Вечер. За окном, одинокий клён на ветру, словно бы передразнивает мою жизнь.
То затихнет, то вновь заплачет, весь дрожа, словно бы внезапно что-то вспомнив.
Мне одиноко и грустно: я поссорился с любимой. От неё давно нет писем. Я скучаю по ней и смотрю старый пронзительный фильм: Человек на луне (1991).
Старшая сестрёнка учит целоваться, младшую: на тыльной стороне ладони.
Младшая спрашивает: а если я в Тот самый момент, всё забуду?
- Ты просто доверься себе, и всё получится (с улыбкой сказала старшая).
- Ну.. если я доверюсь себе, то разлечусь на 1000 000 осколочков нежности.
Мне кажется, письма влюблённых, это и есть — 1000 000 осколочков нежности.
Словно от нежности и тоски по любимой в ночи, само собой разбилось окно (у него мы так часто томимся по любимому человеку, словно окно — это подлинная икона любви, с распятой красотой природы и её вечной печалью) и 1000 000 осколочков замерли в воздухе, и шелестят тихим блеском в темноте на ветру, так что со стороны кажется, из окна растёт зацветшая веточка сакуры, или крыло ангела, который прилетел к кому-то: на свете есть бесприютные ангелы, как и души.
Мне так нравится представлять Кафку на луне.
Это так.. естественно в своём безумии.
Когда у меня бессонница и я думаю о любимой, лёжа в постели и смотря на луну в окне, я люблю населять луну — Достоевским, Набоковым, Толстым, Сартром, Платоновым, Цветаевой…
И когда я засыпаю, они стоят апокалиптической кучкой на луне, как на очень странном митинге во время второго пришествия и что-то кричат мне.
Толстой мне машет кулачком и борода у него так мило трясётся, словно уставший ребёнок от смеха, прижавшийся к материнской груди.
Но Кафка, Кафка.. он словно был рождён для луны. А может быть и на луне. И письма у него — лунные.
В этом смысле он похож на Андрея Платонова, написавшего однажды любимой: У меня никого нет, некуда пойти, и никто не поймёт меня. Моя родина — Луна. Я люблю тебя.
Кафку хорошо представлять эдаким повзрослевшим, экзистенциальным и, чуточку аутичным Маленьким принцем на луне.
Вместо розы — аленький жучок.
Он склонился на колени, и гладит его со слезами на глазах, что-то беззвучно шепча.
В письмах к Милене, есть прелестный эпизод, словно бы приснившийся его повести «Превращение» (жизнь Кафки тем удивительна, что она словно бы разом, с каким-то мрачным упоением, снится различным героям его произведений.. словно бы мстя за что-то.).
Кафка сидит в кресле на чудесном солнечном балкончике и читает письмо от Милены.
Как это часто бывает, когда мы читаем письма от любимых, наш взгляд становится нежным лунатиком, и сам собой, идёт куда-то, «разговаривая» сам с собой с блаженной улыбкой, нарушая все мыслимые и немыслимые законы природы, гравитации, ласково блуждая по потолку, карнизу книжной полочки, весне на обоях..
Взгляд Кафки задержался на жучке, лежащем на полу: он лежал на спине и не мог подняться.
Кафка решил, что хорошо бы помочь ему..
Но зачитался, и когда вновь перевёл взгляд на жучка, он уже не двигался, и Кафка, с мрачноватым энтузиазмом пишет, что увидел редчайшее явление естественной и тихой смерти.
Пробежала ящерка, словно ангел (зелёный! с хвостом!), задела жучка и жучок ожил.
Я улыбнулся, читая это.. Разумеется, Кафка так и не понял, что это не он увидел редчайшее чудо, а — мы, читатели, словно астрономы, смотря в телескоп на далёкую планету, где просияла таинственная жизнь.
Разумеется, никакой ящерки в мире не было до того, как Кафка сел читать письмо от любимой.
Она (ящерка, не любимая), родилась творческой мыслью Кафки и проявилась в мире, прозрачно и тепло пробежав даже по ладоням читателя.
Ящерица — существо с даром регенерации. Она может восстановить утраченный хвост.
