Отзывы на книгу «Идиот (С иллюстрациями)»

Здравствуйте! Меня зовут Наташа, мне 30 лет и я Идиот.

Много лет я боялась русской классической литературы. Подавляющее большинство писателей просто не существовали для меня, а Толстой и Достоевский дико пугали. До такой степени, что я начала демонизировать их произведения - я ничего не пойму, это для другого уровня развития и восприятия, это для особо вдумчивых и сосредоточенных, а я что, кто я такая пред ними.
Решительно замахнувшись на Льва Николаевича, я больно получила по носу. Это напугало меня дополнительно, но нельзя жить без Достоевского в этом мире и я пристроилась с “Идиотом” в очередной тур Долгостроя.

Что я могу вам сказать...

Вероятно, моя книгожизнь до Достоевского и после него - это будут две разные жизни.

Вероятно, таких удивительных людей я больше не встречу у других авторов - даже отрицательные персонажи не совсем черные, они все, каждая второстепенная букашка, имеют Мотивы, Мысли, Чувства. Кто-то вызывает раздражение, кто-то требует участия - но никто из них не похож на картонную декорацию.

Вероятно, Достоевский - самый перечитываемый писатель. С первого раза я уяснила сюжет, но сколько там сказано личного от самого автора! Он словно приглашает к разговору на самые разные темы и, хотя собеседник он многословный и увлекающийся, мне было бы с ним интересно.

Вероятно, зря я столько лет боялась Фёдора Михайловича и отказывала себе в таком замечательном удовольствии. Говорю же, Идиот.

Рыцарь бедный…

Я так долго решалась написать рецензию на мою самую любимую книгу, которая всегда вызывает у меня бурю эмоций, ТАК ОНА ХОРОША! Помню, как читала «Идиота» впервые, как была потрясена, как не могла заснуть ночью, как перечитывала некоторые моменты по несколько раз. Я полюбила героев этой книги всей душой, а особенно, конечно, князя.
Читала, что Федор Михайлович задался целью «изобразить вполне прекрасного человека» когда стал писать роман «Идиот». Достоевский считал, что эта задача безмерна, и потому все писатели всегда перед нею пасовали. По его мнению из прекрасных лиц в литературе стоит всего законченное Дон–Кихот. Но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон, а потому Достоевский специально наделил своего героя болезнью, которая должна была бы внушать неприязнь. Этот момент очень важен не только тем, что на душевном здоровье героя завязана интрига романа, но и тем, что болезнь нисколько не отталкивает от князя… Он воплощение добра, бескорыстия, честности, и часто именно за это его и называли «идиотом», но почти каждый чувствовал в нем человека в высшей степени прекрасного!

Аглая: «…здесь все, все не стоят вашего мизинца, ни ума, ни сердца вашего! Вы честнее всех, благороднее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех! Здесь есть недостойные нагнуться и поднять платок, который вы сейчас уронили!»

Ипполит: «Стойте так, я буду смотреть. Я с Человеком прощусь»

Елизавета Прокофьевна: «Я вижу, что вы добрейший молодой человек»

Настасья Филипповна: «Прощай, князь, в первый раз человека видела!»

Князь деликатен в высшей степени, встретившись со злобою, он не возмущен ею, а стыдится за человека и не боится быть смешным:

«… быть смешным даже иногда хорошо, да и лучше: скорее простить можно друг другу, скорее и смириться…»

Князю особенно свойственна жалость. В Швейцарии он из жалостью к Мари смог достучаться до чувств детей, чем осчастливил бедную девушку перед смертью и был счастлив сам. Весь роман его с Настасьею Филипповною это проявление жалости.

«Я ее не любовью люблю, а жалостью»

Лев Николаевич пытался помочь окружающим его людям, вылечить их души своей добротой и проницательностью… Всякое слово имело для него особый смысл:

Чpез час, возвращаясь в гостиницу, наткнулся на бабу с грудным ребенком. Баба еще молодая, ребенку недель шесть будет. Ребенок ей и улыбнулся, по наблюдению ее, в первый раз от своего рождения. Смотрю, она так набожно-набожно вдруг перекрестилась. «Что ты, говорю, молодка?» (Я ведь тогда всё расспрашивал). «А вот, говорит, точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у бога радость всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца на молитву становится». Это мне баба сказала, почти этими же словами, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть всё понятие о боге как о нашем родном отце и о радости бога на человека, как отца на свое родное дитя, — главнейшая мысль Христова!

Достоевскому удался замысел об идеальном человеке - каждое слово, каждое движение героя строго обдумано и глубоко прочувствовано. Федор Михайлович от имени князя описал многое, что в свое время было пережито им самим: чувства вызванные картиной «Мертвый Христос», ощущения осужденного на казнь человека - может именно поэтому эти эпизоды так трогают сердце!

