Признание

Дорогой жене Риточке и сыну Георгию посвящаю

 
Устал – устал – устал писать стихи,
Но Бог не позволяет отдохнуть немного,
Опять ночами в нетревожимой тиши,
По камням острым босиком в дорогу.
 

22.06.2010.

Посвящается эмигрантам трех поколений

Всем павшим и живым, подарившим нам жизнь и свободу в борьбе с фашизмом

Verlag Terterian

Postfach 50 06

08 80976 München

Tel.: +49-89-500 94 813

Fax: +49-89-420 95 22 77 9

E-Mail: zeitung@germaniaplus.de

www. germaniaplus. de

Фердинанд Фингер

Признание

 
На склоне лет я написал свой первый стих,
И в чудо это я не мог поверить.
Как в душу грешную мою Господь проник
И мне решил Поэзию доверить.
Четыре книги предо мной лежат…
В них – отраженье Счастья и сердечной боли.
Они о жизни прожитой так много говорят,
Они написаны – и это все по Божьей воле.
 

29.10.2010

Дорога

 
Дорога жизни, ускользающая вдаль,
На ней не только пыль, заботы и тревоги.
На ней встречаются и Ралость, и Печаль.
О, Путник дорогой, крепись на жизненной дороге.
 
 
Бывает так, что ноги стерты в кровь.
Бывает, с ветерком летишь в пролетке.
Бывает, встретишь Жизнь иль Смерть, или Любовь.
Бывает, плакать и смеяться будешь при такой находке.
 
 
На ней все можешь вдруг в минуты потерять,
А можешь все приобрести по Божьей Воле.
Там по потерянному горько зарыдать
Или найти Бесценную Свободу в человечьей доле.
 
 
Там можешь ты Отца и Мать похоронить,
Услышать крик ребеночка пронзящий.
Судьба вдруг может кирпичом прибить
Или избаловать Фортуной прилетящей.
 
 
Дорогу можешь всю пройти и чист, и свеж.
Или прийти к концу и в грязи, и уставший.
Так много оскорблений получивши от невежд,
Что жизнь покажется ненужной и пустячной.
 
 
И ненависти, клеветы так много там.
Где Правда и Любовь на той Дороге боли?
Они там есть – там место есть Мечтам,
И будешь счастлив ты по Божьей Воле.
 
 
С дороги ты поднимешь вновь и вновь,
Перетерпи, о, путник, и печали, и тревоги.
Поднимешь камни легкие – Надежду, Веру и Любовь.
И с Божьей помощью камней тяжелых
Ты не встретишь на своей дороге.
 

25.11.2010.

Бокал

Дорогой жене

 
Не знаю я, что может быть дороже?
Дороже бриллиантов, золота, цветов
В сравненье с чем? – О, подскажи мне, Боже!
С небес услышал я: «Пришедшая любовь!»
 
 
Она пришла и в Чудо превратилась
Мне освещает душу, искупав в тепле
Через полвека предо мной явилась
Чудесным отпечатком губ на тонком хрустале.
 
 
На самом ободке хрустального бокала,
Который я хранил бессчетные года,
Ты воплощением Любви опять предстала
И перед этой Драгоценностью все меркнет, Господа.
 

P.S.

Хрустальный бокал был куплен в ресторане «Прага» в 1960 году и хранится автором по сей день.

01.12.210

Фото 2003 г.

Парфюмер
По роману Патрика Зюскинда

Вступление

 
Ко мне попало в руки DVD случайно,
Его я на одном дыхании смотрел
Не зря – тот фильм был гениальным
С названием довольно странным «Парфюмер».
 
 
Я в нем такие чудеса искусства подглядел.
Игра актеров, режиссура так была серьезна,
Сюжет в стихах я описал для тех, кто не смотрел,
Спешите, покупайте фильм – пока не поздно.
 
 
Так надоела тривиальность – милые друзья.
Та, что с экранов нескончаемым потоком льется.
Какая-то таинственная жизнь ко мне пришла
И отзвуком таинственности в сердце отдается.
 
 
О, Патрик Зюскинд! Гениальнейшая голова,
Которая придумала историю невероятную такую.
Которая запомнилась, тревожит иногда,
Искусством раскрывая нам загадку жизни непростую.
 