Читая иные письма от любимых своих, у нас порой не только вырастают крылья, и даже хвосты (рога? ибо в нас томятся ангелы и бесы), но и утрачиваем мы что-то бесконечно важное, трепетное — частичку души, крылья, и мы хотим во что-то превратится и вновь отрастить, — вернуть, — себе утраченную душу: себя!
Быть может, на примере Кафки — а может и вообще, на влюблённых с разбитым сердцем? — ангелы ставят эксперименты.
По их чудесной логике, если изъять двух влюблённых с земли, и переселить их на луну, чтобы они жили вне безумия и пошлости всего земного, и оставить их так лет на… 1000, то со временем, под светом боли и любви,двое влюблённых сами собой превратятся во что-то неземное, чудесное, немыслимое, что превышает даже воображение ангелов.
Читая письма Кафки к любимой — или.. перечитывая свои, со смуглым ангелом, мне казалось, что влюблённые вот-вот в кого-то превратятся от муки любви.
Хочется исповедоваться перед читателями моей рецензии и моими друзьями.
Настало время.
Мне кажется, что я… маньяк.
Не просто маньяк, а — маньяк-ангел.
Да-да, бывают и такие. Просто бывают ангелы-лунатики и они бесприютно блуждают по миру и влюбляются в земных женщин, возвращаются на небеса и им снятся странные, постыдные сны, и они стыдятся в раю лиловых цветов и томятся по чему-то чудесному.
Судите сами: однажды ночью, я преследовал молодого человека и девушку.
Они обернулись. Я — грациозно и талантливо превратился в фонарь.
Снова иду за ними… девушка оборачивается: я превращаюсь в шумящую на ветру листву высокого осеннего клёна.
Чихаю, с непривычки быть клёном и птицы вылетают из моей головы, словно мои тёмные и развратные мысли.
Девушка улыбается. Её обнимает молодой человек и они идут дальше.
Я приближаюсь к ним в тёмной арке, похожей на крыло уставшего ангела, заснувшего в неудобной позе в переулочке осени: люди могут перележать руку, и не чувствовать её. Ангелы могут перележать крыло, и в эти мгновения они становятся чуточку.. падшими, бескрылыми.
А влюблённые? Могут перележать любовь и нежность писем: есть в них что-то от белоснежных крыльев среди звёзд.
И вот — мне стыдно об этом писать!, — я набрасываюсь на худенького молодого человека в тёмном пальто.
Девушка с каштановыми волосами, от страха превращается в лужицу, с отражёнными в ней дрожащими звёздами.
Я убегаю..
Молодой человек лежит на асфальте возле лужи и смотрит на звёзды в небе.
Возле него белеют разбросанные письма, словно заблудившиеся и сошедшие с ума следы убийцы.
Письма повсюду: в воздухе замерли и не двигаются, на асфальте, в лужице, в звёздах..
Кажется, это душа молодого человека покинула тело.
Этот молодой человек — Кафка.
Девушка — Фелиция.
Пару лет назад я читал чудесные письма Кафки к Фелиции.
И вот, теперь я читаю письма Кафки к Милене..
Словно я преследую несчастного Кафку и набрасываюсь на него в переулке… и вдруг становится видна вся его любовь, как душа: так ангел видит душу умирающего: Всю, душу, не вмещающуюся в жизнь.
Боже мой.. на моих ладонях, коленях — душа Кафки. Его жизнь и любовь.
Я сейчас… в кого-то превращусь от нежности и боли.
Любимая зайдёт в спальню, а посреди постели растёт и шелестит алой листвой — клён.
И лужица возле постели, в которой отражаются звёзды (за окном — день).
При чтении писем авторов, встаёт экзистенциальный вопрос, не наивно-детский — ах, как стыдно, словно в замочную скважину подглядываю!
Может и ангелы на нас так смотрят.. с той стороны замочной скважины любви или снов.
Ещё одна маленькая исповедь. Постыдная: когда я был подростком и мастурбировал по ночам в постели, мне было стыдно, словно я пишу какое-то личное и нежное письмо, и это письмо — видят другие!
