В дверь позвонили. Марья Кузьминична лепила котлеты, поэтому открыла не сразу. Пока отчистила руки от фарша, пока помыла, вытерла. Но звонивший был настойчив. Открыла:

– Ну?

Сонька, соседка. Зачастила:

– Ой, Марь Кузьминична, сказали, воду сейчас отключат. До вечера! Наливайте, пока не поздно!

– Спасибо, Сонь!

Кинулась в ванну, достала вёдра с полки, поставила под кран. Вода шла уже без напора. Ругнулась: Сонька, небось, всю посуду залила, а потом уж пошла соседей предупреждать! Успела набрать полтора ведра, и кран захрипел. Всё!

В последнее время воду отключали то и дело. Сын на мойке работает, значит, рабочий день закончен, минут через пятнадцать придёт. Невестка в собесе бухгалтером, она иногда обедает дома, может, бог даст, сегодня пропустит. Но не повезло. Почти одновременно появились оба. После ссоры ничего не наладилось, и теперь уже не наладится. Они общались, но через силу, внуков бабушка игнорировала вообще. Успела супа похлебать и помыть за собой посуду, как ключ в дверях загремел. Демонстративно уходить мимо них в спальню было бы нелепо, поэтому она зашла в ванную и стала сортировать грязное бельё.

Вова и Таня сели обедать. Каждая из сторон чувствовала себя правой, и идти на примирение не собиралась. Матери и сыну, молчунам по натуре, это переносить было легче. А Татьяну буквально распирало. Она рассказывала мужу о какой-то своей сослуживице, он молчал, и только неопределённо мычал, когда она восклицала: «Ты представляешь?!» Тут Татьянин телефон позвонил. Она сначала буркнула что-то невнятное, а потом завопила: «Да ты что!» А потом началось: «А он?», «Насмерть?», «Уже арестовали?», «Кошмар!» и так далее. Когда разговор закончила, сказала:

– Ты слышал? Твоя-то бывшая Кольку Шумова убила!

Вова по инерции промычал, а потом до него дошло:

– Ты что несёшь?

– Да! Тонька сейчас звонила! Зарезала его, и сама заорала! Соседи набежали, полицию вызвали! Она вся в крови!

– Да ерунда, – неуверенно возразил он.

– Я тебе говорю! Тонькину мать понятой взяли!

До Марьи Кузьминичны дошло. Она метнулась на кухню:

– Ты что говоришь? Наташу арестовали?

– Да, вот представьте себе, – откинувшись на спинку стула, с торжеством сказала она. – Хорошая невестка у вас была? Со своей квартирой! А теперь у неё и вовсе бесплатная квартира будет на долгие годы!

Марья Кузьминична поглядела на неё с презрением:

– Теперь, наверное, ты у меня в любимицы выйдешь. Добрая женщина, ишь, как обрадовалась, что Вова-младший с нами жить будет!

Лица вытянулись у обоих. Вова сказал:

– Мам, ты что?

– А что ты думал? Мать в тюрьме, но отец-то – вот он! Пошла я за ним, а вы пока место готовьте. У меня тесно, придётся вам в комнату складной диванчик втиснуть.

На ходу застёгивая пальто, она хрястнула дверью. Бежать было недалеко, всего два квартала. Во дворе к ней с рыданием бросился внук: «Бабушка!» Она крепко прижала его к груди и сказала:

– Вова, никому не верь! Всё будет хорошо!

– Меня не пускают…

– Меня пустят!

Огляделась вокруг. У подъезда стояла и глазела на них Анна Ивановна, санитарка из терапии. Марья Кузьминична спросила её:

– Ань, у тебя дома кто есть?

– Дочь гостит.

– Может она за внуком моим минут пятнадцать посмотреть?

– Пошли, милый, у нас сегодня плов на обед. И чай она тебе нальёт. С черничным вареньем! Не спорь, дай бабушке твоей время, она сейчас всю полицию построит. Я её знаю!

Марья Кузьминична ещё дождалась у дверей живущую на первом этаже Анну, расспросила её, а потом устремилась по лестнице на третий этаж. В подъезде кучковались соседи. На втором этаже рыдала у двери девочка-подросток. Дорогу в Наташину квартиру преградил полицейский: «Сюда нельзя!» Она ему сказала:

– Серёжка, отойди, не доводи до греха! Мне – можно!

