Цитаты из книг автора «Франсуа-Анри Дезерабль»

Не знаю, как вы, а я вижу жизнь как две параллельные линии: одна – это то, к чему вы стремитесь, чем хотите быть; вторая – то, что вы есть на самом деле. Они, конечно, никогда не совпадают полностью, но штука в том, чтобы максимально выправить отклонения. О том, насколько удалась ваша жизнь, судят не по тому, каково расхождение между линиями, а по тому, как вы старались его сократить.

Васко сомневался, как это можно любить двоих сразу, но Алессандро возражал: любовь не пирог; и в самом деле любовь не пирог, который можно разделить на сколько угодно более или менее равных частей. Когда у женщины рождается второй ребенок, разве она наполовину меньше любит первого? Нет, она отдает всю любовь целиком одному и другому, потому что любовь не делится, а умножается.

Получилась Гонкуровская премия. Конечно, не сразу, не вдруг. Сначала книге только прочили Гонкура, но сам автор не очень-то верил посулам или, по крайней мере, делал вид, что не верит, а это значит, твердо верил, но не хотел признаваться.

“клиффхэнгер” – прием, когда конец главы оставляет читателя в ожидании (часто встречается в телесериалах, например, в последние секунды серии герой лежит в гробу, все думают, что он мертв, а он вдруг подмигивает, или же – вариант более мягкий, но не менее захватывающий – он думает, что жена надолго уехала, а она внезапно возвращается и застает его в постели с любовницей – что дальше? Продолжение в следующей серии).

Даниэль Пеннак в книге “Как роман” составил список неотъемлемых прав читателей, одно из них – “право читать где попало”.

Еще не все потеряно, раз в этом мире остались люди, приносящие розы к ногам писателей.

Пекельный был еврей. Но не такой, как блистательные выходцы с Кефалонии – “евреи, привыкшие к солнцу и красивой речи”[11], – нет, он – еврей, привыкший к снегу и тишине, молчаливый, смиренный, соблюдающий шабат, боящийся и чтущий Господа, повсюду видящий Его присутствие – облако в небе?

Помимо башни Гедимина, там и тут по всему Вильнюсу сохранились площади, улицы, памятники, парки, строения, существовавшие еще до Пекельного, так что он мог видеть много из того, что видел теперь я: пышный свадебный торт, до наваждения похожий на собор, сад бернардинцев, ворота Авроры, множество церквей у подножия холма Трех Крестов – словом, католический Вильнюс остался невредимым, но тот город, где, собственно, жил мой Пекельный, еврейский Вильнюс с его ешивами, синагогами, каменными домами, тот самый литовский Иерусалим исчез безвозвратно.

Я не хочу сказать, что в облике города нет изменений, которые изрядно удивили бы Каналетто: куда, спросил бы он, девалась церковь Сан-Джеминьяно[10]? С

Но случалось мне останавливаться и посреди крохотной темной calle[8] (обычно в такие проулки набивается по ночам венецианский молодняк – обходят меж чужих стен и под открытым небом родительский запрет – “только не в моем доме!”), перед закрытой дверью и долго, внимательно разглядывать ее детали: раму, карниз, петли, косяк, наличники, верхнюю и нижнюю поперечину, брусья, золоченую ручку в виде головы мавра, молоток, зажатый в львиной пасти, и т. д. … или же на Дзаттере, самой красивой набережной в мире, ну, или на Рива-дельи-Скьявони – тоже местечко неплохое.