Кто? Да хотя бы дух моей умершей бабушки, душа собачки Жучки, не говоря уже про ангелов.
Иной раз я накрывался одеялом с головой — с душой! — и «писал» письмо девочке с удивительными глазами, цвета крыла ласточки, и мне до ужаса казалось, что в моей комнате, возле постели, стоит моя бабушка, качающая своей седой головой.
Жучка весело сидит у её босых ног и машет своим пушистым, рыжим хвостом, а у потолка — ангелы, с яркими и узорными крыльями, как венецианские люстры.
Было в этом всём что-то кафкианское до жути.
Когда я с девочкой возвращался домой со школы, недалеко от стройки, и на меня лаяли собаки (мне казалось, что именно на меня), то я краснел до ушей от стыда, словно душа Жучки всё рассказала собакам о моём ночном грехе, а девочка смотрела на меня своими дивными, чуточку разными глазами, чайного цвета, и улыбалась ласково: словно бы и ей, жучка и ангелы, всё рассказали.
Но я отвлёкся..
Итак, при чтении писем возникает два экзистенциальных вопроса: как читать?
Как человек, или — как ангел? (оптика ангела, словно он смотрит в телескоп на планету-рай, или.. планету-ад, или в прошлое).
Если как человек — то читать письма с чистого листа, не зная, кто такая Милена.
Словно ещё сегодня утром её не было на свете, и вот, как Незнакомка Блока, она нежно подсела за столик письма (накрытый на двоих! Кафка опаздывает..), и её душа постепенно проявляется перед тобой..
Если читать как ангел — то нужно что-то узнать о Милене, узнать её жизнь и любовь, узнать.. как она умерла.
А потом вернуться к письмам, словно ангел, к спящему человеку.. и, обнять его крылом, словно одеялом в зябкой ночи жизни.
Кафка познакомился с Миленой, когда она переводила на чешский, его рассказ — Кочегар.
Их любовь стала постепенно разгораться.
Обычный ад любви на земле: он вот-вот женится. Она — уже замужем. И любовь между ними, как бесприютный ангел,
Милена где-то писала: У Кафки нет способности жить. Он словно нагой среди одетых..
Любопытно, что Милена писала статьи для журналов мод, и эти тексты порой походили на письма к Кафке (бывают тексты, которые словно говорят с кем-то, а сами думают о чём-то своём, ласково улыбаясь).
Влюблённые знают, что можно и рецензию написать и стол накрыть и простой чай утром сделать так нежно.. что это будет похоже на письмо: быть может ангелы на небесах так и пишут письма?
А мы и не замечаем: качнулась веточка клёна за окном, улыбнулась на ветерке сизая юбочка незнакомки, любимая мне приснилась.. в виде сирени: это всё письма любви.
Милена, её милое существование, словно бы стало одеждой, для обнажённой и озябшей души Кафки.
Что было потом? Письма ангелов. Боль ангелов. — жизнь.
Вот идёт дождик, тени листвы от клёна на стене, качаются и бредят, кричат. Зажёгся свет в окне и погас, и другое окно зажглось… звёзды мерцают на небе и словно выстукивают светом — sos.
Это просто ангелы переписываются и ссорятся. Любят.
Жизнь Милены: брак, любовь, сны о счастье, утрата любимого, неудачное падение, хромота, наркотики, новая любовь, тяжёлые роды, сострадание к несчастным, концлагерь и смерть..
Это так таинственно: жизнь Милены — словно сон Кафки.
Кафка умер, а сон его ещё живёт, бесприютный, озябший, и любовь его живёт, словно лунатик, и эта любовь находит исход — в Замке, которым стал концлагерь, как символ кошмара жизни на земле.
Тема «кочегара» идеально и инфернально замкнулась.
Что есть Замок? Да всё: любовь, Рай, счастье, жизнь..
Туда идёшь годами, веками, и не достигаешь его.
Быть может потому, что мы — уже, в Замке? Огромном, как мир.
Мы просто хотим выбраться из него, а не войти. Или ищем кого-то в этом замке, без кого и мир и бог и жизнь и ты сам — нелепы и бессмысленны? Любимого человека.