“Что если бы не умирать! Что если бы воротить жизнь, — какая бесконечность! всё это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!”

Жаль, что князь не оказался среди людей менее гордых, несчастливых, обиженных. Жаль, что он не смог помочь всем, кому хотел. Жаль, что его сердце и душа не выдержали страшного напряжения. Жаль, что все так закончилось…

А завершить свою путанную эмоциональную рецензию я хотела бы стихотворением Пушкина, которое упоминается в этой необыкновенной книге и как нельзя лучше подходит нашему герою:

Жил на свете рыцарь бедный
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.

Он имел одно виденье,
Непостижное уму, —
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.

С той поры, сгорев душою,
Он на женщин не смотрел,
Он до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел.

Он себе на шею четки
Вместо шарфа навязал,
И с лица стальной решетки
Ни пред кем не подымал,

Полон чистою любовью,
Верен сладостной мечте,
А. М. D. своею кровью
Начертал он на щите.

И в пустынях Палестины,
Между тем как по скалам
Мчались в битву паладины,
Именуя громко дам,

Lumen coeli, sancta Rosa!
Восклицал он дик и рьян,
И как гром его угроза
Поражала мусульман…

Возвратясь в свой замок дальный,
Жил он, строго заключен,
Всё безмолвный, всё печальный,
Как безумец умер он...

Тот вечер, когда я засел за Достоевского, был величайшим событием моей жизни, более важным, чем первая любовь.
Генри Миллер «Тропик Козерога»

Вот тут мы с Генри Миллером совпали, Достоевский у меня, действительно, был вместо первой любви: маленький провинциальный городок, весна, томление, девушка под кустом сирени читает книгу, кусает губы. Да и как не кусать, когда там Настасья Филипповна – инфернальница – творит что-то не вполне еще понятное и душераздирающее. Потом декорации менялись много раз, но всегда, это был провал, как в болезнь («Князь, слетали вы когда-нибудь с колокольни?»), потому что любовь к Достоевскому – это диагноз. Федормихайловщина неизлечима, ее мучительные рецидивы приходят весной и осенью, и ничего не остается, как вцепиться в какой-нибудь том и провести несколько дней в помрачающем разум бреду.

Не знаю, в который раз я перечитывала «Идиота», все сюжетные ходы давно выучены наизусть, но это не снимает напряжения, не может быть скуки при такой игре страстей и смыслов. Творчеству Достоевского, в принципе, свойственна двойственность, но в «Идиоте» она является самой сутью этого романа – здесь все дихотомично и находится в противостоянии. Герои разбиваются на пары, вращающиеся вокруг какого-то центра, пары рассыпаются и вновь складываются в комбинации: Аглая – Ганя – Настасья Филипповна, Ганя – Настасья Филипповна – Рогожин, Рогожин – Настасья Филипповна – князь Мышкин, Настасья Филипповна – князь Мышкин – Аглая, князь Мышкин – Аглая – Ганя.

Любопытно, но Настасья Филипповна и Аглая – по сути одна и та же женщина, только находящаяся в разных обстоятельствах. Для кого-то это может показаться парадоксом, но я, по крайней мере, не вижу большой разницы в характерах, хотя одна при этом ангел, а другая – демон. А если поменять их жизненными обстоятельствами, не получится ли все с точностью до наоборот? Да, Аглая чиста и ищет себе муку, Настасья Филипповна изломана и не может от своей муки освободиться, а темперамент – тот же, и обе прекрасны. Когда они стоят друг напротив друга – это зеркало, которое каждой хочется разбить, не удивительно, что князь смешался. Мне кажется, что для Достоевского они обе – женщина вообще, та Женщина, вокруг которой вертится мир.

Про пару князь Мышкин и Рогожин сказать можно много, но всего не выскажешь. Если в двух словах: враги и братья. Если еще пару слов добавить: юродивый и зверь. Если пойти дальше: дух и тело. А если подняться на самый высокий уровень: Иисус и Дьявол. Я именно в этот раз обратила внимание на вездесущесть Рогожина. Эти глаза, сверкающие в толпе, эта стоящая за углом фигура, эти внезапные появления. Он ведь не только для князя Мышкина становится кошмаром. Ипполит видит его у себя в темноте комнаты: «Вы приходили ко мне и сидели молча у меня на стуле, у окна, целый час; больше; в первом и во втором часу пополуночи; вы потом встали и ушли в третьем часу... Это были вы, вы! Зачем вы пугали меня, зачем вы приходили мучить меня, - не понимаю, но это были вы!» Согласитесь, это больше, чем просто купчик буйного нрава? У меня здесь возникает параллель с «Братьями Карамазовыми», с той сценой, когда черт приходит к Ивану. И Настасью Филипповну к Рогожину тянет, как в омут. Это ее искушение и погибель.

