© Чевкина Е. М, Чеснокова Т. А., перевод со швед., 2013

© ООО «Издательство Алгоритм», 2013

Песня датских женщин

 
Кто та женщина, которую ты покинул,
Ты покинул свой дом, и очаг,
Для того, чтобы уйти с седой старухой, создательницей вдов?
У нее нет дома, в котором можно уложить гостей,
Только одна холодная постель на всех,
Где гнездятся бледное солнце и заблудшие ледяные горы.
У нее нет сильных белых рук, чтобы обнимать тебя,
Но у нее множество цепких водорослей, чтобы держать тебя
На тех камнях, куда тебя прибило приливом.
Но когда приблизится лето,
И растает лед и почки набухнут на березах,
Ты покинешь нашу сторону и заболеешь.
Заболеешь вновь криком и резней,
Ускользнешь поближе к плеску волн,
Где ладья твоя стоит всю зиму.
Ты забудешь наше веселье и застольные беседы,
И корову в стойле и лошадь на конюшне —
Для того, чтобы стать на ее стороне.
А потом поплывешь ты туда, где бушуют шторма,
И удаляющийся звук твоих весел, ударяющих об воду,
Будет единственным, что останется нам на долгие месяцы.
Так кто же та женщина, которую ты покинул,
Как покинул свой дом и очаг,
Для того, чтобы уйти с седой старухой, создательницей вдов?
 

Редьярд Киплинг

Пролог. Каково пришлось бритоголовым в Сконе во времена конунга Харальда Синезубого

Немало беспокойных людей подалось из Сконе вслед за Буи и Вагном, но не было им удачи в заливе Хьорунгаваг; иные же пустились за Стюрбьёрном в Упсалу и пали там с ним вместе. Когда на родине узнали, что немногим женам ждать своих мужей обратно, то сложены были песни скорби и воздвигнуты поминальные камни, после чего все разумные люди сошлись во мнении, что это наилучшее из всего, что случилось, ибо теперь мира будет побольше, чем прежде, а силой отнимать нажитое станут, пожалуй, пореже. Наступили обильные годы, и рожью, и сельдью, и другое все ладилось; но некоторые сочли, что хлеба наливаются чересчур медленно, и отправились с оружием в Англию и Ирландию; поход их удался, и многие там остались.

Тут бритые люди принялись наведываться в Сконе, и из края саксов, и из Англии, чтобы проповедовать учение Христа. Они рассказывали много всякого, и народ поначалу удивлялся и слушал их охотно; а женщины с радостью принимали от чужеземцев крещение и белую сорочку в подарок. Но скоро у пришельцев все сорочки вышли; а народ перестал слушать их проповеди, потому что те оказались скучными и мало похожими на правду; к тому же проповедники разговаривали на ломаном языке, выученном не то в Хедебю, не то на западных островах, и маловразумительно, как дети.

Потому и дела с крещением шли слабо; и вот эти бритые, что много говорили о мире, а сами более всего распалялись враждой к чужим богам, были однажды схвачены верующими людьми и повешены на священных ясенях и пронзены стрелами и преданы птицам Одина. Другие же, что подались на север, в леса Гёинге, где вера была послабее, встречены были с радостью, связаны и отправлены на рынки Смоланда и обменяны там на быков и бобровый мех. Некоторые пленники в рабстве у смоландцев снова отрастили волосы и сделались недовольны Иеговой и работали хорошо; но прочие предпочли по-прежнему сокрушать богов и крестить женщин и детей, вместо того чтобы ломать камень и молоть зерно, и причиняли своим хозяевам такую досаду, что геингцам не давали уже и пары смоландских бычков-трехлеток за превосходного священника без придачи – соли либо сукна. Худая слава тогда ходила о бритых по всей округе.

Однажды летом пошел слух по всей Датской державе, будто король Харальд Синезубый сам принял новую веру. В молодые годы он было ее отрекся, но вскоре обратился в истинную религию; теперь же будто обратился всерьез. Потому что король Харальд был уже стар и его давно мучили боли в спине, отчего мало радости имел он от пива и женщин; и хитроумные епископы, посланные кесарем, растирали его медвежьим жиром во имя святых апостолов и заворачивали в овчины и поили благословенными отварами вместо пива и выводили крест меж лопаток и читали над ним молитвы, выгнав из него многих дьяволов, покуда боли не отпустили и король не окрестился.