Без него жизнь превращается — в Приговор (другой роман Кафки. К слову, Цветаева обожала эти романы Кафки. Она была их героем. Как любовь в этом глупом и жестоком мире).
Кафка в полушутку писал Милене, что она возникла в его жизни из переписки его мозга и лёгких.
Мозг — был в тупике и боли, в крике о помощи.
В лёгких была чахотка и тоже, крик о чём-то (как в той самой легенде, где на двух разных берегах Стикса, две души перекрикивались о чём-то, не понимая друг друга).
Важнейшая для понимания отношений Кафки и Милены — мысль.
С одной стороны, Кафка фактически перерабатывает миф о рождении Евы из ребра Адама.
С другой стороны, Милена как бы является частью бессмертной души Кафки, её мучительной рефлексией.. крыла.
Подобно герою «Белых ночей» Достоевского, по меткому замечанию Цветаевой, на самом деле выдумавшем Настеньку, от боли и одиночества, так и Кафка — выдумал Милену, так странно похожую на него: у неё тоже, чахотка.
В письмах к Фелиции, возлюбленной до «эпохи Милены», Кафка забавно выразил свой идеал: она и он живут в одной квартире.
В разных комнатах. И.. пишут письма друг другу. И он с упоением пишет свои романы, ночью и днём: он — как Прометей, прикован к граниту стола, и лишь любовь и муза, словно ангелы, слетают к нему и утешают его боль одиночества и жизни.
Похоже на переписку «лёгких и мозга», правда?
Переписка души и тела..
Любовь Кафки была столь же гениальным и мрачным писателем, как и он сам: она писала свой Замок, свой Процесс.
Кафка писал: Я в браке — со страхом, в Праге. Ты — с мужем, в Вене. И оба тщетно пытаемся порвать эти узы.
50 оттенков страха Кафки. Это что-то экзистенциально-развратное.
Есть гений весны — Боттичелли, гений лесов — Шишкин, гений любви — Цветаева, Гений снов — Перси Шелли. А Кафка — гений страха. Он — тот самый мыслящий и дрожащий тростник Паскаля, перед звёздной бездной, с той разницей, что Кафка — каждой порой души, надежды, ощущает полыхающее безумие мира, оттого и жажда невесомости, как у души с содранной кожей: боязнь не то что тесного сближения с жизнью, любовью, но с малейшим их соприкосновением.
Кафка быть может рад был бы превратится в жучка и незримо, ласково притаиться на плече любимой, пока она сидит на лавочке в парке под высоким клёном и ждёт его, поглаживая свои каштановые волосы и смотря на часы (сюжет для рассказа.. моего).
Сквозь письма Кафки доносится боль Милены, боль женщины (это так странно, таинственно, читать письма лишь одного человека и по отражению в них, словно от света луны, отражающих зашедшее солнце, угадывать чувства другого человека, «по ту сторону» письма, почти — жизни).
Милена хотела простого женского счастья. А кто его не хочет? Даже мужчины хотят..
Кафка убегает от ответа.. с грациозностью нимфы, убегающей от Фавна, превращаясь в его объятиях в кустик сирени.
Кафка превращается словно бы.. в клён, у фонаря в парке, или в дождик августовский за окном.
Боже! Ну как? Как женщине объяснить, что на языке Кафки это значит: я люблю тебя, Ви… Милена!
Вы были бы счастливы, если бы вам сказали: я люблю не тебя, а нечто большее: моё дарованное тобой бытие.
Вроде приятно, но.. что-то не то. Словно тебя — нет и ты ступенька для бытия другого (ах, и ступенькой быть сладко!).
Такие мысли хороши как дополнения к чему-то. Не хватает словно бы второго крыла мысли. А где оно? А Кафка укрывает им себя, как лунатик озябший — простынёй, стоя на карнизе.
У Кафки предельная недостаточность себя — в мире, и избыток мира и его снов, кошмаров — в себе, потому он погружён в себя и мыслит часто — в себя, и что бы полноценно ощутить его любовь, нужно стать частью его Эго, войти в душу его.. без стука и без тапочек. Без тела даже. Проще говоря — умереть и стать воспоминанием.
