© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2021

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2021

Предисловие

Многочисленные документальные материалы по Второй мировой войне носят характер дневниковых записей и уже опубликованы именно в такой форме. Ведь тот, кто хотел защитить свою внутреннюю свободу, находясь в массе ничего толком не знавших людей и под давлением тоталитарного военного руководства, мог это сделать относительно безопасно только в виде описания личных наблюдений и скрытого изложения своего мнения по поводу увиденного.

Мрачные законы, принуждавшие людей к молчанию, и атмосфера всеобщей подозрительности обрекали отдельные личности на все более усиливавшуюся изоляцию и превращали внутренний монолог в форме дневника в своеобразное духовное приключение, придавая даже абсолютно нейтральным и чисто человеческим высказываниям характер шифровок. Тем не менее некоторые дневники содержали документально-исторические даты и факты военной истории или являлись наглядной хроникой военных преступлений. Другие же, наоборот, выглядели попыткой убежать от мрачной действительности в тихую обитель придуманного мира, а некоторые представляли собой записки, в которых ужасам войны противопоставлялось желание сохранить свою человеческую личность.

Предлагаемая читателю книга по многим причинам занимает среди этих документальных материалов, имеющих форму дневника, особое место. Ее автор, ставший после обучения в университете военным историком и обладавший несомненным литературным талантом и являвшийся страстным, хотя и никому не известным писателем, у которого гитлеровский режим отнял возможность публиковаться, был вынужден несколько лет вести безликий образ солдатской жизни и заниматься эфемерной деятельностью в некой парижской исторической архивной комиссии. Однако по неожиданной прихоти судьбы он, уже будучи обер-ефрейтором, оказался в особо охраняемой зоне ставки Гитлера.

Там он вел картотеку журнала боевых действий вермахта и тайно делал записи в своем дневнике, отображая наэлектризованную атмосферу этого высшего военного штаба, которую он сам как-то раз назвал «безветренным мертвым центром тайфуна». Его документальные свидетельства показывают Вторую мировую войну с неожиданного ракурса, рисуя картину ведения тотальной войны.

Книга не раскрывает, таким образом, личных впечатлений о непосредственном театре военных действий и не является хроникой страданий воевавших на фронте солдат или ужаса, который переживало гражданское население во время бомбежек. То, что в ней описывается, находилось вне зоны огня и скрывалось в тайной, холодной и равнодушной, особо охраняемой зоне ставки фюрера, наэлектризованном воздухе оккупированного Парижа, тупой монотонности безликой солдатской жизни где-то на периферии огромного театра военных действий.

Атмосфера описываемых в книге мест была отравлена войной, а бытие отдельно взятых личностей состояло из анонимных функций, которыми управляли из скрытых ото всех глаз командных центров. В самих же этих центрах никто толком не знал, что именно двигало походившими на марионеток ординарцами, офицерами и генштабистами. У зрителя, наблюдавшего за ними, как сторонний статист, постоянно возникало чувство призрачности всего происходящего и оторванности от реальной жизни в этом искусственном мирке «под стеклянным колпаком».

А ведь «от каждой буквы, печатавшейся на громоздких пишущих машинках», как отмечалось в одном из писем автора, отправленных из ставки фюрера в последний год войны, «зависят судьбы тысяч людей. Но вопрос „быть или не быть“ уже стал не важным. Все распадается на бесчисленное множество картотек, среди которых собственные порывы странным образом часто почти незаметны, а последствия становятся случайными. При непрерывном поступлении служебных записок и аккуратном распределении набора текстов реальная жизнь кажется находящейся на другой планете».

Из скудных и кратких заметок дневника о первых годах войны, проведенных в заградительном батальоне воздушных аэростатов на канале имени кайзера Вильгельма в Рурской области и возле Вильгемсхафена, сменяющихся хватающими за душу впечатлениями об оккупированном Париже и заканчивающихся описанием жуткой атмосферы, царившей в ставке фюрера, складывается довольно полный образ тогдашней действительности, отличающийся все более растущей непосредственностью и выразительностью. Это внутренне динамичное повествование ненавязчиво раскрывает внешнюю сторону хода войны, которая показывается сначала как зарисовка скучной солдатской жизни в глухой периферии, а потом поэтапно демонстрирует бешеную суету в оккупированных странах, вызванную по воле беспощадного и сошедшего с ума командного центра, который сам себя и уничтожит.

Из этих порой не связанных между собой обрывочных заметок и литературных набросков, сделанных в последние дни, наполненных напряженной работой в атмосфере глубокого одиночества, возникает внутреннее единство, которое позволяет опубликовать их без каких-либо связующих вставок.

