Отзывы на книги автора «Евгения Некрасова»

Я слышала, что в доме из-за бардака и старого хлама может завестись кикимора, есть такой домашний вид, дальний родственник болотной. Она принимает его за свою нору или гнездо и поддерживает в нем порядок на свой лад. В квартире вечно что-то ломается, путается, пропадает, чистота держится несколько минут, а потом вещи снова раскиданы по всему дому. На что это похоже? На комнату в детском саду? Теперь я знаю, это потому, что кикиморы - это бывшие дети, которые оказались в этом мире никому не нужны.

Катя живет с папой и мамой на одиннадцатом этаже и ходит в третий класс. У Кати длинные волосы, они доставляют ей много боли, а ее маме много хлопот, из них получается неказистая косичка, много петухов и колтунов. Катя и сама к своим десяти годам превратилась в колтун из проблем и страха. Она настолько запуталась в своей жизни, что однажды кикимора приняла ее уже за свою - обращение почти произошло.

Катя растет на ощупь. Взрослеет в полной глухоте мира к ней, который всё про нее уже для себя решил. Любые её слова для выросших и громоздящихся над ней людей, когда Кате удается преодолеть оторопь и сказать их в попытке оправдаться и что-то объяснить, имеют для них эффект пузырьков изо рта рыбы. Её дни похожи на бесконечный тягостный сон про школу, издевательства и скандалы из-за оценок, где есть только одна радость - побыть дома в одиночестве. Но блаженные часы утекают, а потом тяжелой поступью приходит душный вечер с уставшей мамой, сердитым отцом и мысленным заговором «Катя катится-колошматится», который Катя повторяет про себя, пока плохое не кончится. Ее вечера сотканы из этой мысли, за ней она прячется от саднящей боли от ударов и криков, давно ставших неразборчивым шумом, который надо пережить, как вражескую бомбежку.

Сейчас много нонфикшена о том, как правильно общаться с детьми, но только художественная литература может так ярко и образно показать все оттенки тьмы, в которой живет одинокий ребенок. В своё время Диккенс сделал для бедных больше, чем Парламент. И я верю, что современная русская проза, написанная женщинами, может сделать этот мир более чутким и антиэгостичным, хотя бы по отношению к собственным детям, черт возьми. Евгения Некрасова говорит, что после выступлений к ней иногда подходят учителя с разговорами, как не надо преподавать. А значит это работает!

Школа до сих пор снится мне в кошмарных снах, как будто я не написала какую-то важную контрольную по математике и теперь снова сижу над пустым листком и понимаю, что мне никогда, никогда, никогда не выбраться из-за этой проклятой парты. Сейчас в школу ходит уже моя дочка, а я не перестаю удивляться некоторым школьным законам и правилам, которые работают на унижение человека и подавление его индивидуальности (Ты почему опять пришла в школу в кроссовках? Ты же девочка, ты должна носить балетки!).

Появление таких книг дает надежду, что этот мир и дальше будет бороться за чистоту человеческих отношений, в которых есть своя хрупкая экология. И один из ее законов заключается в том, что взрослые должны заслужить уважение, как и доверие, детей, а не считать, что могут получить его даром по праву возраста. Потому что нельзя мальчика, который сорвал цветы с уличных кустов для девочки, выводить к доске, перед всем классом снимать с него штаны и бить его же ремнем от школьных брюк по голым ногам. (Мы были тогда во втором классе. Я запомнила это навсегда). Потому что нельзя проводить в третьем классе День святого Валентина, а потом на уроке отбирать у девочек, которые получили много валентинок, те, что не подписаны, и заставлять мальчиков дарить их тем девочкам, у которых нет ни одной. Это унизительно для всех. Потому что нельзя вызывать ребенка к доске и высмеивать его перед всем классом за ошибки. Как это было с Катей в книге, как это было со мной, как это было еще с миллионом детей, которые сейчас уже выросли, но до сих пор по ночам видят кошмары про школу.

Чем больше будет таких книг, тем меньше будет кикимор.