Но по какой-то нелепой случайности, умер — Кафка, и стал воспоминанием Милены.
Фактически в книге — любовь двух воспоминаний. Двух призраков.
Кафка всецело вобрал Милену в себя и..она заблудилась, как в Замке.
Не отстаёт и Милена со своим женским сердечком, вбирающем в себя, как зрачок ангела — весь мир, вместе с любимым.
В одном из писем Кафка сетует ей на то, что она неверно поняла его, что ему боль причиняют не её письма, а самоистязание её в письмах.
Ах! Милый Кафка.. неужели ты не знаешь, что для женщины, складочки строк в письме, интонаций, подобно складочкам платья на теле, словно бы облегающем сразу — душу бессмертную и ранимую, это уже нежная часть её существа.
В этом плане Кафка вообще, удивительно женственен, точнее — андрогинен.
Рядом с сердцем женщины, чувства таинственно преломляются в той же мере, в какой пространство и время вокруг звезды, искажаются и солнечный свет от других звёзд, как бы огибает их.
Мне иногда кажется, что в квантовой физике, какую-нибудь главную тайну откроют не учёные, а влюблённые, поссорившиеся друг с другом.
Милена не может пробиться к душе Кафки.
Он раз за разом, на самые простые движения души и жизни, ставит перед ней те или иные свои страхи, мысли, принципы, для него — безумно важные, а на самом деле — они состоят из того же вещества, что и призраки, или тёмные и безмолвные, таинственные пространства между звёздами (так порой смотришь в перевёрнутый бинокль на жучка в траве, и он кажется монстром из космических глубин, а Милена смотрит — сердцем, и видит лишь травку, жучка, улыбающегося всеми своими лапками).
Милене приходится преодолевать все эти вымышленные и космические расстояния, и Кафки к ней — тоже.
Это всё равно что ехать из Вены в Прагу — странным маршрутом: Москва — Гонолулу, — Луна — созвездие Ориона — Прага.
Замечали, что такое же безумие творится и в наших отношениях с любимыми?
Читая письма Кафки к Милене, у меня возникло странное чувство… словно я наблюдаю за сексом ангелов.
Давайте сознаемся: мы не знаем, как ангелы занимаются сексом.
Человек раскрыл зонтик во время звездопада, где-то в Москве, девушка прервала молчание после ссоры и написала любимому, веточка качнулась за вечерним окном, ребёнок улыбнулся в окне где-то в Гонолулу. Вот и весь секс ангелов. Всё это единое целое.
Кафке изумительно идёт зонтик. Есть в грации его открытия, смутная память о крыльях и тоске по раю. Не у всех, разумеется.
Иные споры Кафки с Миленой, напомнили мне мои споры с любимой моей: может она тоже, ангел?
Может в таких спорах есть что-то от секса?
Вроде так просто всё: есть я и она. Мы близки. Но в тоже время, что-то главное в нас находится у одного — в Гонолулу, или в Москве, а у другого — в созвездии Ориона. И не докричаться.
И вот Милена, или, я.. как во сне, стоим с веточкой сирени в одной руке и зонтиком в другой, хотя дождя нет, и прыгаем на одной ноге в сторону клёна. И в плане спора это странным образом сближает Москву и созвездие Ориона.
Словно в сексе с ангелом, ты делаешь странные движения душой, дивясь себе: вот тут ты любимой говоришь о её вине, вот тут — о нежности, вот тут.. нет, тут рано о своей вине, тут надо просто помолчать, дать взору женщины прорасти в сердце, как травка по весне, и любимая словно говорит: да, вот тут, так, так.. вот тут теперь, левее, чуть выше.. о вине скажи, о своей, а вот тут о моей.. нежнее, нежнее.. дааа! Милый..
Но это всё на уровне чувств. А в реальном мире, Милена и я, прыгаем на одной ноге с письмом и зонтиком в руках, к клёну осеннему. В сторону созвездия Орион.
Кафка пишет словно из сна и ада влюблённых: мне порой страшно, что письмо к тебе не потеряется, а.. дойдёт.