И прорвалась в квартиру.

В этом преимущество маленьких городов: все всех знают. Вот в прихожей стоит участковый Владимир Иванович. Он моложе лет на десять, но знает Марья Кузьминична его близко по жене. Она тоже медсестра, в реанимации работает. Не подруга, но в общих компаниях гуляют. Вот Сашка, полицейский. Однофамилец и даже родственник: мужа двоюродного брата сын. Племянничек, стало быть. Ещё один полицейский, как же его… Павел, да! Года два назад оперировали его, пулю схватил при задержании. Вячеслав Михайлович, следователь. Тоже оперировали, но не по ранению. Желчный ему удалили. Терпеливый он. Обезболить его забыли эти палатные вертихвостки. А он молчал. Вот алкоголик Дмитриев, патологоанатом. Считай, свой. Понятые – звать как, Марья Кузьминична не знает, но баба из РОНО, а мужик – пенсионер с комбината, ещё у них в охране немного работал.

Наташка, невестка бывшая. Сидит на стуле у стола, но спиной к нему, глядит на неё отчаянными глазами. Руки в крови, на животе кровь, волосы слипшиеся, видно, рукой хваталась.

– Наташ, ты что, реанимацию проводила?

– Марья Кузьминична, я думала, он живой ещё!

– Небось, и нож выдернула?

– Да, – прошептала виновато.

– Так, мальчики, – она имела право так их назвать, все моложе. – Вы её сфотографировали? Описали? Опросили? Можно, я её умою и переодену?

Переглянулись Вячеслав Михайлович и Сашка как старшие в этой тусовке. Следователь рукой махнул, видать, по больнице запомнил, что спорить с ней – себе дороже. Сашка сказал:

– Конечно, тётя Маша.

Марья Кузьминична подошла к шкафу и спросила:

– Здесь всё трогать можно? Вещи собрать?

– Да конечно, тётя Маша, – и не удержался. – Наташке бы такой грамотной быть.

– Я, Саша, детективы люблю читать. И на трупы и ранения нагляделась за свою жизнь. Только в такой ситуации ни разу не была… ну, чтобы не с посторонним, а с близким. И посмотрела бы я на тебя, как бы ты умно поступил, если бы увидел с ножом в груди, к примеру, свою Любашку.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – замахал на неё Сашка.

– Ещё вопрос. Вы её заберёте?

– Да.

– Тогда надо спортивный костюм. Есть у тебя, Наташа?

Старалась действовать деловито, не показать свой страх. Наташка и так испугана. Зашли в ванную. Пустила воду: ага, дали. Или у них на улице не отключали?

– Зачем, Марья Кузьминична… просто под краном…

– Ещё чего! Тут размачивать и размачивать!

Усадила её в ванну, одежду замочила в тазу, стала волосы ей слипшиеся оттирать, расспрашивая при этом. Да, поругались накануне. Об этом Марья Кузьминична уже знала от Анны. Ключ? С этого и начали. Она, конечно, ключ у него отобрала. Да не давала она ему его! Как можно постороннему мужику, у неё же дети! И не собиралась она с ним сходиться. Так, лекарство от скуки, встречались иногда в обеденный перерыв. А ключ… ключ Вова потерял. Ну, попросила она Кольку у зятя в мастерской дубликат сделать. Наверное, он себе лишний и заказал. А узнала как? Да поняла, что бывает здесь кто-то в её отсутствие. Что-то не так стоит, что-то не там лежит. Брать у неё нечего, но зачем-то же приходил в её отсутствие. Неприятно. Противно! Отобрала ключ и сказала, чтобы дорогу к ней забыл. Марья Кузьминична поняла, что-то невестка не договаривает. Но настаивать не стала. Может, любовь у неё:

– Быстро про сегодня рассказывай!