Но у погибели есть противовес: князь-идиот. Несколько раз в романе возникает образ Христа, снятого с креста на картине Гольбейна, копия с которой висит у Рогожина в кабинете. «Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!» - восклицает князь Мышкин. Этот Христос каким-то образом привязывается к князю. Юродивый, Иисусик… А вы в Бога веруете, господа? Не в того, который во славе, а в того, который лежит с посиневшим мертвым лицом? А послушаете вы его, если он явится в вашу гостиную, будет говорить несалонные вещи, размахивать руками и под конец ринется на пол с «диким криком «духа, сотрясшего и повергшего»»? Нет, помилуйте, это же дурной тон. И все эти странные идеи тоже. Невозможно. И получается, что лишь один Рогожин, брат названный и враг кровный, способен понять и полюбить в ненависти. И оба обречены. Потому что оба «по ту сторону добра и зла», оба не вписываются в рамки приличного, только отклонения у них в разные стороны. В этом весь Достоевский: он от пошлой по сути историйки (но не без пикантности), приходит к вечному противостоянию, которое нельзя ни разрешить, ни нарушить, иначе все полетит в тартарары. Ну разве что когда-нибудь, после судной трубы… Или нет? А это уже вопрос не романный.

Простейшая ситуация - приехать за наследством в Россию из-за границы. В общем, деньги получить. Получил и уехал обратно. И все? Куда там. Это же Достоевский. Ибо "кто от земли своей отказался, тот и от веры своей отказался". Правда, "Россия" - это для него почему-то в основном местные женщины. Два обстоятельства, оставившие неизгладимый след в жизни Достоевского, а равно и князя Мышкина, это неудавшаяся казнь плюс годы ссылки и эпилепсия. Эпилептик - барометр общества. Его припадки - показатель того, что что-то идет не так. Пошел град летом - знай, общество, ты двигаешься в смысловой тупик. Эпилептик чувствует на себе давление общества, все его существо сконцентрировано на каждом дне и при этом он совсем не борец. У него нет инструментов, традиционных для выживания, будь то воля или предприимчивость. Ему только дано все видеть и понимать, не теряя при этом человеческого облика. Память, которой частично лишен эпилептик, позволяет ему не помнить основного жизненного дерьма, поэтому он сохраняет некоторую первозданность. Как ребенок, которому еще нечего помнить или какая-нибудь старушка "божий одуванчик", которая уже ничего не помнит.

Компания очаровательных уродов в большинстве произведений Достоевского хорошо оттеняет главного героя. В "Идиоте" особенно, потому что Мышкин и так белая ворона, но на фоне остальных он выглядит белым страусом. Нежная картина - ангел и скотины. Весь ужас в том, что написано-то это все самим Достоевским и видно, что всех своих героев он действительно любит. И, что еще более ужасающе, понимает. О темных тайниках души автора, несмотря на многочисленные толстенькие тома его произведений, можно только догадываться. Личность автора всегда заслонена всепоглощающей любовью к каждой твари земной и болезненной набожностью. Фраза "теряю веру" тому подтверждение. На то и вера, чтобы быть фанатичной. А кто страшится ее потерять - тот сам ее для себя придумал. С придуманной верой жить куда более сложнее. Анализировать все это удается с трудом, так как сама натура довольно противоречива и слишком мнительна, а личность находится в подвале под семью замками. Вскрыв эти семь замков ("Преступление и наказание", "Братья Карамазовы", "Село Степанчиково" и т.д.), можно как-то с помощью ощущений прочувствовать что-то по-настоящему темное в "Подростке".

С течением времени произведение стало родным, герои старыми друзьями, но восприятие каждый раз новое. Обнаружил такие места в "Идиоте", о которых и не подозревал. Например, критику Достоевским людей обыкновенных, пользующихся всю жизнь результатами чужой творческой деятельности. Насколько актуальная и глубокая мысль. Мужские образы у Достоевского всегда были убийственны. Они все у него вздыхают, страдают и топчутся. Видимо, именно так автору и видится загадочная русская душа. Чем так провинился генерал Епанчин в своих предыдущих жизнях, что бог наградил его тремя дочерьми? Впрочем, он не один такой мученик, достаточно вспомнить папашу Беннета или Джеральда ОХара. Но выдавать Аглаю за князя я бы не рискнул изначально по причине родственных отношений в совокупности с явными признаками вырождения. Рецепт поведения для мошенника с князьями Мышкиными довольно прост - повинись во всех грехах, выставь себя мучеником, пострадай и укажи номер счета. Ну, или замуж - в зависимости от пола и пристрастий. Где бы их еще найти, этих князей. Сколько инициативных групп, целых сообществ сидят и ждут очередного князя Мышкина, чтобы быстренько помочь ему избавиться от нечаянных богатств.

