Эффект был тем сильнее, что никто не знал о мелочной торговле, предшествовавшей ее составлению, и об ожесточенных ссорах, последовавших за опубликованием.
По возращении в Лондон Черчилль заявил, что полностью удовлетворен и даже восхищен исторической встречей. В действительности у него были все основания для горького разочарования: Рузвельт не захотел слышать о проекте дипломатического коммюнике для предостережения Японии на случай ее новой экспансии в Азии в ущерб британским интересам; американские начальники штабов, демотивированные безопасным положением Западного полушария и дискуссиями в Конгрессе по вопросу увеличения призыва в армию, почти не проявили интереса к Ливии, Египту, бомбардировкам Германии или помощи Сталину оружием; церемонии, политические реверансы и шутки не могли скрыть тот факт, что Рузвельт, несмотря на все уважение к отваге и энергии своего собеседника, считал его империалистом ушедшей эпохи, чьи предубеждения и порывистость достойны глубокого недоверия; но главное, президент не принял на себя никаких обязательств по вступлению США в войну. Тот факт, что по возвращении в Вашингтон он даже позволил себе уточнить, что «ничего не изменилось» и что «США не стали ближе к войне», стал официальным подтверждением провала, который Черчилль предпочел бы не афишировать.