© Ф. Гримберг (Гаврилина), 2022

© В. Романков, рисунки, 2022

© Русский Гулливер, издание, 2022

© Центр современной литературы, 2022

* * *

Римское утро, или Книга Герцогини

Всеволод Романков. Римское утро

Он же – Гогенцоллерн Бранденбургский Ансбах Баварский

29.12.2020

Большой дом, такой, что сам кажется городом, подъезд с витражами и решетками, с красивым широким и плавным пандусом, разворотом для карет. Фасад его обычный – немного от стиля Либерти, немного от классической регулярной застройки начала девятнадцатого века; конечно, он желтый, хотя тому назад лет сто был розовым, под его фундаментом есть античные фрагменты, а подвалы его имеют в себе бездны. Нужно подняться на пятый этаж, лифт отделан деревом, зеркало в бронзовой раме, скамеечка с красным бархатом, твое отражение в зеркале с несмываемыми потеками и пятнами, с осыпавшимся слоем амальгамы. Пятый этаж римского дома. Пройти мимо гравированных табличек с именами жильцов квартир, минуя пролеты с кадками цветов на просторных площадках и затейливыми чугунными подставками под зонты и трости рядом с дверями.

Вот верхняя площадка, тут дверь, одна на этаже и рядом амфора на кованной треноге, за дверью анфилада комнат; зимой в них холодно, кроме двух спален и кухни, но в солнечные дни нагревается кабинет, там большие окна и выход на террасу, свет – самое главное в этой квартире – говорила хозяйка. Свет конечно, но он второй, после вида на город – завораживающий ритм куполов, черепичных крыш и колоколен, вид сравнимый с туристической фотографией, странно его уже не замечают те, кто тут живет; естественно, они просто живут этим. Если идти по комнатам, то из окна в окно перетекает синяя линия горизонта – подарок от холмистого рельефа, дом-то на холме, об этом никто и не говорил, привыкли. Другое дело – зеленые попугаи из соседнего парка, для них стоит кормушка и привязаны фрукты на веревочках за окном террасы, попугаи в этом доме – событие, их прилета ждут и обсуждают за кофе, сколько прилетело и как они выбирают корм, есть ли новые особи в стае, дают им клички. Крикливые зеленые птицы со странным падающим полетом, они бандой разбойников прибывают в полуденные часы зимой на террасы и балконы дома, рассмотреть мне их никогда не удавалось, они незнакомцев не подпускали к себе, только будили дом воплями. В любое время года ванная – убежище с необыкновенными красотами, с наличием окна, винтажной сантехникой, которую реставрируют, а не ремонтируют, тут и было уютнейшее место в доме, зимой тут тепло, а летом прохладно. Сама ванна на львиных лапах наверняка прохаживается по квартире, когда никого нет дома.

Супермодная суперсовременная кухня, вся слишком суперконтраст ко всей обстановке и это вполне понятно, она новенькая в этой квартире ее перестроили года четыре тому назад. Есть во всех помещениях запах каких то странных цветов, нет не весенних, не конкретных для моего восприятия не ясных, запах похож на что-то, ну, к примеру, на аромат увядающих роз, но не совсем, он как бы был и запахом хозяйки и квартиры. Хозяйка тут незримо есть и её тут и нет, фотографии и картины – все от прежних поколений, ее было видно в зеркалах и застыла она на одном портрете, меня было слишком много – говорила она друзьям, меня всегда фотографировали, очень много собралось изображений, вот в один день все и сожгла во дворе, потому что мне надоело – хрипло отвечала на мой вопрос. Облик так и не ставший мне привычным, облик-подарок – подарок судьбы, радость, которую мне он дарил, трудно объяснить, почему, дело в том, что в одном человеке сходится так много и она выбрала меня. За это я был готов на многое, за это испытываешь больше чем страсть, копаясь в себе сейчас, кочергой по обгорелому полену, я понял, что больше всего был благодарен за то, что меня выбрали и позвали по имени. Последняя надежда и тоска, неизрасходованная пылкость – все казалось удачным приключением, обернулось странной историей и любовью. Голос громкий и властный, всегда с повелительной интонацией, с кем бы ни общалась, и всегда энергичный, полный силы, звук его удивителен, неожиданное несоответствие с тихой и светлой внешностью. Порывистые и очень уверенные движения, скупые жесты, особый наклон головы, ясные и веселые глаза. Тень ее где то промелькнула, только что в моей московской квартире, перебежала на стены римского дома, ведь самой ее больше нет с нами. Сегодня утром кофе накапал из урчащей кофемашины, как было установлено в программе, а никто не вышел на кухню – хозяйка умерла. Мне остается повторить Леонардо – Сегодня умерла Катерина, так он записал в дневнике. Год 2020 забрал от нас многое, теперь я сижу, перебираю воспоминания и представляю, как оно должно было бы быть и не стало. Сегодня утром какая-то женщина с усталым и тусклым голосом позвонила мне по городскому номеру в Москве и попросила позвать маму и я, содрогнувшись, в который раз повторил, а мама умерла летом, потом добавил, а Катерина зимой, в конце поста. Там в розоватой дали зимнего римского утра начал выделяться светом божественный купол собора Святого Петра.