Притом божьи люди посулили, что его поразят еще худшие несчастья, если он возвратится к кровавым жертвоприношениям или окажется нетверд в новой вере. Тогда король Харальд, который вновь сделался бодр и смог взять себе молодую мавританскую рабыню, присланную в знак дружбы Олофом с Самоцветами, конунгом в Корке, повелел всему народу креститься; и хотя такие речи казались странными в устах потомка самого Одина, многие подчинились его приказаниям, потому что правил он уже долго и удачливо и оттого в стране к нему прислушивались. Он установил самую строгую кару для тех, кто подымет руку на священника; так что в Сконе число крещеных росло, и на холмах строились церкви; а к старым богам уж и не обращались, разве что в море или когда захворает скотина.

Только в Гёинге надо всем этим много потешались. Потому что людям порубежных лесов смеяться куда легче, чем рассудительным жителям пахотных земель; а больше всего там смеялись над королевским приказом. В тех местах чья-либо власть редко простиралась дальше собственной руки, а от Йеллинге до Гёинге долог путь и для величайшего из королей. В стародавние дни, при Харальде Боезубе и Иваре Широкие Объятия, да и прежде того, короли отправлялись в Гёинге охотиться на зубров в тамошних густых лесах, и редко когда по другому делу. Когда зубров не стало, кончились и королевские гостины; и когда теперь какой-нибудь король гневался на непокорство и малую дань и грозился явиться туда, то получал обыкновенно ответ, что зубров в окрестностях не замечено, но буде таковые объявятся, то милости просим в гости. Потому издавна среди жителей порубежья бытовало присловье, что короли в их краях покажутся не прежде, чем вернутся зубры.

Так что в Гёинге все оставалось по-прежнему, и христианство там не было в ходу. Священники, что пускались туда, как и прежде продавались за границу; однако иные из геингцев решили, что правильнее убивать их на месте и пора начать войну с жадными людьми из Сюннербу и Альбу, поскольку цены в Смоланде приносили им мало прибыли.

Путешествие по западным морям

Часть 1. Долгое путешествие

Глава 1. О бонде Тосте и его домочадцах

На побережье люди селились вместе, деревнями, ради пропитания и для большей безопасности; берега нередко грабили с кораблей, что огибали Сконе, – и весной, чтобы запастись дешевой свининой, и осенью, если возвращались из похода с пустыми руками. Рога оповещали в ночи о высадке чужаков и скликали на подмогу соседей; так что хорошей деревне иной раз под силу бывало даже отбить корабль-другой у неосторожных гостей и заполучить славную добычу и похваляться потом ею перед своими викингами, когда их собственные драккары возвратятся на зиму домой.

Но люди богатые и гордые, имевшие свой корабль, находили, что соседи им не к чему, и жили каждый своим домом; потому что даже когда они сами уходили в море, их хутора защищали оставленные там надежные люди. В окрестностях Куллена, сиречь Холма, таких было немало; здешние богатые бонды слыли самыми заносчивыми в округе. Когда они бывали дома, то зачастую ссорились, хотя хутора их разделяло немалое расстояние; но чаще их дома не было, потому что с самого детства смотрели они за море, считая тамошние земли своим наделом, чьи жители при встрече пусть пеняют на себя.

Жил там бонд по имени Тосте, человек почтенный и отличный мореход; хоть был он уже в годах, но каждое лето уходил на своем корабле в чужие страны. У него были родичи в Лимерике, что в Ирландии, среди поселившихся там викингов, и он обыкновенно отправлялся туда торговать и помогать хёвдингу из рода Лодброка собирать дань с ирландцев и с их церквей и монастырей. Теперь в Ирландии кончились хорошие времена для норманнов, с тех пор как Мюркьяртан, конунг в Коннахте, обошел весь свой остров, обратя щит к морю; потому-то жители с той поры стали защищаться лучше и с большей охотой следовали за своими королями, так что большого труда стоило взять с них дань; и даже монастыри и церкви, которые прежде было так легко грабить, понастроили каменных башен, чтобы священники отсиживались со своими сокровищами, и не достать их там стало ни огнем, ни железом. Оттого многие из людей Тосте считали, что лучше бы отправиться в Англию или к франкам, где времена покуда добрые и где можно взять больше с меньшими хлопотами; но Тосте не хотел менять своих привычек, полагая, что слишком стар браться за неосвоенные страны.

Жена его звалась Оса и родом была из лесного края. Она была бойкая на язык и строптивого нрава, и Тосте порой говаривал, что незаметно, чтобы годы обуздали ее, как это бывает с мужчинами; однако женой она была рачительной и хозяйство вела исправно, когда Тосте отлучался. Она родила ему пятерых сыновей и трех дочерей, но удача сыновьям была невеликая. Старший погиб юношей, когда на одной свадьбе, развеселясь от пива, решил всем показать, как проедет верхом на туре; другого смыло бурей за борт в первое же его плаванье. Но худшее несчастье приключилось с четвертым, по имени Аре; как-то летом, когда ему было девятнадцать, он сделал беременными двух своих соседок, когда их мужей не было в стране, чем вызвал изрядную суматоху и немало насмешек, и к тому же ввел Тосте в большой расход, когда мужья вернулись домой. Оттого он сделался унылым и стал избегать людей и убил одного человека, чересчур потешавшегося над его проворством, и был за это выслан из страны. Говорили, будто он пристал к шведским купцам и отправился с ними на восток, чтобы не встречаться с людьми, знавшими его беды; но с тех пор слуху о нем не было. Осе привиделась во сне черная лошадь с кровью меж лопаток, и так она узнала, что сын ее мертв.

