Совсем другое время (сборник)

Я совершила глубочайшую ошибку. Я познакомилась с писателем, достаточно подробно, до непосредственной встречи с его творчеством, мне хотелось попробовать новую схему книжного исследования. Евгений Водолазкин произвёл на меня впечатление очень образованного человека, думающего, глубоко и тонко чувствующего природу многих вещей. Однако книга, к которой я подходила с большим любопытством и слегка завышенными ожиданиями, меня разочаровала. Пусть говорят о том, что она высоко ироничная, композиционно и стилистически выстроенная, для читателя-интеллектуала (эту книгу писатель обозначил как написанное "филологом для филологов"), для меня она останется просто скучной. Совершенно неинтересная сюжетная история, читается на всем протяжении как некоторая вступительная зарисовка перед непонятно чем, так и не наступившем. Остановлюсь на том, что я не читатель-интеллектуал и это просто не для меня, едем дальше..

«Соловьев и Ларионов»
Не побоюсь громких слов, но тех, кто имеет отношение к науке, роман Евгения Водолазкина должен повергнуть в экстаз. Университетско-научная среда в нем так любовно высмеяна и оплакана, что смех сквозь слезы – это не метафора, а вполне физиологическое воздействие на читателя. В классических традициях подмечена и превращена в яркий литературный образ каждая черточка психологии и быта человека ученого. Одна из вершин таких сцен – научная конференция в Керчи. И в то же время постмодернистские приемы литературной игры делают текст свежим и острым. Например, многочисленные ссылки на источники и псевдоисточники, положенные для научного труда.

Но роман – плод художественного вымысла. И хотя Лев Данилкин видит в этом тыняновское наследие, я же больше наблюдаю отсылки к играм разума Умберто Эко и Милорада Павича. От первого – дерзкая и органичная современная глазурь для дел давно минувших дней. Стилизуя части романа под историческую биографию, совмещая популярное жизнеописание, эссеистику, научные статьи и лирику в одном пространстве, Водолазкин придает истории особый, отчаянный трагизм. А игра с пространством и временем текста, интертекстуальностью, когда жизнь молодого ученого Соловьева перетекает в судьбу предмета его научных изысканий, генерала Ларионова – это почва, которую разрабатывал Павич.

Помимо филологических игр в романе есть и живые человеческие линии. История белого генерала, полная комизма и трагедий, преподнесена с той особой русской лубочностью, когда за бойкостью скрываются важнейшие уроки жизни. А поиски Соловьева материалов для диссертации оборачиваются авантюрно-любовными приключениями. Удивительно, но былинно-романтический пафос у Водолазкина далек от пошлости, несмотря на кажущуюся однозначность. Научный поиск неразрывно связан с поиском любви. И пусть всё обрывается «на самом интересном месте», читатель должен быть удовлетворен – он получил дозу первоклассной литературы, способной поворошить интеллект и разбередить эмоции. И в конце концов начинаешь верить, что был такой Ларионов в России, которую мы потеряли. И есть такой Соловьев в России, которая еще жива и мчится вечным поездом. Ну, это тоже читательский пафос, конечно.

«Близкие друзья»
Для сюжета повести Евгений Водолазкин выбирает обостренную ситуацию. Нельзя остаться равнодушным к рассказу о войне на территории Советского Союза глазами немецких солдат. Этот ракурс заставляет читателя, воспитанного на советской патриотической литературе, напрячься. Тем более, что узнаваемый стиль Водолазкина не предполагает стремления к исторической правде. Но нет, взгляд на войну оказывается универсальным – ее неприятие человеком, вынужденным слушаться приказов, но осознающего бессмысленность такого существования. Кажется, что в повести слышны отзвуки писателей «потерянного поколения». Ведь недаром история начинается с детства трех (sic!) главных персонажей, их путь через войну и попытка оставшихся в живых справиться с послевоенным бытованием. На поверхности у Водолазкина нет опоэтизированного трагизма – он будто собирает всё самое ожидаемое для читателя. Всё – от сексуальных переживаний любви втроем до битвы под Сталинградом – отдает намеренным шаблоном, призванном установить прочный контакт с широкой аудиторией без потайного дна и изощренных смыслов.

Но вся сложность ситуаций в том, что писатель показывает обыкновенных людей, которые правдиво, натурально проходят через страсть, боль, страх, потери, усталость от существования. Он лишает литературу ее коронного приема – заставить читателя испытать сильные эмоции и вообразить невероятное, не переживаемое в бытовой жизни. За провокационной идеей стоит простое изложение, которое приводит к пониманию жизни и времени в каком-то ином измерении. Как и в романах «Лавр», «Соловьев и Ларионов» Водолазкин дает некую развёртку времени как универсальную предопределенность, складывающуюся из цепочки случайных событий.

