Евгений Клюев

Между двух стульев

книга с тмином

Серия «Самое время!»

«Когда что бы то ни было уже придумано кем бы то ни было, вопрос об авторстве теряет всякий смысл», — сказано в этой книге, автор и герои которой давно не нуждаются в представлении. Вот уже много лет «Между двух стульев» — своего рода всеобщее достояние, между тем как все новые и новые читатели тщетно ищут эту книгу на полках книжных магазинов. Настоящее издание — седьмое по счету — едва ли покроет потребности всех, но поможет хотя бы частично решить проблему с вечной нехваткой книги в продаже.

...начнем, например, с пирога — пусть это будет пирог с тмином, потому что совершенно все равно как то, с чего начать, так и то, с чем пирог. Правда, пирог с тмином теперь большая редкость: мало кто умеет приготовить настоящий пирог с тмином, хоть, в общем-то, это не так уж трудно. Берется любой пирог и тмин — желательно в зернышках. Зернышки втыкаются в пирог, и получается пирог с тмином. Все дело в том, что обычно люди ленятся втыкать зернышки, поскольку процедура эта утомительна. Так пирог с тмином постепенно исчезает из обихода, а вместе с ним и выражение «пирог с тмином»: сначала оно перестает соотноситься с уже упоминавшимся (шесть раз) кулинарным произведением, а потом и вовсе превращается в какую-то абракадабру — «пирокстминам».

И вот этот молодой человек, очень симпатичный, но, может быть, чрезмерно серьезный (зовут его не то Петр, не то Павел — я точно не знаю и предлагаю, во избежание недоразумений, называть его Петропавел), не случайно переспрашивает:

— Простите, пирог — с миной?

ГЛАВА 1.
Пирог с миной

Выражение «Пирог с миной» — не совсем понятное выражение. Оно может означать пирог с недовольным лицом — этакой капризной миной — и пирог, начиненный разрывным снарядом. Первое неприятно, второе просто опасно. Пока Петропавел размышлял об этом, внесли пирог. С лицом у пирога все было нормально: открытое румяное лицо, пусть и не слишком запоминающееся. Зато вот середина пирога подозрительно выпячивалась — и когда над ней занесли довольно большой нож, Петропавел счел своим долгом напомнить:

— Осторожно, там мина!

Однако, несмотря на предупреждение, нож был безрассудно вонзен в самую середину. Стоит ли удивляться, если тут же раздался очень впечатляющий взрыв, и комната, где все это происходило, наполнилась сизым дымом? Дым рассеивался долго, но рассеялся весь — и Петропавел успел увидеть, как через комнату пронесся на коне всадник, причем Петропавлу показалось, что у всадника этого больше чем одна голова. Сколько именно голов у него, определить было трудно, здесь Петропавел мог и ошибиться, но готов был подтвердить под присягой, по крайней мере, то, что какое-то недоразумение в верхней части тела у всадника имелось. Это производило нехорошее сильное впечатление. Петропавел ринулся было вслед, но поймал себя на мысли, что это глупо — кидаться вдогонку за всадником, не имея коня, и вернулся на прежнее место, которое оказалось занятым. На этом месте ярко одетая девушка обнимала и целовала человека, годившегося ей в отцы, деды и прадеды одновременно, рассказывая ему о том, как она его любит, и о том, что это у нее впервые в жизни. Петропавел очень смутился, застав такой нежный и ответственный момент отношений двух незнакомых людей. Он сделал шаг назад и попытался даже произнести какие-нибудь извинения, но не успел, потому что ярко одетая девушка внезапно перестала обнимать и целовать возлюбленного и, прыжком переместившись к Петропавлу, принялась обнимать и целовать его. Объятия и поцелуи перемежались со словами:

— О любовь моя, я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу сильно и страстно: это у меня впервые в жизни!

Все произошло так быстро, что Петропавел даже не смог опознать уже слышанный им секунду назад текст: перед его глазами моталась красная роза — голова пошла кругом и, кажется, начала побаливать. В мгновение ока зацелованный весь, он почувствовал страшную слабость и с трудом выдохнул:

— Разве мы знакомы?

— Мы созданы друг для друга! — горячо воскликнула девушка и сопроводила восклицание объятием, похожим на членовредительство. Петропавел ойкнул, а мучительница продолжала: — Хочешь взять мою жизнь — так на же, бери ее, она твоя! Для чего она мне теперь, когда я встретила тебя, о моя жизнь!