Сначала, около шести тридцати, приезжала усталая мама, но она сразу шла включать плиту и делать ужин и ничего не спрашивала. В восемь тридцать возвращался усталый папа, забирал с Катиного стола дневник, даже не поев маминой еды, внимательно пролистывал его. После Кате часто нужно было пережидать плохое и долго повторять про себя: «Катя катится-колошматится, Катя катится-колошматится…» Ночью, когда с этим днём уже всё понятно и кончено, можно было лежать в свободной невесомости ещё восемь часов и краешком надежды думать себе, что завтра будет получше.

"Катя катится-колошматится... Катя катится-колошматится"...
И так много раз повторяет десятилетняя Катя внутри своей головы, чтобы не дать безысходности или страшным мыслям овладеть ею. Бесконечный, ритмичный, внутренний монолог.
(Катя - маленький поэт, из неё вынимают душу за то, что она записывает стихи не в столбик, а ведь через всю книгу чётко прослеживается умение Кати ощущать слово, ритм, структуру стихотворения (если вспомнить, как она сочиняла на уроках математики).

У Некрасовой получилась лучшая книга о тихом, домашнем, подковёрном насилии глазами ребёнка. Насилии, в основном, психологическом, о котором у нас говорят меньше, чем о физическом, но которое подчас калечит ничуть не меньше. И в детском, и во взрослом возрасте. Но ребёнок по умолчанию беззащитен, бесправен и зависим. Насиловать его удобно каждый день, как само собой разумеющееся действие повторять и повторять пытку. Не все родители понимают, какими своими действиями они разрушают ребёнка. Особенно если в детстве так же разрушали их самих - за ширмой "благополучной семьи", медленно и жутко (но какой в этом смысле анамнез у родителей Кати, мы к слову, не в курсе) .
Самое страшное что такую исковерканную реальность ребёнок, не жившей в другой реальности, очень быстро начинает воспринимать как норму. Хорошо, если с возрастом ей удастся стряхнуть этот морок. А не передать дальше - своим детям. Хорошо, если до взрослого возраста вообще удастся дожить.

Мама любит Катю, но вся её любовь уходит в песок усталости. Папа, по моему, вообще не очень понимает, что делать с дочкой, зачем она. Катя для него неумеха, дура и раздражающий фактор. Зато папаша приладился дочь воспитывать.
Если вы в детстве когда-то боялись идти домой, получив двойку, имейте ввиду, что эта книга для вас темна и полна триггеров.

Мистическая составляющая в книге мне не мешала. Когда тебе нужно выжить, находясь в почти постоянном напряжении дома, переживая школьную травлю (как со стороны одноклассников, так и со стороны учительницы), если ты к десяти годам по самую маковку полна привнесенными в твою жизнь страхами, кикимора появляется сама собой. Буквально отращивается и прорастает рядом.
Потому что на людей надежды всё меньше.

Спасибо автору за финал. Очень хорошо понятно, насколько он мог быть другим. Кошмарным.
Но очень жаль, что счастливые изменения подтолкнуло уже почти случившееся несчастье, которое могло стать непоправимым.

Катя-Катенька. Пусть тебе больше никогда не придётся "катиться и колошматиться", и пусть твои раны окажутся исцелимы.
В наше время, в большом городе где начинают уже появляться нормальные психологи и психотерапевты, это, к счастью, уже реально.

Какие у вас воспоминания о детстве? Прекрасная пора, счастливое беззаботное время, любящие родители, друзья-сверстники, дискотеки, проваленные контрольные. Мне повезло с множеством ярких моментов, но самым въевшимся в подкорку сознания, всплывающим неоднократно, является одно: конец мая, сдача школьных учебников, печет солнце, легкость и необъясное чувство свободы от предстоящих каникул. А вот Кате, десятилетней героине данной книги, с детством не очень повезло.
Она живет с родителями в маленьком городке. Таком маленьком, что до настоящего "гулливеровского" города, что распух от домов, улиц и людей, нужно добираться на электричке. Катя одинока, безразлична уставшим родителям, одноклассники ее не понимают. Она часто прячется в сон, а список ее любимых интересов состоит из побегов от кашляющей собаки и разглядывания дыма заводской трубы в окно. Не такое детство и хобби представляется у счастливых детей. Катя потерялась среди выросших и невыросших, в ее косе колтуны, она забита травлей, заперта под тяжестью комплексов, завязла в болоте одиночества. И ее нашла Кикимора.