Пришла раньше, потому что на молзаводе знали, что воды не будет. Приёмку закончили, дежурных оставили, остальных отпустили. Никуда не заходила. Хотела хлеба купить, потом подумала, что, наверное, ещё масло подсолнечное надо… решила сначала зайти домой, в холодильник молочку поставить, ну, что в заводском магазинчике взяла, и посмотреть, что ещё прикупить. Зашла, дверь распахнутой оставила… ключи? Не помнит… нет, точно, ключи в дверях остались, она же на минуточку. Пальто сняла? Да, потому что в туалет захотела. Потом в ванну, руки помыть, там на всякий случай под ванной кастрюля старая с водой, потом на кухню, проверила, чего не хватает… да, кран покрутила, заметила себе, что воды надо купить бутылку, а то ведь не запасла. А в комнату пошла за полотенцем. Да, точно! Когда руки вытирала, обратила внимание, что полотенце мокрое. Кинула в корзину. Неприятно это зацепило, но не дошло, что Колька вытирался. Отобрала ведь ключ! А он лежит. Кровь… страшно… жалко! Думала, раненый. А он!

Вышли из ванной. От двери отпрянул Сашка и нагло так сказал, засовывая в карман диктофон:

– Вот видишь, сколько всего вспомнила для тёти Маши. А полиции только твердила: ничего не помню, ничего не знаю! Всё, пойдём, закончили мы!

– Подождёшь, – оттолкнула его Марья Кузьминична. – Волосы нам высушить надо. Наташ, у тебя фен есть?

– Откуда?

– Сейчас, – вышла на лестничную площадку и сказала, обращаясь вниз, где по-прежнему стояли соседи. – Женщины, одолжите фен на пять минут. Ну? Не думаете же вы, что эта овца безрогая всерьёз может кого-то убить!

– Я дам, – сказала понятая, и скрылась за соседней дверью. – Вот.

Марья Кузьминична усадила Наташу на тот же стул и воткнула фен в розетку. Под его шум она спросила Сашку:

– А скажи-ка, мил человек, нашли ли вы ключ, которым покойник дверь открыл? И закрыл потом, после того, как его зарезали?

– Не было ключа. Значит, Наташа дверь ему открыла!

– Кто-то видел, как он пришёл? – мужики промолчали. Правильно, не обязаны они ей отвечать. Тогда ещё спросить надо. – Но ведь как Наташа пришла, наверняка видели! Одна ведь она шла, да?

Похоже, что так. Надо дальше нападать, пока не опомнились.

– И что Шумов у двери стоял, Наташу поджидая, тоже ведь никто не видел? А народу-то сегодня много по подъезду сновало, с производства сегодня рано людей отпустили из-за воды! Значит, не ждал! И на теле у Наташи следов драки нет, так ведь, Дмитриев? Это внесли в протокол?

– Кончай следствие вести, Кузьминична, – решил урезонить её Сашка.

– Сейчас. Понятые, вы видели, что нет на ней синяков и ссадин? А то в тюрьме побьют и скажут, что так и было! Дмитриев, а покойник не побитый?

– Тётя Маша, может, Шумов вообще здесь ночевал, – сказал Сашка.

– Может. Только и тогда его кто-то видеть был должен. Да мать скажет, где он ночевал! Слышишь, она там внизу голосит, Наташку проклинает! Уже аж из Ветошников принеслась! И ещё Вову можешь спросить, ночевал ли у них Колька!

Сашка выскочил из квартиры и понёсся вниз, прыгая через две ступеньки. Все толпой вышли следом: Вячеслав Михайлович, понятые, Марья Кузьминична, держащая за руку Наташу, Павел, прицепившийся к ней с другой стороны, Владимир Иванович последним. Прикрыл дверь и достал бумажную ленточку.

– Володя, ты что, опломбируешь дверь? Не имеете права! Кроме Наташи здесь ещё двое детей проживают! Павлик, отцепись от Наташи, не позорь её, никуда она не убежит!

– Так ключи у эксперта…

– Да шут с ними! У внука сейчас возьму! Ань, давай Вовку сюда!

Вова вцепился в мать. Наташа зарыдала:

– Вова, Нюся в садике!

– Ему её отдадут? Не волнуйся, пригляжу за обоими! Наташка, держись! Никому не верь, говори только правду и стой на своём!

Марья Кузьминична придержала внука, пока Наташу запихивали в машину, вытащила у него из кармана ключи и спросила:

– Ань, убрать квартиру возьмёшься? Заплачу!

– Ты что, Кузьминична, за мздоимство бог накажет. Я так, по-соседски!

– Ерунда! Каждый труд должен быть оплачен. Только экскурсии в квартиру не води. Ковёр выброси!