Фаина Гримберг (Гаврилина). Книга Герцогини

Она же – Фелициана Люцина,

графиня Браницкая

София Маргарита, принцесса Гримберг Брабантская

«Экземпляры из «особенной» части тиража сразу вызвали огромный интерес у библиофилов. Сохранилось письмо Сомова к профессору Московского университета, коллекционеру А. П. Ланговому, в котором художник пишет: «Многоуважаемый Алексей Петрович, сделаю всё возможное от меня, чтобы и у Вас был особенный экземпляр издающейся моей книги у Голике. Прошу Вас только, если возможно, держать это мое обещание в секрете от наших знакомых. Мне было бы невозможно, если бы явились еще желающие приобрести такие экземпляры, их удовлетворить ввиду небольшого количества этого издания.»

О будущем

 
Скоро скоро скоро
Электричество умрет
Скоро скоро скоро
Снова появятся мастера свечей и подсвечников
Бумага станет плотной крепкой и сильной
При свете ярких свечей
Женщины будут писать письма гусиными перьями
А на столе появится песочница
И у каждой женщины появится возможность стать Герцогиней
или камеристкой
Султаншей или служанкой в хамаме
Женщины снова будут писать стихи.
А те, которые не будут знать грамоте,
Будут просто петь стихи.
И на фреске счастливая скромная супруга донатора
Будет в окружении своих восьми детей,
Самый младший из которых будет стучать маленькими палочками
В пёстрый барабан…
 

Пролог для художника и его возлюбленной

 
Век двадцать первый повернул куда-то;
И снова блещут светочи ума,
И снова брат идёт войной на брата,
И снова во Флоренции чума.
И снова все так ярко, так незыбко –
Плоды и птицы, яблоневый сад.
В саду ее гулянье и улыбка.
Век двадцать первый повернул назад.
В ее роду мы различаем предка,
В дворцовых залах он отец и сын.
На родословном древе чахнет ветка
Под тяжестью полотен и терцин.
И еле слышен строф латинских лепет,
И еле виден самый главный зал…
Художник, где ты в этом страшном склепе?
Всё кончилось. Ты всех нарисовал.
Но, может, это ничего не значит,
И вечный не нарушится закон,
Когда она зовёт тебя и плачет,
В больнице горько плачет в телефон.
В аэропорт уносится дорога.
И вот уже с высокой высоты
В твоем лице уже видны немного
И Гольбейна и Брейгеля черты.
И вот уже стремясь к заветной цели,
Привидно мрачен взором и суров,
Ты к ней летишь по небу Боттичелли
И прочих итальянских мастеров.
Ты не германец герцогского рода
Уже давно.
Но в свете синевы
Внезапно проявляется свобода.
И ты летишь, художник из Москвы.
И вот уже не разомкнуть объятье.
И адским ветром Данте рвёт вотще
И жемчуг разузоренного платья
И русский соболь на мужском плаще.
 

