© Евгения Кретова, 2019

Издательство благодарит Banke, Gommen & Smirnova Literary Agency за содействие в приобретении прав

* * *

Первая серия

1

В душной темноте трюма пахло прогорклым маслом и сыромятной кожей. Круглобокие тюки были закреплены в углу у стены. Они покачивались вместе с кораблём. Рядом через проход стояли мешки с солью. Предштормовые волны бились о борт, нашёптывая проклятия.

Металлический стук отпирающегося засова, узкая полоска жёлтого света, шорох крадущихся к лестнице шагов. Угловатая тень в нерешительности замерла на верхней ступени, будто прислушиваясь. И в следующее мгновение стекла вниз, послушно следуя за слабым огоньком свечи. Тусклый свет метнулся к низкому потолку, выхватив из темноты высокую женскую фигуру, одетую по-мужски в льняную рубаху до колен и узкие кожаные штаны, заправленные в сапоги. Свободные концы сплетённого похожего на змею пояска повторяли очертания округлых бёдер. Светлые, цвета липового мёда, волосы были увиты в тугую косу. На лице незнакомки играла странная улыбка: затейливая смесь любопытства, торжества и злорадства.

Рука с узким запястьем, защищённом тиснёным зарукавьем с серебряным изображениям лубочного солнца, потянулась к замызганному пологу. Отодвинув край, женщина усмехнулась: там, в чёрной мгле, в тесной клетке из занозливых досок, скрючившись, сидел её враг, закованный так, что едва мог двигаться.

Женщина втянула носом спёртый воздух, медленно шагнула к клетке.

– Разбудила? – она внимательно и с нескрываемым удовольствием рассматривала иссиня-чёрные кровоподтёки на тонких запястьях. Враг шевельнулся, подобрал под себя ноги, спрятал руки под грубую накидку. – А и то верно, выспишься ещё, – и добавила мечтательно: – Скоро Константинополь…

Человек в клетке никак не отреагировал. Её это позабавило.

– Кариотис, небось, заждался… Ещё бы: такой товар! Как думаешь, тебя сразу продадут или ещё подержат в подвалах с крысами? – она сделала один осторожный шаг, приблизив мутный кружок света к клетке. Но подойти ближе не рискнула, так и осталась стоять, держа в одной руке край просаленного полога, а в другой – подсвечник с огарком тусклой свечи.

В полутьме мелькнула серебристая прядь волос, белая кожа.

– Нет, тебе не такая благодать уготована, – мстительно прошипела женщина и наклонилась к своему врагу так, чтобы ни единое слово не ускользнуло, чтобы каждое впечаталось в сознание пленника. – Знаешь, Кариотис ведь – не торговец рабами, его товар – тончайшая кожа. Вначале её вымачивают в солёной воде, ещё на хозяйке, а потом аккуратно вырезают нужные куски и снимают. И чем белее кожа, тем больше Кариотис за неё получит… На твоей он обогатится, – светловолосая зло прошипела: – Ты можешь гордиться, ведьма, на ней напишут оды императору Константину. А смерть твоя развлечет Михаила Пафлагона с Зоей Порфирородной.

В проходе мелькнул красно-оранжевый отблеск и бесшумно упал между мешками.

– Воды. Дай воды, – прошелестел голос из-под покрывала.

Женщина зло расхохоталась.

– Это вряд ли! Я распорядилась, чтобы ни единая капля не коснулась тебя. И воды ты не увидишь до самой своей смерти, скорой и мучительной. А я буду её свидетелем.

Она круто развернулась и выскользнула из закутка, оставив врага умирать от жажды. Ей в спину с укором смотрели тёмно-синие глаза.

Щёлкнул засов, стихли шаги.

Корабль продолжал свой путь, приближаясь с каждой минутой к конечной точке своего путешествия – порту Константинополя.

– Воды… Дайте воды, – беспомощный хрип тонул в затхлой темноте.

Неожиданно за завесой, около тюков с кожей, послышалось движение. Щёлкнуло огниво, яркий огонёк осветил безусое мальчишеское лицо, перебежал на огарок свечи и замер в нерешительности.

Осторожные шаги приблизились к закутку.

– Эй! Есть кто живой? – напряжённый шёпот, замешательство у полога.

Человек под покрывалом пошевелился. Тихо звякнули цепи кандалов. Юноша приблизился к пологу, робко отодвинул край.

– Я Словен, ладьяр младший. С вечора тут прячусь от дядьки мово, да, видать, и заснул… Проснулся, и слышу, будто плачет кто…

Свет был так слаб и неверен, что пришедшему, чтобы хоть что-то разглядеть, пришлось перешагнуть через промасленный полог и придвинуться ближе, подойдя к самой клетке. Грязное, в темно-багровых пятнах, рубище пленника соскользнуло с плеч. Под ним оказалась девушка.

– А, ты? Ты и вправду? Она? – в голосе слышалось опасение и любопытство, а в измазанных смолой руках темнел небольшой ключ с отломанным зубцом и грубым витым кольцом вместо ушка.

Белоснежная даже в почти кромешной мгле кожа девушки искрилась январским снегом, а белые как лунь волосы серебристым шёлком падали на плечи. Тонкие руки зябко тёрли онемевшие в кандалах запястья. Из-под ржавого металла сочилась кровь. Синие глаза разглядывали нежданного гостя.