Текст удивительный и очаровывающий. Евгения Некрасова мастерски наделяет душой предметы в квартире главной героини, тем самым атмосфера жилища оживает не только с наступлением "настоящего" вечера, когда выросшие мама и папа возвращаются с работы. Все вокруг Кати волшебно и сказочно: цветы на обоях выпирают из стен, столбики в домашке шатаются и разваливаются, болезни нападают, страх не понимает и застывает. Но сама атмосфера книги угнетающая, она прямо таки душит тебя во время чтения, но заметить это возможно лишь после того, как ты книгу отложил, когда Кикимора убрала свои лапы. Она наверняка лишь на секунду отвлеклась, чтобы приготовить для тебя сетку из лески. Но ты вновь задышал полной грудью, организм наконец наполнился воздухом, ее чары развелись. Больше не увидеть жёлтые глаза, не услышать растаявшие в воздухе «ки-ки-ки».

мои пра-пра-прародители были рабами,
я из кожи вон лезу, чтобы от них отличаться,
хожу в офис на работу,
...она - основная доступная мне форма рабства

"Кожа" замечательно сильная и стильная  декларация интерсекфеминизма (напомню интерсекциональный феминизм борется не только за права женщин, но против всех видов дискриминации, включая классовое, кастовое, расовое, семейное насилие).  Мне не встречалось более яркого и цельного высказывания на эту тему не только в отечественной, но и в зарубежной прозе, которой читаю немапо (не могу не вспомнить нашумевшей "Силы" Наоми Алдерман, в сравнении с этой книгой откровенно слабой, извините за каламбур).

В "Пилотных словах" вступления Евгения Некрасова, возможно вспоминая претензии к Дженин Каминс по поводу  "Американской грязи", какое-де имела право писать о мексиканских нелегальных мигрантах, не будучи одной из них. Так вот, писательница говорит о том, что право писать о русских крепостных крестьянах  есть у нее в силу происхождения. Что до права писать о чернокожих рабах Америки - его дает общность рабского опыта.

И да, это невероятно круто. Ну, хотя бы потому, что провести параллли между положением русских крепостных и американских чернокожих рабов приходило в голову многим, но взять и поставить знак равенства - такого еще не было. И, как в случае всех гениально-простых вещей, увидев раз, развидеть уже не сможешь.

Я не могу сколько-нибудь подробно рассказать, каким образом это ей удалось, не испортив вам предстоящей радости от чтения/прослушивания, в книге очень плотно все упаковано, и она, несмотря на декларативность, в первую очередь замечательно интересная история. Могу лишь сказать, что Россия романа не вполне наше многострадальное отечество - говорящие зайцы и медведи действуют здесь наравне с людьми, 

И совсем немного о стиле. Я уже говорила, рассказывая о "Домовой любви", о намеренно остраненном, восходящем к Андрею Платонову  языке. Так вот, в "Коже" - это звучит как если бы  платоновским языком составлялись юридические документы. Не самое удобное для восприятия чтение, но оправданное контекстом и такого вы еще не читали.  Точно.

Я — Кикимора лесная,
Первая красавица,
Озорная, заводная,
Всем хочу понравиться!

Десятилетняя девочка Катя живёт с мамой и папой в небольшом "лилипутском" городе на одиннадцатом этаже обычной многоэтажки. Родители целыми днями работают в соседнем "гулливерском" городе, а вечером дома у них хватает сил лишь на проверку дневника у дочери и нехитрые домашние дела. Да, и поскольку мама не успевает заплетать косу дочери утром, она делает это с вечера (что уж тогда сразу и не одеться заранее?), а любящий папа вместо "спокойной ночи" спрашивает у Кати, не умственно отсталая ли она.