А теперь мы начинаем читать книгу Герцогини

Писание первое. Свадьба Герцогини

 
Детство пробежало стремительно,
как мои босые ножки маленькой-маленькой девочки
по мозаичным полам.
И вот уже служанки домашние мне говорят наперебой,
что я уже большая, лет семи или восьми
и не должна играть в лошадки с тростью моего отца,
стуча и громко топая новыми туфельками.
Отец любил свою светловолосую девочку
Он говорил мне, что моя улыбка озаряет его жизнь
прежним весельем
Во мне как будто воскресала юность хрупкой матери моей.
Я прибегала в его кабинет
пробегала по деревянным полкам беспокойными пальчиками
длинными нежными тонкими, еще детскими
вытягивала наугад то историю бесшабашного Фачино Кане,
то стихи Гвидо Кавальканти,
то какой-нибудь трактат Боккаччо
присаживалась к маленькому столу и уходила в чтение
Потом вдруг ложилась щекой на страницу
и буквы становились забавными,
а мои светлые волосы смешно щекотали другую щеку.
И вдруг вскочив внезапно
убегала в галерею, оттуда в замковый большой двор
и носилась наперегонки с мальчишками-слугами.
Отец отличал меня от старших братьев
с их пристрастием к охоте и карточной игре.
Мне шел девятый год, когда он обручил меня
с одним из малолетних сыновей
знатного, но обедневшего семейства,
выдав по договору часть моего приданого.
Отец говорил мне, что из моего жениха
выйдет славный покладистый парень –
– Он тебе мешать не будет!
И полы длинной безрукавной куртки запахнув отец смеялся.
Он всё оставил мне,
а братьям выделил две небольшие доли.
После смерти отца я стала богатой наследницей
и желанной невестой.
Болезнь, от которой он умер,
происходила от излишних наслаждений.
Часто его комнаты были заперты для меня
и доносилось звучание недетского веселья.
Мне потом рассказывала кормилица,
что красивейшие куртизанки обнаженные
собирали в свете больших свечей
разбросанные нарочно на полу каштаны
И свечение свечей колеблясь выхватывало яркую голизну
и золотистые волоски…
Отец умирал
Бездетных вдовых теток набежала тьма
в накидках черных, в черных шляпах с перьями
Потом они все умерли
ведьмы с длинными носами
и это было очень хорошо…
Отец сидел на своем большом кресле
задыхаясь немного
приоткрывая щербатый рот
И его растрепанная борода слегка тряслась.
Тиберио и Массимилиано, мои старшие братья
стояли по обеим сторонам большого кресла
вытянувшись и недвижно,
как статуи пизанского Кампо-Санто
и красиво хмурились…
Я подбежала к отцу,
но он остановил меня резким взмахом широкого рукава
– Прочь! – закричал он. – Все прочь!
Никто ничего не получит.
Я всё оставлю дочери моей.
Но и ты не подходи ко мне, девочка.
Моя смерть дурно пахнет.
А ты живи!
Живи как хочешь!..
Братья не могли нарушить брачный договор
и после всех похоронных и траурных церемоний
я стояла на балконе, на светлом солнце
и смотрела вниз, на город, на площадь
На мне было атласное зеленое платье с золотыми пуговицами
и узором из больших продолговатых золотых листьев
на подоле
Волосы убраны в золотую сетку,
густо усеянную мелкими камешками сапфиров
Ожерелье из венецианских дукатов тяжело спускалось
на блестящий атлас
на едва развившуюся грудь
Мне было десять лет.
Зазвонили колокола,
Затрубили трубы
День был ветреный –
колыхались полотнища тканей,
украшавших фасады домов
Рыцари в изощренно украшенных доспехах
окружили на почтительном расстоянии
одиннадцатилетнего мальчика,
моего жениха
Перо на его берете было закреплено драгоценной булавкой –
большой рубин отсвечивал на солнце
Тонкие мальчишеские ноги в маленьких сапожках
вдеты в блестящие стремена