Так что у Тосте и Осы осталось лишь двое сыновей. Старшего звали Одд; он был коренастый, широкоплечий и кривоногий, сильный и суровый, осмотрительный в речах; в раннем возрасте он уже сопровождал Тосте в его поездках и хорошо умел управляться с кораблем и оружием. Дома он становился дерзким, потому что с трудом дожидался, пока минует зима; и на сей счет они сильно расходились с Осой. Одд то и дело говорил, что нынче на его вкус затхлая солонина на корабле куда лучше жаркого на суше в праздник Йоля; на что Оса отвечала, что не слышала пока, чтобы он отказался хоть от одного из предложенных ею угощений. Всякий день он спал так долго, что нередко жаловался потом ночью на бессонницу; даже когда он взял себе на солому, служившую постелью, одну из служанок, лучше, по его словам, стало ненамного. Осе мало нравилось, что сын спит со служанками: девки могут много забрать себе в голову и начнут дерзить хозяйке, лучше бы Одду поскорее жениться. Но Одд отвечал, что большой спешки с этим нет: женщины, с которыми ему приятно, живут в Ирландии, но таких к себе домой он не повезет; поскольку тогда, ему кажется, Оса и невестка выцарапают друг другу глаза. Оса злилась и спрашивала, не оттого ли Одд сидит в чужих краях, что дожидается, пока она умрет. На что Одд мог только ответить, что она вольна поступать так, как найдет правильным; он не станет давать ей советов в таком деле, но снесет все, что бы ни случилось.

Хоть и был он медлителен в речах, Оса не могла оставить за ним последнего слова и обыкновенно отвечала, что поистине горе, когда хорошие сыновья погибают, а остаются такие, без которых можно было бы и обойтись.

С Тосте Одду бывало проще; и едва наступала весна и тянуло смолой от лодочных сараев и корабельных причалов, на душе у него светлело. Иной раз он даже пробовал складывать висы, хоть и не больно-то у него ладилось: что нива гагарок готова к пахоте или что кони моря скоро понесут его в страну полудня.

Но большим скальдом Одд так и не прослыл, даже среди местных девиц на выданье. Видели, что не слишком он оглядывался, уходя в море.

Брат его был младшим из всех детей Тосте и материным баловнем; звали его Орм. Он быстро рос и сделался высоким и долговязым, и Оса нередко сетовала, что он такой тощий; поскольку ел он ненамного больше взрослых, она уверилась, что потеряет сынка, что он плохо ест и оттого скоро пропадет. Орм поесть любил и мало жаловался, что мать чересчур заботится о его питании, но Тосте с Оддом нередко ворчали по поводу лакомых кусков, что оставлялись младшему. В младенчестве Орму случилось раза два приболеть; с тех пор Оса не верила в его здоровье и постоянно мучилась страхами за него и худыми предчувствиями и находила у него грозные хвори, требующие лечения священным пореем, целебными заклинаниями и гретыми глиняными тарелками, тогда как самым тяжким из его недугов приключался разве что от объедения ячменной кашей со свининой.

Он взрослел, и печалей у Осы прибавлялось. Надеждой ее было, что станет он человеком видным и хёвдингом; и часто она, довольная, указывала Тосте, что сын растет могучим и сильным и так разумен в своих речах, что не иначе как удался в мать; но страх вселяли в нее те опасности, что подстерегают взрослого мужчину. Она часто рассказывала ему о несчастьях, постигших его братьев, и взяла с него слово остерегаться туров, быть осмотрительным на кораблях и никогда не ложиться с чужой женой; но ведь оставалось еще столько иных напастей, от которых она не знала средства. Когда ему исполнилось шестнадцать зим и пришла пора отправляться в море вместе со всеми, Оса не пустила сына, как слишком молодого и слабого здоровьем; когда же Тосте спросил, не собралась ли она воспитать из него кухонного хёвдинга и сокрушителя старух, она впала в такую ярость, что Тосте напугался и отстал от нее и рад был сам уплыть как можно дальше.