 
Известно – гений со злодейством несовместен,
Убийство – мерзость перед Богом не оправдана ничем,
Вопрос о том. «что быть или не быть», здесь не уместен,
Уж лучше гению и не родиться – не… за… чем…
 

07.07.2010

Глава первая

 
Сырая камера, писк крыс и темнота,
Ручьями льет вода по скользким стенам.
Закован узник в цепи, кажется, что навсегда,
И никому до умирающего нету дела.
 
 
Уж скоро триста лет, когда за ним пришли,
И, расковав, тщедушную фигуру потащили
На площадь «лобную» – там приговор прочли,
Под вопль толпы «распни» – обратно притащили.
 
 
Тщедушный юноша лет двадцати пяти,
Огромные глаза пытливые, густая шевелюра,
Сутулая спина и длинная ладонь в кисти,
Избит и изможден – жестокая судьба-фортуна.
 
 
Безжалостным пинком – и на холодный пол,
Покрытый еле-еле тонкою гниющею соломой,
И темнота, и холод – брошенный на произвол,
Пока на казнь не поведут дорогою знакомой.
 
 
О, цепи ржавые – как раны глубоки,
Железом растревожены холодным,
«О, Боже!» – узника несчастного щади,
Он только воду пил, не ел – голодный.
 

Глава вторая

 
Как мне проникнуть в вековую даль,
В которую вернуться только мыслью можно,
Быть может, в восемнадцатый на площадь Этуаль
Попробую пробраться осторожно.
 
 
Хотя зачем на площадь под названием «Звезда»?
Не лучше ли туда, где жизнь кипит от века к веку,
Где нищета, где грязь, помойка навсегда.
Где трудно сохранить названье человека человеку.
 
 
Там рыбные ряды, там вечный шум и гам,
А мостовая вся в грязи. Вся в требухе от рыбы,
Торговля рыбою идет с грехом напополам,
И все миазмами пропитано, там запах нетерпимый.
 
 
Там все не так, как надо – вонь и грязь,
А червяки, как одеялом, рыбьи туши покрывают,
Торговки нищие в лохмотьях – дырок вязь.
За что такая им судьба – они не знают.
 
 
Туманные века – ушедшая щемящая печаль,
О, Франция, знакомая от края и до края,
Какая ты была – тебя мне очень жаль,
Какая ты сегодня – красивей не знаю.
 
 
Поля лаванды в синеве сиреневой лежат,
Фламинго розовые средь осоки бродят,
И маки красным на полях кричат,
А облака по небу голубому хороводят.
 
 
Там города в прекрасных зданиях сияют белизной,
Архитектурою своей глаз поражают,
Изысканный французский вкус передо мной.
Каналы посредине городов там повсеместно протекают.
 

Глава третья

 
А раньше триста лет тому назад ведь не было страшней
Французских городов, погрязших в грязи.
Там нечистоты из окон лились на головы людей,
Среди домов текли – миазмами стекали.
 
 
Разделывали рыбу кое-как между рядов,
А требуху и жабры-чешую вокруг себя бросали,
От крови мостовая мокрая – в ней масса червяков.
Торговкам все равно, ведь этого они не замечали.
 
 
Беременность шестая у торговки молодой,
Такая нежеланная, досадная, молодка чуть не плачет.
А надо торговать, ведь рыба протухает головой,
Вот родила – ребенка на помойку. Счас нельзя иначе.
 
 
Бросок из таза – рыбы отвратительная требуха
Накрыла с головой новорожденного ребенка.
А пуповина, не отрезанная, кровью протекла,
На грязной мостовой залился плачем тонким.
 
 
Зеленых мух насело на ребенка тьма,
А червяки покрыли тельце пеленою,
Лежал он весь в крови и смазке – эх, беда,
Нашелся сердобольный – окатил ведром с водою.
 
 
Заметили товарки, что-то здесь не то,
Вот подыскали столб – набросили веревку,
И в миг повесили торговку было ведь за что,
Была проявлена завидная сноровка.
 