Вдруг Катя заговорила, запричитала, что она поняла, что её никто не любит и не хочет слушать, и понимать, и помогать. Что Катя любит маму, а мама любит её не так, как нужно. Что Катя любит Лару, а Лара не любит её совсем. Что Катя чуточку любит папу (может быть, потому, что знает его со своего рождения), а он, кажется, её и вовсе ненавидит.

Раньше с ними жила бабушка. Бабушка любила Катю почти так же, как яблочное пюре и молочный суп, и иногда с ней было весело: бабушка учила Катю играть в карточного дурака и в бадминтон. Потом бабушка умерла, и Катя вспоминала о ней пока мама заплетала ей косу, сидя на одной из табуреток, на которой до этого стоял бабушкин гроб. После бабушкиной смерти Кате стало совсем одиноко, и её единственным лучшим другом остаётся её богатое воображение. Оно превращает протечные жёлтые пятна на потолке в города и фигуры людей, автостоянку и детскую площадку в древний акведук, и заставляет Катю карабкаться пешком по лестнице в подъезде, убегая от кашляющей собаки с лысой человеческой головой.
В школе Кате не нравится: она не успевает на уроках, не задерживается ни в одном кружке, у неё нет друзей, над ней издеваются одноклассники и гнобит учительница. Учительницезавр, как называет её Катя, Вероника Евгеньевна не только измывается над девочкой при всём классе "невыросших", но и с завидным для педагога постоянством пугает ребёнка переводом в школу на улице Савушкина, где учатся отстающие дети. Страх Кати перед будущим достиг точки невозврата, и на краешке отчаяния она нащупывает выход - будущее надо просто отменить. Сделать так, чтобы оно не наступало вовсе. Пытаться покончить жизнь самоубийством, отравившись газом, в десять лет - это конечно жесть. Попытка оказывается неудачной, но после неё жизнь Кати неожиданно меняется - она знакомится с Кикиморой, живущей за кухонной плитой в Катиной квартире.
Я всё-таки считаю, что магический реализм в данном произведении не имеет места быть, а образ Кикиморы - маленькой старушки-ребёнка с когтистыми куриными лапами, щучьими зубами и закрученным, как хвост у свиньи, носом - лишь плод Катиного воображения, оживившего затерявшуюся под плитой обычную соломенную куклу в виде девочки в тряпичном платке, сарафане, и соломенных сапогах. Несмотря на то, что книга о девочке, любопытном созданьице и их совместных приключениях, детям с неустоявшейся психикой я бы эту книгу не рекомендовала: сцены булизма, а также наличие мальчиков-эксгибиционистов и дядечек-педофилов могут подорвать неискушённую детскую веру в человечество.

это не кожа вовсе,

а так, натянутая на меня не мной оболочка (с).

Я читала много необычных книг, ну правда. Странных, путано-сложенных, витиевато-язычных, нетипично оформленных; а ещё книг, которые можно ёмко охарактеризовать словом «дичь». Вот «Кожа» — она, безусловно, относится к категории необычных. Но она какая-то... иная, без обобщённой характеристики.

Конечно, первым здесь бросится в глаза именно то большое, что лучше видно, и это будет стиль: язык непростой, он порубленный, обкусанный, необтёсанный и в целом какой-то дикий, усложнённый зато многочисленными повторами. И стиль этот не плохой, но и не хороший. Он просто необычный: сам в себе.

Второе нетипичное в этой книге — это всеобъемлющая эмоциональная отстранённость, причём не только главные героини не разменивают страницы на описания своих душевных страданий, но и присутствие автора не ощущается здесь ни на грамм. Это книга-движение, причём от начала и до конца: героини работают, учатся, прислуживают, сбегают, путешествуют, пишут, учат, терпят, болеют, рожают, сражаются за жизнь и свободу, и всё это — постоянно и без продыху. Никто не успевает сесть на скамью и распустить сопли, чтобы читатель сильнее проникся и пожалел. И потому авторского воздействия здесь как будто бы самый минимум, потому что читатель привык, что автор часто вкладывает частичку своего Я некоторым своим персонажам в головы. Но самое интересное в этом всём то, что вот такая лишённая показушной, лёгкой, поверхностной эмоциональности история всё равно заставляет полюбить героинь и зауважать автора за этот труд. Есть сложное дурацкое, а есть сложное гениальное. Вот здесь как раз второй случай.