Трагический финал закономерен и подтверждает то, что места для Мышкиных в нашем обществе нет. Что в отношениях с Настасьями Филипповнами не нужно ждать момента, когда у тебя поедет шифер, а гнать их сразу же босиком на мороз. Что идиотизм в этом мире где угодно, но только не там, где честность, дружелюбие и отсутствие меркантильных замыслов. Есть ли такое место сейчас? В литературе есть.

Милая моя Н.,
Пишу тебе нынче о прочитанном, как ты и просила. Помнится, ты все уговаривала меня, милая моя Н., прочесть нового для меня писателя, Федора Достоевского, по батюшке Михайловича, а мне все так страшно было, так страшно, что и не сказать в письме, а вдруг окажусь недостойной, не пойму чего, глупой окажусь, ведь ничего страшнее нет, чем показаться стыдной *урой на публике. А ведь и ты давеча как начнешь бранить меня, судить за разные взгляды у нас между собой на книги, на мужчин некоторых, Якоба все мне вспоминаешь, чтоб ему икалось, на мироустройство опять же, на "женский вопрос" извечный. Так вот, милая Н., спешу тебе сообщить, что не спугнул меня Федор Михайлович, прочла я его книгу, измучила она меня, правда, ох, как измучила, всю душу мне изгрызла, тревожно мне теперь, беспокойно.

Уж атмосферу-то Федор Михайлович умеет сгустить, тревоги нагнать, аж коленки трясутся, ложись да помирай, ты права, милая, хорошая Н., описания его стилистически так выверены, уж так выверены, одними "бе" да "ме" князя Мышкина, героя заглавного, *диота тамошнего, можно всю сцену описать, и так и делает г-н Достоевский, ой, а глаза-то, глаза черные, Рогожинские, про такое ты мне не писала, подруженька моя светлая. Уж как приснятся теперь, век помнить буду и тебя добрым словом поминать, да-да. А этот легендарный Петербург пред эпилепсией княжеской... мрачно, скушно, серо, Апокалипсис... сюжет так построен интересно, всяко у писателя тайна, всяко загадка, а потом потихонечку и отгадка открывается со всяких сторон, а потом опять тайна и загадка, все как мы любим.

Да, кстати, с непривычки давилась я, давилась давеча бесконечными "нынче" и "давеча", да так и пристали ко мне словечки, уж не сердись на меня, но так и тянет меня пересчитать, сколько же встречается раз в романе твоем любимом это "давеча", и ведь не обессудь, но так и сделаю, моченьки моей нет удержаться-то. Сто шестьдесят три, а ведь казалось бы...

Отдельно поблагодарю тебя за новых героев, что мы так любим обсуждать с тобою. Ведь это ж клад, сокровище несусветное. Как так Федор Михайлович написал, что по прочтении первой части князь таков, а во второй - глянь, и поворотился другой стороной, и уже не ангел он искренний, а *диот как ни на есть? Как он так написал, правда, что в первой части Настасья свет Филипповна - страстная страдалица, а уж во второй - глянь, и *ура полоумная? И так за каждым персонажем числится, тут так, а сразу после - сяк. Диво дивное, как ни верти любого, а все с новой стороны открывается. Это чудо же.

По персонажам мне даже страшно рядить с тобою... а ну как спорить будем вдрызг, без обнимания? Ну вот взять князя, например, Мышкина. Да наказание же божье, а не мужчина. Все правду-матку режет, без дум, без интуиции, а ведь есть она у него, да поострей многих, но нерасчетлив он, уж слишком ангел. Люди ведь по сути своей *овно, эгоисты, а рядом с ним, да на фоне его, еще *овнее кажутся, ну кому ж такое понравится. Неужто ты бы хотела замуж за такого выйти, душа моя Н.? Да вот те крест, через пару недель сама металась бы в поисках Рогожина, как металась Настасья Филипповна, пропащая душа. Мне вот милее всего мерзотный мальчик Ипполит оказался, уж настолько *котина, что и подумать нелегко, но ведь понятный человек же, как Лебедев - хоть и гнусь, и фу таким быть, нет, ладно, Лебедев совсем *овно, не буду настаивать на человечности.

А в общем и целом, спешу отблагодарить тебя, милая моя Н., за достойнейшую книгу, закажу-ка я ее себе в бумаге в новейших магазинах, пусть постоит пока, перечитаю вскорости (нынче я обещаю только), да пусть откроется она мне с новой стороны. Желаю и тебе новых книжных радостей со всем твоим семейством.

Крепко-крепко тебя целующая
подруга Ю.