Когда я читал о том что у Милены изо рта идёт кровь, мне казалось, что переписка Милены и Кафки похожа на экзистенциальную дуэль: письмо дошло и ранило..
А в мире всё может ранить. Убить. Особенно в любви. Всё — дуэль.
Качнулась веточка клёна за окном.. ты закрыл ладонями лицо и тихо заплакал.
И разве так важно, что это не от ветки, а от ссоры с любимой?
Словно веточка целилась в тебя из окна, и.. сама заплакала, милая, «выстрелив» в воздух.
Боже.. куда ни выстрели в любви — в звёзды, в дерево, в тишину, в себя — попадёшь в сердце.
Клён за моим окном, снова целится... себе в висок.
Одним стыдно читать чужие письма, а мне стыдно.. что кто-то прочтёт письма Кафки к Милене.
Почему? Да они словно сотканы из моих писем к любимой.
Такая схожесть бывает только во сне, схожесть во всём, даже в поэтических образах Кафки и его снах, более чем редких, поверьте.
Я понимаю, тропинки боли, любви, страхов и надежд, похожи у многих влюблённых.. но не до такой же степени!
Не все тропинки ведут через луну и созвездие Ориона!
Читая Кафку, я мог легко предугадывать, какой образ, страх, сон даже, будет у Кафки на следующей странице.
Много вы знаете мужчин, которые пишут любимой о том, что мечтают стать шкафом?
О! нет, не тем накаченным «шкафом» с кубиками пресса: обычным шкафом! От тоски по любимой!
Такое превращение было у Кафки и у меня: я тоже был шкафом, и не раз: с кубиками.. но не пресса, а детскими кубиками в «животе».
Правда, в моих превращениях был один нюанс, отличающий меня от Кафки: я перебывал всеми вещами в спальне любимой, в тоске по ней: я был её книжной полочкой и любимая по вечерам проникала своей милой смуглой ручкой в мою просиявшую грудь и брала моё обнажённое сердце: лазурный томик Андрея Платонова — с алым кленовым листом, вместо закладки: сердце книги, — уносила его в постель и спала с ним.
Я просыпался раньше любимой, от холода сна, потому что в нём не было любимой. Я просыпался — постелью любимой, обнимая её лазурным одеялом, словно ангел — тёплым крылом..
Когда любимая просыпалась и шла в ванную, мило потягиваясь в своей лиловой пижамке (со стороны — совершенно райский жест, словно она увидела как в комнату вошёл знакомый ангел, и, на радостях, подняв руки и откинув голову, вот-вот ринется к нему бегом), я был нежной прохладой пола (такая нежная прохлада бывает у цветов, которые я приношу к постели любимой, как бы даря их её снам, плечу милому, улыбке, когда она открывает глаза после сна) под её смуглыми ножками.
А когда.. когда любимая занимается сексом с другим, я становлюсь цветами на обоях, нежно переходящими в рай: рука любимой, как лунатик, упала в цветы в раю и замерла: мы вместе.. я становлюсь прищуренной дверцей шкафчика, сверканием дождя за окном.. я бываю тогда нежным полтергейстом: внезапно хлопнула дверца и скрипнул, всхлипнул пол в ночи..
Боже мой, Кафка, милый.. почему в этом мире так больно любить? Не менее больно, чем жить?
Может и правда, любить на земле, в теле человека — невозможно, нелепо, и потому мы даже в ласковых словах любви пытаемся вырваться куда-то в нездешнее, превратиться во что-то: в ласточку, в солнышко, в травку на ветру, в клён за окном..
Любовь — как главное превращение в нашей жизни. И не все к нему готовы: ибо не знаем, во что именно превратимся от боли и нежности.
В кого превратимся? Во что? Без разницы.. лишь бы быть с любимым рядом.
Уткнуться в тёплые колени любимой и затихнуть так навсегда, и пусть мир закроет глаза, исчезнет, и уже не важно, кто ты, что ты, на коленях любимой — книга, цветок флокса, фотография, письмо или ты сам, твоё лицо..
Ты просто любишь. Пытаешься любить и выжить в этом безумном мире Приговоров и Замков.