Лошадь шла легко, ветер трепал гриву
Позади нарядного мальчика ехал отряд трубачей
в куртках, сплошь покрытых золотым шитьем,
в шапках высоких и тоже отблескивающих золотыми нитями
на ярком летнем солнце…
Лицо мальчика имело гордое выражение, но веселое…
Братья отвели меня в церковь
Мне стало страшно, и я всё забыла о венчании
Потом я сидела рядом с ним в большом зале
Стены были обиты пестрыми флорентийскими тканями
За столами пили, ели, много говорили многочисленные гости,
разноцветные, как дорогие попугаи из далеких стран
На хорах играли музыканты
Слуги нарезáли гостям мясо и разливали вино
в серебряные чаши
Подано было много дичи и рыбы,
приготовленной на самый разный манер
Принесли груши, яблоки,
тарелки, полные венецианскими конфетами,
какие обычно подаются на свадьбах
И вот свадебный пирог уже несут
двое слуг,
сгибаясь под тяжестью золотого подноса
Огромный пирог из слоёного теста,
начиненный жареными вальдшнепами и куропатками.
Значит, скоро конец свадьбе и будет брачная ночь…
Я ничего не ела, кроме нескольких миндальных печений,
и пила вино, разбавленное водой –
мне всё время хотелось пить…
Я думала лихорадочно, что мой муж ничего мне не сделает.
Я ведь знала, что это умеют делать взрослые мужчины,
а ему было только одиннадцать лет!
Я боялась боли…
Но он это сделал,
грубо; и я после поняла, что неумело,
причинив мне сильное кровотечение и отчаяние.
Я так плакала, что теперь он испугался.
Он уговаривал меня подчиняться ему,
потому что так надо.
Два года он мучил меня по ночам,
а днем мы почти не виделись.
Он подружился с моими братьями
и они пристрастили его к охоте.
Однажды за ужином он много выпил
и стал серьезно убеждать моих братьев,
что хочет иметь большую семью, много детей.
Детей мне вовсе не хотелось,
только не от него!
Братья знали, что если мой муж умрет,
они смогут распоряжаться моим имуществом
и мной…
Конечно, то, что он упал с коня,
могло быть случайностью.
Он ушиб голову, потерял сознание, началась рвота,
и через несколько дней его не стало.
Я не думаю, что мои братья были виноваты,
разве что Массимилиано…
Я сказала моей старой кормилице, что больше никогда
не дам ни одному мужчине
прикоснуться к моему телу!
Но она открыла мне, что впереди вся жизнь моя
и много наслаждений.
– Ебаться надо много, – так она сказала,
и прибавила с ухмылкою смешной гримасой, –
чтоб доебаться наконец-то до любви!..
Моя Баубо,
совсем похожая на прислужницу в древнем царском
доме
с влагалищем вместо рта
и сосками вместо глаз…
Как непристойно она смешила меня!..
Тиберио и Массимилиано размечтались,
как после смерти моего юного мужа
они принудят меня уйти в монастырь,
и в их распоряжении окажутся дворцы, сады,
плата, которую следовало взимать
с крестьян-арендаторов моих земель,
принадлежащие мне городские сукновальни…
Но Тиберио сомневался,
он уже немного понимал мою натуру;
понимал,
какая вскоре я сделаюсь…
А Массимилиано в большом зале с двусветными окнами
заговорил об устройстве поминального обеда
и о приглашении нотариуса
на третий день после торжественных похорон.
А сердце мое сильно билось.
Я сказала громко, что уже послала за нотариусом,
за тем самым, о котором рассказывал мне отец.
Они часто пировали вместе
за дверями, запертыми для меня.
Нотариус удостоверил завещание моего отца обо мне
как о почти единственной наследнице.
Всё имущество моего покойного мужа,
приданое, которое дал за мной отец,
я возвратила матери
несчастного, в сущности, парнишки.
Я уменьшила арендную плату, взимаемую с крестьян,
и увеличила плату работникам сукновален.