она тоже это почувствовала, хотя и не видела глазами. Пытаться сосредоточиться на чем-то было пока бесполезно: пройдет несколько минут, прежде чем кольцо расширится настолько, чтобы в него можно было заглянуть. Так что Малкольм расфокусировал взгляд и погрузился в мысли о четверых, сидевших в этой комнате, – таких либеральных, толерантных, цивилизованных, – и об организации, которую они представляли.
В том широком контексте, в котором он сейчас мыслил, «Оукли-стрит» казалась абсурдной: организация, вынужденная скрывать само свое существование от нации, которую она призвана защищать; состоящая из агентов, большинство из которых уже достигли среднего возраста, а то и приближались к старости; за последние годы заметно потерявшая в численности и, вдобавок, настолько бедная, что ее руководительница приезжала из Лондона третьим классом или самым медленным поездом, а Малкольму придется отправиться в Карамакан за свой счет. На что могла надеяться эта нищая кучка фантазеров, бросая вызов Магистериуму?
Остальные трое тихо беседовали. Сверкающая точка превратилась в кольцо и приблизилась к глазам, и сквозь это кольцо Малкольм посмотрел на каждого из них по очереди. Вот Чарльз Кейпс – худощавый, лысый, в безупречном темном костюме с торчащим из верхнего кармана уголком красного платка; глаза светятся глубоким, проницательным умом. Вот Гленис Годвин – теплые карие глаза, аккуратно подстриженные седые волосы; одна рука нежно поглаживает деймона, разбитого параличом. Вот Ханна Релф, которую Малкольм любит почти так же сильно, как родную мать, – седовласая, изящная и хрупкая, хранящая в памяти столько знаний. Какими драгоценными казались эти люди сейчас – с другой точки зрения, в ореоле лучистого кольца!