Магический реализм здесь именно такой, как я люблю: с героинями происходит всякое странное, а они воспринимают его как норму жизни, не делая акцент на какой бы то ни было необычности происходящего (один раз на льду при встрече с медведем не в счёт). До этого я зачитывалась (и продолжаю) таким у Мэгги Стивотер, а вообще подобное встречается мне крайне редко. Возможно, именно своей дозированностью оно и хорошо, но я всё-таки считаю находку этой книги большой удачей. С другой стороны, здесь слишком много... припорошенного, недосказанного и метафоричного. Хочется думать, что всякое говорящее зверьё, длиннорукая и Братец Череп были созданы не мистики ради, а именно с целью сказать что-то, не говоря этого. Как не называются здесь рабы «рабами», не называется Россия «Россией», не называются крепостные «крепостными» — не из-за толерантности даже скорее, а из-за того, что Домна и Хоуп воспринимают мир вокруг вот именно так. Возможно, постичь авторский замысел мне мешают пробелы в знании истории, потому что детали меня по большей части мало интересуют: это та «наука», где я предпочитаю знать много важного, но поверхностно, чем знать глубоко, но мало. Увы, знать много и глубоко мне не позволяют отсутствие времени и скоротечность человеческой жизни. Ещё вариант: мистика здесь была только ради мистики, но я в это верю не слишком.

Boo Hag — существо, которое может надеть на себя человеческую кожу. Если может какое-то там существо, почему бы не смочь двум разным женщинам с похожей судьбой? Русская крепостная и американская рабыня одинаково несвободны, одинаково шрамированны и практически одинаково несчастны. Стоило ли им вообще меняться кожей — вопрос риторический, потому что ведь они могли помочь друг другу, находясь в родной. Однако обмен был необходим из-за их внутренней неодинаковости. А ещё, возможно, чтобы каждая из них узнала, чего стоит пожить в чужой коже.

Стереотип, но стереотип вполне справедливый. Русская литература испокон веков – надрыв, мрак и уныние, разыскивать в которых крупицы счастья нужно с лупой, и полученный перечень выйдет довольно скудный. «Редакция Елены Шубиной» затеяла славное дело – собрать под одной обложкой «счастливые» поэзию и прозу и тем самым разбить убеждения и читателей, и писателей, и просто сочувствующих, уверенных в том, что в русской литературе счастья нет. Получилось ли? А вот знаете, спорный вопрос.

Счастье у всех получилось очень разное, но с тем, что все оно русское – не поспоришь. Мрак и уныние никуда не делись, просто к ним пришпилили не-всегда-хэппи-и-не-всегда-энды. Мало солнечного света и свежего ветра, звонкого смеха, песен, распирающих грудь (такое оно, видимо, мое представление о счастье), много проблем и тоски, а суть счастья часто сводится к обыденным вещам или психологическим проблескам. Оно и правильно, и такое счастье бывает. Но, глядя на него, как-то не тянет говорить «Счастье-то какое!» Найти силы жить дальше после депрессии и попытки суицида? Осознать, что жизнь не закончена, а только начинается? Понять, что счастья нет и не будет, и успокоиться душой? Решить, что оно зависит от тебя, и найти тепло ты можешь и в родной берлоге, среди людей, которых знаешь уже давно, было бы правильное восприятие? Это скорее «счастье, что все обошлось». Мрачноватое какое-то счастье. Тускловатое. Счастье типа «норм счастье», а не «СЧАСТЬЕ!» (а так хотелось именно такого!).