Произведение Феликса Хартлауба можно рассматривать как дневник, в котором отсутствует собственное «я» его автора – настолько глубоко спрятана личность писавшего за объективными наблюдениями внешнего мира. Полемика со своими проблемами, радостями и страданиями, обычно занимающими столь обширное место в мемуарной литературе, как и философские, моральные или художественные рассуждения общего плана, в этом необычном дневнике полностью отсутствуют. Нет также и комментариев или прямых оценок, показывающих личное отношение автора к тем или иным событиям.

Их можно прочесть только между строк, что частично объясняется необходимостью маскировать и шифровать подобные тексты. Склонность выключить присутствие собственной персоны простирается настолько далеко, что в местах, где должно стоять «я», появляется обезличенное «он» – некая фигура, которая имеет до некоторой степени сходные, но никогда целиком и полностью не совпадающие с автором позиции и оценки. Более того, эта фигура изображается, как правило, либо в ироническом, либо вообще в карикатурном виде.

Непредвзятому читателю временами может даже показаться, что автор просто растворился в своем окружении. И действительно, некоторые записи в дневнике доказывают, что писатель вполне осознавал опасность своего сопереживания или, наоборот, негативного отношения к описываемым событиям.

И все же как раз в обезличенности манеры изложения материала и проявляется оригинальность, во многом явившаяся отражением веяний того времени. Этот своеобразный отход от общепринятых норм, стремление к чрезмерной детализации и верность качествам летописца создают у читателя впечатление наличия у автора выдающегося художественного стиля. Одновременно внешняя объективность подчеркивает в высшей степени субъективное и неповторимое описание событий, характерное для рукописи. «Лучше, изображая увиденное, я буду писать просто, и, возможно, мне удастся, таким образом, максимально приблизиться к невидимому, что, конечно, является самым важным» – так в одном из писем из Парижа сформулировал автор свой метод магического реализма.

Ближе к концу дневника появляется ощущение, что его автор все больше превращается из историка в летописца, который, описывая события дня, находится от них на солидной дистанции и занимается их классификацией. «Широкие полномочия при историческом описании, – подчеркивает он в одном из своих писем, – стали мне понятны только при изложении этих событий. Никто из современников не знает и мало кто из них понимает, как оценивать происходящее. Мне, по крайней мере, кажется, что мы самым бессовестным образом привязаны к собственным представлениям. Следовало бы записывать как можно больше событий, поскольку позже другие частные источники могут и не найтись или окажутся недостоверными».

Затем с ноткой легкой и печальной иронии по отношению к самому себе, что зачастую являлось своеобразным личным комментарием к излагаемому им материалу, он признает: «К сожалению, я часто бываю больше историком, чем сам себе в этом признаюсь. Развитие военных событий и осознание того сказочно удобного положения, в каком я оказался в качестве наблюдателя, переполняют меня». А в одном из его последних писем содержится такое высказывание: «Основной упор и чистый вес учреждения все больше давят друг на друга, подгоняя одно под другое и превращая его в хорошо смазанный автомат, в котором он так нуждается».

Дневник прерывается прямо на полуслове, и фигура безымянного летописца исчезает – с пугающей последовательностью он разделил общую судьбу распада и гибели. Когда ведение журнала боевых действий в условиях хаоса при грядущем поражении потеряло свой смысл, в услугах незаменимого работника перестали нуждаться и отправили его за пределы особо охраняемой зоны ставки, командировав в пехотную часть, которой предстояло принять участие в решающих боях за Берлин. В результате в самые последние дни войны Феликс Хартлауб был подхвачен огненным вихрем разразившейся катастрофы, и его след потерялся на пути следования к казарме, располагавшейся в Шпандау, где ему предстояло доложить о своем прибытии. Больше о нем никто ничего не слышал.

Предлагаемая читателям книга впервые знакомит с полным текстом дневниковых записей автора, сделанных им во время войны. Причем отдельные его замечания позволяют сделать вывод, что в будущем он планировал использовать свои наблюдения при написании большого труда по истории Второй мировой войны под углом зрения малозаметного сотрудника в самом главном штабе вермахта, для чего наряду со своими личными дневниковыми записями Феликс Хартлауб собирался использовать и материалы из официального журнала боевых действий, которые ему удалось раздобыть при работе над ним.