Отдельно хочется заметить, что неизвестно, какие именно факты послужили отправной точкой для сюжета. Но в Новгородском музее-заповеднике была выставка графики Готфрида Грунера. Подобно Ральфу из повести Водолазкина, он юнцом приехал воевать на Новгородскую землю. Ученической рукой рисовал памятники до того, как они были разрушены. А затем вернулся домой, проходил реабилитацию и стал выдающимся архитектором. Что-то в его судьбе и в тех настроениях, которые пытались передать в своих рассказах искусствоведы, было схоже с переживаниями героев повести.

«Кунсткамера в лицах»
Очень уютный и сентиментальный рассказ, который читается как ключик к поэтике писателя. В центре внимания ученые люди, эксцентричные, чудаковатые и неизъяснимые, для которых жизнь проходит в ином измерении. Движение через исторические события, которые, как отмечает сам автор, не оставляет на героях следа, снова создает ощущение чего-то правдивого, но в то же время не бытового. Водолазкин оправдывает существование всего, что не вписывается в пошлую вещественную жизнь, утешает, но и не предлагает «розовые очки». Жизнь и труды настоящего ученого в нашей реальности действительно не стоят ничего, какая бы политическая и экономическая эпоха не захлестывала обывателей.

«Дом и остров»
В автобиографическом рассказе Евгения Водолазкина, конечно, в первую очередь притягивает личность Дмитрия Сергеевича Лихачева. Он возникает как историческая фигура, которая силой писательского гения претворяется в легенду. И личная жизнь героя рассказа, и его ученые «приключения», и реальные люди становятся живописными, художественными, с иронично мягкими чертами, по которым безжалостно проходит танк времени 1991 года. Конечно, произведение посвящено в первую очередь романтизированной мифологизации Пушкинского Дома. Но это и немного ворчливый от боли вскрик по России, которую мы вновь потеряли. Не сказать, чтобы молодость героя была радужной – строки о заведующем научным общежитием полны сарказма в ювелирных традициях русской юмористической классики. Но безликая беспощадность того, что произошло в конце века, навсегда изменило представление о человеке и его цели.

«Служба попутчика»
Рассказ-игра, разрабатывающий вариации словосочетания «русская литература». Несмотря на то, что сюжетная ситуация явно автобиографична, весь текст возводится в некую юмореску, обладающую универсальной мифологией. Герой рассказа едет со случайными попутчиками по Германии. Отсутствие языкового барьера и в то же время подчеркнутая разность менталитетов. Ирония и самоирония, рефлексия в пространстве художественного вымысла, опирающегося на бытовую зарисовку. Сам рассказ как факт русской литературы, линия поведения и ощущений героя как ее безусловный рефлекс, и среда, которую она создает вокруг себя, делая историческое время художественным приемом. При этом Водолазкин лиричен и влюбляет в себя непосредственностью, с которой он намекает на нечто сложное в этом мире.

«Совсем другое время»
Это могло быть философское эссе, раскрывающие основные литературные приемы автора. Но Евгений Водолазкин, надевая маску лиричного мемуариста, путает занудного читателя. Он с непринужденностью погружает его в интимные подробности своего детства. Собственно, у кого нет таких воспоминаний о травмах и родственниках? Но не каждый сможет так преодолеть пространство и время, чтобы подарить свои наблюдения художественному абсолюту. Он тоскует по утраченному Раю, который за время небольшого текста становится родным и понятным. По пути писатель даже не упускает случая сыграть в постмодерновую игру: ведь недаром моряк дядя Саша начинает свои истории «Дул страшнейший норд-ост…», будто откликаясь на знаменитое литературное клише. Да и всевозможные отвлечения, выводы и оценки выдают в рассказчике лицо более зрелое и ответственное, чем просто писатель. Вот и возвращается читатель к мысли, что с ним поговорили «по-философски», приблизили его к некой системе, которую он так давно пытался поймать за хвост, погружаясь в свои воспоминания.

Старенькая заметка из категории "в двух словах".

«Совсем другое время» — сборник, включающий роман, повесть и четыре рассказа.

Открывающий книгу роман «Соловьев и Ларионов» — восторг в чистом виде. Водолазкин — прекрасный стилист, и роман о переплетении научных и жизненных разысканий молодого историка сам отчасти выполнен в духе полупародии на наукообразное историческое сочинение, причем иногда это сделано настолько точно и тонко, что залюбуешься. Местами, если б не мирно спящие супруга и дочь, хохотал бы в голос — именно над этой наукообразностью, хоть как-то оправдывающей нашу гуманитарную стезю в глазах представителей «настоящих» наук и все чаще подменяющую всякий смысл и значимость в работах некоторых моих коллег, к сожалению, думающих, что чем чаще и увереннее они используют слова типа дискурс и нарратив и чем больше ссылок и сносок в их работах, тем ценнее и «правильнее» их работы. Да и они сами.

Повесть «Близкие друзья» произвела меньшее впечатление: пунктир на карте, размеченная канва, не более. Рассказы же и вовсе показались какими-то блеклыми. Возможно, оставшиеся пока полупрочитанными сборники Евгений Водолазкин - Дом и остров, или Инструмент языка и Евгений Водолазкин - Идти бестрепетно. Между литературой и жизнью и изменят мое отношение к малой прозе Водолазкина, но пока так.