В сборник вошли стихи и рассказы известных русских авторов – Наринэ Абгарян, Дмитрия Быкова, Яны Вагнер, Евгения Водолазкина, Александра Гениса, Марины Степановой и других, а также то, что названо лучшей прозой выпускников Школы литературного мастерства.

Лично мне больше всего понравились рассказы Анны Матвеевой «Ида и вуэльта» и «Кредит» Ярославы Пулинович. Стихи не пошли, но тут, полагаю, на любителя. Что касается прозы – хоть и часто мрачноватая, она все же хорошая, крепкая.

Рассекающим в поисках счастья, мрачным и унылым, обросшим бытовыми проблемами рекомендуется. Кто знает, может, именно эти страницы помогут вам понять, что и вы-то на самом деле счастливы.

Очень понравился сборник! Жаль, что в конце самом, рассказа два-три оказались не слишком интересными, но впечатления это почти не испортило.
Чудесные воспоминания разных писателей, которые жили в советское время.
Тут нет сладкой патоки, но и очернительства не наблюдается. Просто у всех своя правда.
Кто-то собирал макулатуру и выискивал в журналах детективы и фантастику, кто-то жил на правительственных дачах и отоваривался в спецмагазинах.
Кто-то вспоминал школу, кто-то военные сборы, кто-то поезду в невиданную ранее деревню, а кто-то дедушку — соратника и друга Королева.
Но все рассказы, безусловно, заслуживают внимания.
Мне было очень интересно. И про моду, и про Москву, и про маленькие города, и про магазины, и про пионерские лагеря.
Здорово! Огромное спасибо авторам и составителям этого чудесного сборника!

Я знаю, почему многие не читают российских авторов. Дело в вечно мрачной атмосфере и бесконечном унынии: все плохо, а будет еще хуже. Невозможно добровольно погружаться в эту литературную муть. С другой стороны, такой национальный колорит у нашего письменного слова. У какого-то автора больше, у какого-то меньше. Тексты Некрасовой как раз идеально вписываются в общую линию отечественных авторов. Но не читать ее нельзя. Не читать Некрасову – преступление, так и знайте.

«Сестромам» - странный сборник. В нем есть все, чем богата именно сегодняшняя наша литература: уныние, немного магического реализма и толпа мерзких персонажей. Жесткая реальность первых рассказов вдруг приобретает чертовщинку в последних – такое очень гоголевское заигрывание со славянской мифологией, не выливающееся никогда в сказку. Создается впечатление, что Некрасова убежденный мизантроп. Даже некоторые почти симпатичные персонажи все равно оказываются отвратительными и неприятными. Зато язык! Тот случай, когда дико радуешься, что это не переводной текст, потому что его надо чувствовать. Как и в «Калечине-малечине», здесь язык народных напевов и заговоров. Полутона и недодетали, короткие предложения с неправильным порядком слов убаюкивают, отвлекают от чернушности.Не знаю, как там у них, у писателей, все устроено, но если это внутренний мир автора высовывает голову из его текстов, то мне страшно. И сразу страшно интересно. Таким видит мир Евгения? Таким его ощущает? Вообще текст – дело интимное. Особенно когда не коммерческий и не фэнтези, а такое вот переплетение чужих историй с домашними тараканами рассказчика.

После «Сестромама» понимаешь, чего не хватало в цифровой реальности. Не хватало души народной, которая прячется в мифологии, в странных певучих фразах, в гоголевских персонажах – все здесь. Тогда вдруг чернота непроглядная рисуется по-другому, карикатурно и неправильно, а значит, она только книжная. Заточила Некрасова всех уродов моральных в свой текст и не дает им выбраться, выйти к нам. Пусть сидят. А я буду ходить в ее книги, как в зоопарк. На нелюдей смотреть и жестокость. И надеяться, что никогда им не выбраться из буквенных клеток.

Не добрался ещё до современных учебников истории России, но по себе помню тезис: в отличие от загнивающего Запада, в России никогда не было рабства. История России знает множество примеров, когда вещи не называют своими именами. Формирование определённых образов.
В Древнем Риме было римское право, в Российской империи – крепостное.