 
С младенца сняли рыбьи жабры, червяков, кишки
И рыбным ножиком покончили с кровавой пуповиной,
Новорожденного в приют сиротский отнесли
И продолжали торговать, забыв о том событии невинном.
 

Глава четвертая

 
Приютный дом похож на черный склеп.
В нем – нищета и грязь, клопы и тараканы,
Хозяйка «цербер» там уж много лет,
Ну, а еда – еда, все дети там в коросте, в ранах.
 
 
Там пятилетки, шестилетки малыши,
А восьмилетних нет – они уж на работе.
Под рваною одеждой поедом едят их вши,
И лица детские невеселы – всегда в заботе.
 
 
Мальчишку бросили средь малышей,
Там он лежал недвижимый и бездыханный,
Детей хозяйка гнала от новорожденного взашей.
Хотелось им узнать, не умер ли подарочек нежданный.
 
 
Вдруг в склепе в темноте раздался крик,
И мертвый залился противным плачем,
Подушка на лице вдруг оказалась вмиг,
Но не успели задушить: остался жив – удача.
 
 
Работорговлей жил приютный дом,
Детишек много – деньги все же приносили,
Как восемь стукнуло – из дома вон.
Работай по шестнадцать в день, чтоб не прибили.
 
 
Еще ведь повезло, не продали совсем и навсегда,
А только лишь в наем ребенка сдали,
Еще вернуться на ночь есть куда.
Ребенок счастлив, что чужому не отдали.
 
 
Бесправие царило в те века и произвол:
Раз в нищете родился – в нищете подохнешь.
И выбрать можешь только зло из этих зол,
И что среди богатых нищий может.
 
 
Нет выбора в той жизни – тут и там.
Ну, только если Бог пошлет талант ребенку,
Тогда, быть может, вверх пробьется он с грехом пополам.
По грани между Сциллой и Харибдой тонкой.
 
 
Хозяйка отлупила без пощады кочергой
Несчастных, чтобы впредь была наука,
И занялась подсчетом выручки дневной,
А в доме наступила омертвляющая скука.
 
 
Ребенок рос, как будто бы глухонемой.
И до пяти не говорил ни слова.
Товарищи по дому поняли, что он чужой,
С ним не играли – избивали по-глухому.
 

Глава пятая

 
Для Жан-Батиста обонянье стало всем,
Чем он дышал и жил ночами-днями.
Он нюхал все, что попадалось, а затем
Старался в памяти те запахи хранить – долой печали.
 
 
Вон крыса дохлая – какой же запах у нее,
В болотце ржавое железо – вот находка.
А запах тухлой рыбы – тоже ничего.
Годами шел за запахами неспешащею походкой.
 
 
Лягушку, сук, гнилье и запах роз – все запахи,
Что тысячи предметов выделяют,
У Жан-Батиста проникали через нос,
Нос нервный с трепетными крыльями – все удивляет.
 
 
Он в 20 000 раз был восприимчивее, чем у нас,
Почти таким же стал, как у собаки,
Ровесники не удивлялись – интерес погас,
Ну, раз дурак, пусть нюхает – тут не до драки.
 
 
Однажды ночью вдруг случилася беда,
На темной улице хозяйка оказалась,
Зарезана грабителем была она,
Полиция расследовать не стала – так случалось.
 
 
А муж хозяйки был не человек, а зверь,
С огромной плеткой никогда не расставался,
Он быстро Жан Батиста продал без потерь,
В аду, в работе рабской мальчик оказался.
 
 
Огромный за спиною с мокрой кожей тюк,
Вонючая вода с него ручьем стекает,
Тащи в окрасочную яму – да не спотыкайся, друг,
А сорок килограмм на спину давят.
 

Глава шестая

 
Париж вечерний триста лет тому назад
Глаза не только нищетой, но и богатством поражает,
Кареты и коляски с дамами прекрасными подряд,
А кавалеры юные их на конях сопровождают.
 
 
Ряды с колбасами, сырами, фрукты разных стран,
Там горы устриц – горы дорогих печений,
Там соболя, и жемчуга, и веера в руках у дам,
Там масса необыкновенных развлечений.
 
 
Средь говорливой, шумной, праздничной толпы
В вечерний час, в века ушедшего Парижа,