Той осенью Тосте и Одд возвратились поздно и потеряли столько людей, что едва хватало гребцов; и все равно оба остались довольны и много чего рассказали. В Лимерике добыли они немного, поскольку ирландские короли в Мюнстере сделались нынче такими могущественными, что викингам теперь впору стало самим защищаться; но друзья Тосте, чьи корабли там стояли, спросили, не хотел бы он попытать с ними счастья в Мерионете на ярмарке в день солнцеворота, в Уэльсе, в таких местах, где викинги еще не бывали и куда теперь они доберутся с помощью надежных провожатых. Одд уговорил Тосте присоединиться к походу, и люди их склонились к тому же; и с семью кораблями вошли они в Мерионет и пробрались трудными путями в глубь страны и незамеченные подоспели к ярмарке. Был жестокий бой, и много людей погибло, и викинги победили и взяли большую добычу, много добра и пленных. Потом они поплыли в Корк и продали пленников, поскольку туда спокон веку съезжались торговцы рабами со всего света выбирать из добычи, привозимой туда викингами; и тамошний король, Олоф с Самоцветами, который был христианин и очень старый и мудрый, сам обычно покупал стоящих, по его мнению, чтобы их люди потом выкупали их, с прибытком для него самого. Из Корка они поплыли домой, сбившись все вместе, чтобы не попасться морским разбойникам теперь, когда охота драться у них была малая, народу на борту немного, а добра изрядно, и так они благополучно обогнули Скаген, где прибрежные жители и вестфольдцы подстерегают возвращающиеся домой нагруженные корабли.

После того как добычу разделили, Тосте досталось немало; и взвесив у себя в кладовке все серебро, он сказал, что такая поездка будет славным окончанием его странствий и что впредь он, пожалуй, останется дома, тем более что и тело уже как деревянное, а Одд теперь со всем управляется не хуже, да и Орм пособит. Одд отвечал, что это умно сказано. Но Оса говорила, что нет, вовсе даже не умно; хоть и правда серебра получено немало, но если кормить каждую зиму столько народу, то хватит ненадолго; и можно ли надеяться, что Одд не раздаст свою добычу тем женщинам в Ирландии, когда надумает вернуться; а Тосте пора бы знать, что спина деревенеет, когда сидишь зимой без дела у огня, а вовсе не от морских походов; и что с нее довольно и полгода спотыкаться о его ноги. Ей странно, сказала она, что нынче приключилось с мужчинами; вот ее родной дядя по матери, Свейн Крысиный Нос, могучий герой Гёинге, пал в стычке со смоландцами, спустя три года как он выпил все, что было, на столе на свадьбе своего старшего внука; а теперь приходится слушать, как мужчины в расцвете сил жалуются на болячки и не стыдятся умирать на соломе, словно скотина. Теперь пусть Тосте и Одд выпьют доброго пива, со счастливым возвращением, того, что им по вкусу, а Тосте пусть выкинет дурь из головы и выпьет за такую же удачу в будущее лето; а потом они все вместе благополучно перезимуют, если только не будут сердить ее подобной болтовней.

Когда она ушла распорядиться насчет пива, Одд сказал, что, видно, Свейн Крысиный Нос сам выбрал свою участь, если все женщины у них в роду такие же сварливые; и Тосте отвечал, что о таком деле не станет с ним спорить, но что женщина она хорошая во многих отношениях и не стоит злить ее больше, чем нужно, и Одду тоже этого делать не след.

Этой зимой все заметили, что Оса сделалась бледной и удрученной, и язык ее словно утратил обычное проворство; она нянчилась с Ормом еще больше прежнего и порой стояла, глядя на него, будто ей было видение. Орм теперь подрос и мог уже помериться силой со сверстниками и даже со многими старше его. Был он рыжеволосым и белокожим, с широко посаженными глазами, курносым носом и большим ртом, длиннорукий и чуть сутулый; ловкий и проворный, с копьем и луком управлялся он вернее иных прочих. Он легко впадал в ярость и тогда в ослеплении набрасывался на обидчика; даже Одд, прежде находивший удовольствие в том, чтобы доводить брата до исступления, стал осторожнее на язык, потому что сила того уже сделалась опасной. Но в остальном Орм был тих и смирен и привык во всем слушаться Осу, хоть порой и огрызался, когда она уж слишком допекала его заботами.

Тосте вручил ему теперь оружие взрослого мужчины, меч и секиру и добрый шлем, а щит Орм смастерил себе сам; с кольчугой дело было хуже, поскольку ни одна из имевшихся в доме не пришлась ему впору, а хороших бронников в тех краях не хватало, потому что изрядная их часть подалась на сторону, в Англию или к ярлу в Руан, где больше платили. Тосте полагал, что для Орма сгодится и бахтерец, покуда сам он не добудет себе кольчужной рубахи в Ирландии; доспехи убитых там всегда можно дешево купить в любой гавани.