«провела 6 часов в очереди в подольском УФМС, чтобы донести на себя о своем двойном гражданстве».

Подобные отступления редки, но не метки. Если поначалу они эстетично вводили новую главу, то потом рассыпались. Основное повествование ведёт… череп, так что какие могут быть претензии.
Автор намекает на сходство современных мигрантов из ближнего зарубежья, живущих незаконно в России, с рабами.
Книга представляет из себя хороший пример, как сила и качество текста снижается от начала к концу. Но настоящую причину трудно идентифицировать: первоначально роман выходил как сериал и, возможно, так и писался, а возможно, автору лучше удаётся короткая форма.
Действие происходит в XIX веке. Героинь две: чернокожая рабыня Хоуп в США и крепостная Домна в России.
Текст – эксперимент. Автор попыталась описать жизнь героинь одинаковыми понятиями, стремясь показать схожесть окружающих обстоятельств. Несмотря на эти искусственные конструкции, оригинальный стиль, к счастью, прорывается наружу.

«Невысокий, полноватый, мягколицый Учитель с тихим голосом и скованными манерами тоже почесал ей сердце».

Автор – феминистка, и мы не найдём в романе ни одного выраженного положительного персонажа мужского рода. Все они воспринимают женщин именно как женщин, но не как полноправного человека. Удачно выйти замуж – главная цель жизни, поставленная обществом того времени перед женщиной.

«Петр – отец Домны – не пьет, поэтому семья счастлива».

Весь мир поделён на две категории: РАБотающие и НЕРАБотающие. Хозяева и рабы. Слово негр старательно не употребляется по вышеназванной причине. Но если мы будет так старательно не называть вещи своими именами, то рискуем перестать адекватно воспринимать реальность и потерять историю.
Реальность в романе сама по себе теряет очертания. Магический реализм Некрасовой вплетается в повествование сначала украдкой, вызывая вопросы, а потом фундаментально, эти же вопросы отметая.

«Домна глядела на Нину с удивлением, раскрыв глаза и рот, и тут через них, вместе с ругательствами, в работающую зашел запасенный остаток души».

Душа вместе с ругательствами куклы? Жена крепостного позиционируется как раба мужа раба. После трети книги её язык стал раздражать из-за перегруза прилагательными. История превращается в игру со словами. Игра на первом месте в истории на тему, где не до игр. Обычно в книгах есть «порог втягивания», когда такие сложности с языком перестаёшь замечать, но с «Кожей» так не получается.

«Главный русский хозяин недавно издал приказ, что любой работающий из страны Хоуп, с таким, какой у Хоуп, цветом кожи, ступивший на русскую землю, свободен».

Это указ Николая I. Ради интеграции в европейское сообщество, он освобождал негров, но не затрагивал наших крепостных.
Здесь важно отделить зёрна от плевел. Банальное «все мы люди»? Нет. Люди испокон веков обращались друг с другом как с животными. Чёрно-белый мир может существовать только в нашем воображении. Мы же пришли на эту Землю, чтобы прожить наши жизни в этих телах, чтобы продолжить своё восхождение. Но книга до этого не добирается.
Автору удалось зафиксировать момент перехода, что-то креольское, по её терминологии - полуработающая или полунеработающая. Человек, считающий себя свободным и с презрением относящийся к несвободным, рабам, т.к. они даже внутри рабы и не желают быть свободными. Хотя сам этот человек всё тот же по сути раб, только обманывающий себя новыми придуманными словами.
Стиль напоминает книги, где авторы описывают жизнь инопланетных существ, животных или насекомых, но не людей.

«Оттуда украли не только ее бабушку с дедушкой и весь ее народ, но и львов, вывезли их изображения как символ силы и страха и распространили тут среди неработающих и даже работающих».

Интересная тема со львами, как символом, показывает Россию с точки зрения американской рабыни. Но если в Америку чернокожих рабов завозили насильно для работ и белокожие рабами не были, то что же было в Российской империи?