– Марья Кузьминична, – вмешался понятой. – В автомойке, которая на выезде, ковры берут в чистку. Моют очень хорошо!

– Нет, такая память нам не нужна. Выбрасывай!

– Вот и оплата, Кузьминична. Я её ковром возьму. Я не брезгливая.

Вышли со двора, и Марья Кузьминична задумалась. В квартиру сейчас детей пускать нельзя. К себе домой вести внука она не хотела. И невестка, и дети будут его обижать. А сын отстранится, он к Вове абсолютно равнодушен. А маленькая девочка, которая никому из них не родня? Наташка её от второго мужа родила. Даже не мужа, так, сожителя. Схватилась за телефон, набрала золовку:

– Женя, ты можешь принять нас на одну ночь? Меня и двух детей? Наташиных детей?

Золовка замялась. Марья Кузьминична вспыхнула:

– Женя, если ты против, так и скажи! Я больше тебя не побеспокою.

– Ты что, Маша! Я просто прикидываю, что вам на обед…

– Мы с Вовой пообедали, а Нюся в садике. А вот если ужин нам предложишь, мы с удовольствием.

– Ну, и всё в порядке. А ты сразу обижаться!

С золовкой они общались вполне по-родственному, но не близко. В гости друг к другу ходили редко. Но другой родни у неё просто не было. Женя ждала их в дверях. Сердечно обняла внучатого племянника:

– Вовочка! Пойдём, умоешься, ишь, как грязными руками физиономию разрисовал. Ну, чисто индеец Чингачгук!

Вова хихикнул. Марья Кузьминична успокоилась: в последние годы Женя чаще общалась с внуком, чем даже она, родная бабка, и отношения у них были вполне сердечные. Позвонила в садик, спросила, нужно ли приходить за Нюсей Огородниковой с братом, или её отдадут ей так. Заведующая заверила, что отдадут, но посоветовала прийти всё же с мальчиком, если малышка её не очень хорошо знает.

Пошла домой. Невестка наверняка ушла, а вот Вова лежал на диване у телевизора. Молча прошла к себе, сложила в пакет халат, тапочки и бельё, прикидывая, что ещё потребуется на ближайшие три дня. Марья Кузьминична всё обдумала по дороге, и пришла к выводу, что Наташу отпустят на третий день. Решение об аресте принимает суд, а для суда улики слабоваты. Завтра надо зайти в полицию и посоветоваться с Сашей, стоит ли уже нанимать адвоката.

Ткнулся в дверь сын:

– Мам, Наташку арестовали? – она кивнула. – Что, нам теперь в самом деле придётся Вовку забрать?

Оказывается, дома были и Татьяна, и её дочь. Они вышли из кухни и нагло слушали.

– Господи, сын, а ведь ты предатель! Тебя только и волнует, что придётся ещё одну койку в это общежитие втиснуть! А что сын твой сирота при живых родителях – это тебе по фиг.

– Его, между прочим, ещё и кормить придётся, – вмешалась Татьяна.

– Ну, если твоя дочь здесь ест, то почему его сын на это права не имеет?

– Я больше Вовы получаю! Я сама свою дочь кормлю!

– Татьяна, я твою дочь куском не упрекаю. Я занималась с ней, пока она хамить не начала. Вот что я скажу вам, дети мои. Все люди смертны. Это естественно, что я умру раньше вас. Но не надо ждать моей смерти ради получения половины двухкомнатной квартиры!

– Почему половины? – вылетело у Татьяны.

– Потому что у меня два сына.

– У Валерки есть квартира, – возразил толстокожий Вова.

– Да, он заработал её своим трудом. Но с чего он откажется от родительского наследства? Ему ещё сыновьям образование давать надо.

Такая простая мысль супругам Огородниковым просто в голову не приходила. Они переглянулись растерянно.

– И вот ещё, коли у нас сегодня наметилось выяснение отношений, что я вам скажу. Смертна не только я, но и вы. Татьяна, если завтра ты безнадёжно заболеешь, или тебя переедет паровоз, или зарежет случайный прохожий – кому будут нужны твои дети? Вова так легко открестился от старшего сына, что у меня большое сомнение, станет ли он растить младшего. Найдёт новую бабу и снова ляжет на диван! Скажешь, мать или сестра? Они прошлый раз даже на дне рождения Ваню видеть не захотели.