Он был совсем юн, вряд ли достиг шестнадцати. Многие в его возрасте – уже воины, известные своей храбростью и отвагой. А этот мальчишка, светловолосый, с наивным пушком над верхней губой, явно сбежал из скита. Жизни ещё не видал, а дедовых сказок наслушался.

– Воды, – прошептала пленница потрескавшимися губами и протянула руки узкими ладонями вверх.

Мальчишка растерялся, будто сомневаясь, да тут же сунул найденный ключ за пазуху, засуетился:

– Да сейчас-сейчас, – дрожащими от волнения руками отстегнул от пояса и бросил пленнице кожаный пузырь, – Нам так-то велели к пленнику ни на шаг не подходить. Дядька сказал, что до смерти зашибёт всякого, кто запрет нарушит, – парнишка хмыкнул и наивно улыбнулся: – Но он, наверно, не знает. Думает, небось, какого преступника везём императору византийскому на суд. А ты вон… девчонка… Краси-ивая какая, – вздохнул, любуясь.

Девушка посмотрела тяжело, перевела дыхание. Осторожно, будто взвешивая каждое движение, подняла пузырь с водой и, выдернув пробку, поднесла к пересохшим губам.

Гулко звякнули кандалы.

Глаза пленницы распахнулись. Словен замер, как заколдованный, от пронзительно-холодной синевы этих глаз.

Бледный луч отразился в капле, рассыпался греческим огнём по чёрным стенам трюма и заледенел. Стало тихо, будто волны за бортом с опаской прислушивались к происходящему. Пленница медленно перевернула пузырь. Прозрачная жидкость заискрилась, коснувшись плотно сжатых губ. Стекая по заострённому подбородку, груди, растекаясь по телу, рассыпаясь серебряными и золотыми брызгами, окутывала фигуру пленницы в невидимый кокон. И, странное дело, пузырь-то был наполовину пуст, а вода из него всё текла и струилась, будто небесные хляби разверзлись. Воздух наполнился морозной свежестью.

Ржавые кандалы побелели, покрываясь мохнатой коркой инея, дрогнули и опали искрящимся песком.

Юноша нервно сглотнул и отступил на полшага.

– Сварог-отец, царица наша, – ладьяр выпустил мольбу, узнавая пленницу и падая на одно колено перед ней.

Поток из кожаного пузыря замедлился, становясь вязким, как смола. Вода превращалась в белые полупрозрачные кристаллы, острыми иглами они нарастали один на другой, заполоняя пространство тесного трюма. Ледяная корка расползалась чумной тенью, захватывая все новые и новые предметы. Вот она коснулась занозистых досок клетки, въелась в них, вгрызлась острыми зубьями, рассыпала в труху.

Словен отшатнулся: морозный узор кутал всё вокруг, сковывал серебристо-серыми кандалами, только воздух вокруг него и его восковой свечи золотился живым блеском.

Тихий треск крошащихся досок, и серо-зелёные потоки морской воды с шумом хлынули в трюм, превращаясь под взглядом бывшей пленницы в ледяные колья, сминая дерево, железо и камень, стирая их в пыль, смешивая с морской водой.

Корабль, протяжно вздохнув, накренился. Он ещё цеплялся за жизнь, как и горстка людей, бившихся со стихией там, на палубе: ладьяр слышал их крики и зов о помощи, но уже знал, что участь всех предрешена.

Ледяные копья живыми змеями врывались в корабельное нутро, вышибали металлические заклёпки, разламывали и с хрустом дробили перекрытия. А в центре этого неистового клубка неподвижно властвовала белоснежная дева, словно начало и конец всего сущего. Синие глаза смотрели в темноту, ослеплённые местью.

– Проклятье шлю на твоё племя, – исступлённо шептали губы.

Проваливаясь в чернильную мглу, ладьяр успел заметить, как разорвалась вокруг пленницы прозрачная ледяная слюда, тонкая и податливая, будто живая. Как тянулись к нему белоснежные руки той, кого он принял по наивности за простую пленницу-рабыню. Видел её спокойное лицо, внимательные синие глаза, полные сожаления, нежности и… тоски.

Её лёгкое прикосновение освободило от боли и принесло юноше удивление, что жизнь оборвалась так скоро и так нелепо.

2

Наши дни, конец мая,

Черноморское побережье, район Анапы

Ветер гнал за горизонт редкие облака. Рваные, будто неумело скрученные нити альпаки, они тянулись бесконечно, от края до края. Солнце ещё не успело опалить степь, и та лениво нежилась, прикрываясь от побережья тёмными горами.

Гравийка вела в сторону от Анапы, к побережью Керченского пролива. Девушка, придерживая старомодную шляпу с широкими полями, вытянула шею и какое-то время смотрела на зеленоватую полоску воды, то и дело выскакивающую из-за камней. Наполненный криками чаек воздух был пропитан степным ветром, солью и морем. Здесь особенно хотелось дышать полной грудью и подставлять бледное лицо солнечным лучам.

Вместо этого Анна, притулившись в открытом кузове грузовика между инвентарём, рюкзаками и вязанками с сеном, угрюмо перелистывала треки и в очередной раз ставила на повтор композицию, выбранную другом Скатом для телевизионного шоу «Активация». Ребята остались там, в Москве, готовились к выступлению. «Обкатывали» нового гитариста. А она тряслась в этой идиотской машине, которая тащила ее в идиотскую, богом забытую глухомань по идиотской договоренности, которую родители, будто сговорившись, заставили исполнять.

3