слюной. Болотные огни в ужасе побежали от него и, сбившись в кучку, закружились на месте, – а холодный луч прожектора между тем подползал все ближе, и стук дождя, барабанившего по гигантскому корпусу дирижабля, уже заглушал и рев двигателя, и шум ветра.
Лира почувствовала, как внутри нее вздымается нечто огромное, как прилив, – волна за волной, нарастая, отступая, поднимаясь вновь, с каждым разом все выше. И это была ярость. Это была страсть. Это было что-то глубокое, нутряное, почти животное.
– Что они делают? Господи боже… ты только посмотри!.. – ахнул Брабандт.
Болотные огни кружились все быстрее, громоздясь друг на друга, сталкиваясь и сливаясь в сплошной хоровод на воде – прямо перед лучом прожектора. А затем раздался вопль, и что-то вынырнуло из-под воды… не бродячий огонь, не призрачный светляк, а птица, большая белая птица вроде цапли или аиста. Зеленые огоньки заметались вокруг, подталкивая ее к лучу, и птица, в ужасе захлопав крыльями, поднялась в воздух. Светляки клубились вокруг нее, точно шершни, толкая тяжелое, неповоротливое тело все выше и даже как будто покусывая ее ноги. Перепуганная птица снова взмахнула крыльями и рванулась вверх, не замечая нависшего над водой дирижабля.
– Ну, теперь держись, девонька! – севшим от волнения голосом просипел Брабандт.
Луч прожектора был уже совсем рядом с лодкой.
А в следующий миг левый двигатель дирижабля взорвался облаком огня, крови и белых перьев. Дирижабль накренился, нырнул и начал заваливаться влево; правый двигатель завизжал, набирая обороты, но одного его было недостаточно.