Тщательное изучение автором языка составления служебных документов и солдатского жаргона времен Второй мировой войны, скорее всего, послужило бы важным подспорьем для написания в будущем беллетризованного исторического произведения. Однако с большой уверенностью о его дальнейших планах больше сказать ничего нельзя.

Часть первая
Германия. 1939–1940 годы
(В качестве солдата противовоздушной обороны в заградительных частях воздушных аэростатов.)

Устье Одера, сентябрь 1939 года

Табачный фронт

Гряда холмов возле Одера. По утрам выпадает обильная роса и довольно холодно. Провинциальные газеты пестрят первыми сообщениями с фронта. Время от времени в воздухе появляются возвращающиеся одиночные самолеты, держа курс на запад.

В армию забрали всех мужчин и увели лошадей. На полях, засеянных табаком, часами напролет трудятся сгорбившиеся женщины с маленькими детьми. Земля как шлак, и везде торчат одни только стебли табака без листьев. На них остались лишь верхние венцы, которые по утрам освещаются солнцем.

Женщины в помощь крестьянкам прибыли из города. Причем две из них, насквозь пропотевшие, одеты в светло-рыжие рабочие комбинезоны, которые им явно велики. На ногах у них сандалии. Другие же, исхудавшие, с платками на поседевших волосах, стараются засунуть руки поглубже в карманы.

Место: старые табачные хранилища, фахверковые дома из обожженного кирпича с деревянными балками и многочисленными окнами со створками. Надо всем этим возвышается замок маркграфа, а прямо по полям тянутся каштановые аллеи. Парк: близко друг к другу растущие старые серебристые тополя, обвязанные проволокой. Свист ветра, дующего с табачных полей, становится слышен, только когда он достигает парковых деревьев. Тополя беспрестанно шумят. Попытка спать под ними, укрывшись одеялом.

Виднеется поле, засеянное морковью. Ботва торчит из земли дружными и плотными рядами. Неподалеку стоит домик лесничего, в котором солдаты бреются. Рядом с ним растут сливовые деревья, охраняемые молодой дружелюбной охотничьей собакой. Доносятся обрывки радио из Грауденца^[1] и Кракова.

Ноймарк. Город со средневековыми кирпичными башнями возле ворот, облюбованными голубями. Ветви фруктовых деревьев свисают прямо над дорогой, по которой проносятся колонны грузовиков. На востоке, где находится Кюстрин^[2], сгущаются сумерки. Прямо на мостах расположились зенитные батареи, и машинам приходится ехать среди орудийных позиций. Оттуда доносятся окрики. Быстро темнеет. Это первый затемненный город, который мы наблюдаем. Стоит теплый сентябрьский вечер, и все люди высыпали на улицу. Колонну автомашин буквально бомбардируют маленькие груши. В сумерках возле воды проступают очертания старых бастионов, на которых стоят зенитные орудия. Видны также мосты через Одер и казарменные улицы. Погрузка на машины продолжается до двух часов ночи. А над ними висит усеянное звездами небо. Светят также дуговые лампы, с которых сняли защитные экраны.

«Монплезир»

Первый вечер. Работали до глубокой ночи – сказывалось отсутствие какого-нибудь планирования. У всех промокли ноги, и мы окоченели. Над нами висит звездное небо, а каштановые аллеи на табачных полях подсвечиваются бесчисленными карманными фонариками. Уверенные в своей безопасности рядовые солдаты поодиночке бредут на ночлег в места постоя. А вот и парковый ресторан «Монплезир».

Обслуживающий персонал все еще на ногах. На кухне, куда ведут все пути, наблюдается большое оживление. Всех встречает жизнерадостный хозяин заведения – товарищ по оружию и фронтовик. На кухне с печальным лицом суетится пышнотелая дама в белой рабочей блузе, а в зале – тощая и косоглазая официантка.

На втором этаже расположены три маленькие отдельные комнаты. Мебель из них вынесли, а полы застелили соломой. При этом из бесчисленных небольших окошек сильно дует.

«Он»^[3] мучается от бессонницы, тогда как вокруг стены буквально сотрясаются от храпа. Так ему впервые стало понятно, что на войне не бывает настоящего сна. Сапоги, недавно доставленные со складов, еще воняют краской для кожи. У каждого второго ноги распухли, и все помогали друг другу их стянуть. Невдалеке расположился бывший владелец лавки колониальных бакалейных товаров из Бабельсберга. Его полное лицо смотрит прямо в потолок, а сам он, лежа на спине, глубоко засунул руки в карманы шинели, вытянув голые ноги. На округлом животике поблескивают пришитые в два ряда пуговицы.