– Вы… вы меня всегда ненавидели! Меня и моих детей!

– Неправда. Я больше занималась твоими детьми, чем твоя мать. Разве не так? Твоя мать вас выгнала, а я приняла. Хорошо мне на шестом десятке в своём жилище угол искать? Ты это поймёшь только, когда твои дети тебя в угол загонят!

Зазвонил телефон, номер незнакомый:

– Марья Кузьминична, это из детсада. Сейчас из опеки позвонили, собрались за Нюсей приходить. Я им сказала, что вы её уже забрали.

– Бегу!

– Пулей давайте! Мы её сейчас одеваем, а потом нянечка выведет на Храмовую улицу.

Марья Кузьминична оделась и побежала, опять застёгиваясь на ходу. На Храмовой она увидела идущую навстречу женщину с маленькой белобрысой девочкой. Бойкая девчонка спросила весело:

– Ты сегодня будешь моей бабушкой?

– Мы сказали, что сегодня мы будем играть в гостей у бабушки, – пояснила нянька, поворачивая назад.

– Я вообще теперь буду бабушкой, твоей и Вовиной.

– Правда? У меня ещё ни разу не было бабушки, – обрадовалась Нюся.

– А мы сейчас ещё к одной бабушке пойдём в гости, к бабе Жене. А она нам ужин приготовит. Только давай мы по дороге ещё что-нибудь вкусное купим!

– Давай, бабушка! Я что-нибудь вкусное очень люблю!

Женино сердце Нюся растопила за пять минут. Она позволила ей даже немного попрыгать на своей кровати! И отдала ей на разорение кухонные часы в виде пластмассовой избушки, окружённой ёлочками.

– Эх, Машка, неполноценные мы бабки! Одни пацаны у нас: сыновья, внуки. Погляди, какая девочка ласковая! Мальчишки такими не бывают.

Вова, переживший сегодня очень многое, зевать стал даже раньше Нюси. Уложив детей, они сели на кухне чаёвничать.

– Ты извини, Жень, что я так агрессивно на тебя… я так сегодня переволновалась!

– Да что ты, Маша. Мне Вова рассказал, как ты ситуацию разруливала.

– Зря ты с ним об этом.

– Он сам захотел. Ему надо было излить свои страхи. Как ты за Наташку бросилась сражаться! А мне казалось, ты её не любишь.

Марья Кузьминична невесело пошутила:

– Нет такого закона, чтобы невесток любить. Больше всех из них я люблю Валеркину Юлю, потому что за шестнадцать лет видела её три раза: на свадьбе, потом, когда в гости к ним приезжала лет десять назад и ещё раз, когда они у нас гостили. Наташу, что греха таить, я терпеть не могла. Они сошлись, когда ему было восемнадцать, а ей двадцать один. Он институт бросил! Теперь-то я понимаю, что он так или иначе его бы бросил. Ленивый и безвольный. Жили у неё, благо от её матери квартира осталась. Но когда он к Татьяне ушёл, до меня дошло, что может быть и хуже. А уж когда они вчетвером ко мне жить пришли, тут уж я взвыла!

– У вас что-то произошло в последнее время? Если не хочешь, не рассказывай.

– Просто терпение лопнуло…

С тех пор, как Марья Кузьминична вышла на пенсию, она возненавидела субботы. В этот день рано вставать должна была только школьница Танечка. Когда она начинала её будить, девчонка брыкалась, ругалась и снова засыпала. Если от скандала просыпался Ванечка, истерил ещё и он. А их родители выражали недовольство ей.

Вот и в позапрошлую субботу она оторвала от подушки всклоченную голову и завизжала: «Отвянь, бабка!» И Марья Кузьминична отвяла. В конце концов, оно ей надо? Внучка не её – и заботы не её. А квартира её. Только вот три с половиной года назад пришёл младший сын с семьёй и стал здесь жить. В двухкомнатной квартире! Сначала они заняли зал, потом тихой сапой переселили ей в спальню Танину дочь от первого брака, а теперь и кроватку Вани сюда воткнули, мол, большой уже, неудобно с родителями. Пока она работала, было ещё терпимо. А сейчас, когда она целыми днями дома, сил уже нет! Что-то надо менять.