«Просто все здесь забыли. Людей украли из какой-то другой земли и завезли во Вторую страну Хоуп работать на хозяев и обслуживать их. Так же, как украли из Африки народ Хоуп и привезли работающими в ее Первую страну. Или нет. Просто сами неработающие приехали сюда и заставили местных работать на них».

Превратить в рабов собственный народ? Золотая жила для альтернативщиков. Мне нравится идея совпадения закрепощения крестьян с массовыми приглашениями иностранцев в Россию (не в «Коже»).

«Она только сказала, что нет ничего важнее и лучше в жизни, чем быть свободной».

Но чтобы это понять, придётся побыть рабом. О самой же свободе можно рассуждать часами.
Из-за последовательности слов в предложениях иногда кажется, что историю рассказывает не череп бедного Йорика, а мастер Йода. Магический реализм качает от полюса к полюсу, как корабль в бурю.
После освобождения героинь, создалось ощущение тупика. Как-будто автор не знала, что делать с ними, это была сознательная фиксация. Две женщины устали друг от друга. Свободный человек должен думать о своих доходах, если хочет остаться свободным. Фиксация на теле вследствие обретения свободы, а не на духе.
Начинается поиск себя.

«На спектакль собралась половина Второго главного города».

Странное преувеличение, которое трудно себе представить.

«Праздник таланта перешел в обычное сборище с пьянством».

Так происходит в подавляющем большинстве случаев, ведь празднующие начинают верить окружающим, что у них действительно есть талант.
Когда в книге проявились «Капитанская дочка» и «Мёртвые души», подумал, что, по крайней мере подсознательно, автор считает себя их продолжательницей.
Одна из героинь постепенно находит себя в учительствовании, другая – постепенно теряет душу.

«у ученицы могут появиться сложности с едой, сном, учебной концентрацией и памятью, но не из-за лени и вредности, а из-за постоянной ненужности».

Не стоит кормить своих детей таблетками, повышающими концентрацию и т.п., возможно всё дело в вас.

«этот ужас постоянен и что никто и никогда не будет свободен от него».

Показана бесправность и беспомощность человека, независимо от того раб он или нет, естественно с фиксацией именно на женском образе.

«им, женщинам из любой семьи и страны, всегда есть чего терпеть, но именно они способны если не побороть непрерывный ужас, то приглушить его, чтобы некоторым стало хорошо хоть на короткое время».

Пожалуй, автор иногда заигрывается. Рассказывает об обычных вещах своим новым языком от лица крепостной (бывшей крепостной?), но эффекта отстранённости (читай универсальности) нет, о чем речь понятно, и видна только мишура языка.

«Домна в коже Хоуп смущалась поначалу и все старалась делать сама, даже всегда спускалась в нужное место, а не пользовалась фарфоровым сосудом под кроватью, чтобы Домашняя работающая не опорожняла и не мыла его, но постепенно привыкла и сама уже давала указания работающей».

А отвыкнуть от этого уже тяжело. А если таким родился? Надо быть принцем Гаутамой.

«Он не не нравился ей, но и не нравился ей».

Домна вышла замуж по расчёту. И ваза становится ей дороже крепостной, которую секли, как когда-то её саму. Да и сам брак воспринимается автором, как форма рабства. Следует отметить, что в случае с Хоуп картина несколько иная.

«Домна в коже Хоуп понимала, что этот брак окончательно закрепляет ее за Правильной».

Нет любви нигде, никак.
Убийство царя, как решение для освобождения крепостных, звучит бредово. Автор просто превращает Домну в убийцу, которая решила пожертвовать не только собой, но и ребёнком. Она решила так сделать, остальные обстоятельства уже не так важны.
В последней четверти книги автор сама несколько раз путала героинь, с учётом других опечаток создалось впечатление, что последняя часть была плохо вычитана.
Под конец героини романа перестали быть таковыми.

«Самуэль ответил, что Хоуп в коже Домны не понимает, что человек с работающей кожей нигде не будет свободен».

Книга хороша тем, что заставляет задуматься. Пора уже понять, что свобода не находится где-то снаружи и уж точно не зависит от цвета кожи.