Петропавлу не требовалась предложенная ему жизнь, тем более что его собственная, кажется, была в опасности, но он ничего не ответил, сомлев от очередного объятия и окончательно утратив способность соображать.

Когда на время угасшее сознание вернулось, тем, о ком сразу вспомнил Петропавел, стал человек, годившийся девушке в отцы, деды и прадеды. Все еще осыпаемый поцелуями, Петропавел уцепился за первую попавшуюся мысль о нем — мысль случилась такая: «Сейчас он меня зарежет». Но сосредоточиться даже на этой простой мысли оказалось невозможно: роза продолжала мотаться перед глазами и сбивала с толку. Впрочем, Петропавел исхитрился-таки искоса взглянуть на прежнего возлюбленного девушки, которого ожидал увидеть с ножом в руке: тот блаженно улыбался и с удовольствием крестился, глядя на них. Похоже, он был страшно рад избавлению. «Меня не зарежут, — с грустью понял Петропавел, — значит, рассчитывать на постороннюю помощь не приходится. Надо, значит, самому позаботиться о себе...» Но не тут-то было: руки и ноги отказывались служить. Единственное, что удалось, — это избавиться от розы: Петропавел изловчился и вырвал ее из замысловатой прически мучительницы. Отбросив цветок подальше, он покорился судьбе и беспокойно ожидал смерти. О пощаде, видимо, не могло быть и речи.

За короткое время Петропавла истрепали всего — и он почти не расслышал спасительных слов, внезапно произнесенных девушкой:

— Не люблю тебя больше! — воскликнула она, с воплем «О любовь моя!» устремляясь в сторону. Перед глазами Петропавла на мгновение мелькнули уже знакомый ему всадник и вспрыгнувшая в занятое седло красавица. «Я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу — сильно и стра...» — донеслось до него издалека.

Петропавел вздрогнул и забился в тревожном и кошмарном сне. Сон отличался от яви только невообразимым количеством роз, украшавших волосы незнакомки — и Петропавел все вырывал и вырывал их из замысловатой прически...

— Не спи, свихнешься, — услышал он сквозь ужас сна голос человека и почувствовал, как что-то упало на лицо. Петропавел усилием воли прекратил сновидение с розами.

— Это кто? — спросил он.

Перед ним сидел прежний возлюбленный девушки и ел рыбу.

— Это? — человек беспечно бросил в Петропавла еще одну рыбью кость. — Это Шармен. Испанка, знаете ли... У любви, как у пташки, крылья и все такое прочее... Рыбы хотите?

Петропавел отрицательно помотал головой:

— А чего она такая... эта Шармен? Налетела, как буря...

— Полюбила, — развел руками человек, доедавший рыбу, — что ж тут поделаешь? Со всяким бывает. — Он вытер рот краем плаща и отчитался: — Рыбы больше нет. Осталось куста четыре в кусках.

— А Вы кто? — спросил Петропавел, не вполне понимая слова незнакомца и подозрительно его разглядывая. Тот был одет исключительно старомодно: широкополая шляпа, плащ до земли, под плащом — жабо со всеми делами, потом ботфорты, шпоры...

— Бон Жуан, — отрекомендовались в ответ.

— Дон Жуан? — переспросил Петропавел.

— Бон! Бон Жуан, я ведь ясно сказал. Дон Жуан — он противный очень, бабник и так далее. Я про него такое знаю: шестой, хоть пятый!

— Как это — шестой, хоть пятый?

— Хоть стой, хоть падай, говорю, — и Бон Жуан заметил: — У Вас со слухом что-то... А я, чтоб Вы знали, — хороший, отличный я просто.

— Очень приятно, — пришлось соврать Петропавлу.

— Теперь Вы о себе говорите, хороший Вы или нет! — приказал Бон Жуан.

— Да как сказать... — засмущался Петропавел.

— Скажите, как есть, — посоветовал Бон Жуан, — я все пойму и прощу. Я же Вас не знаю, поэтому Вас для меня пока нет. И, стало быть, можно предполагать о Вас что угодно. Например, что Вы дрянь.

— Благодарю Вас, — поклонился Петропавел.

— Не стоит благодарности: предполагать действительно очень легко. Попробуйте предположить, например, что нынешний король Франции лыс.

Петропавел попробовал и признался:

— Не могу... Во Франции сейчас вообще нет короля.

— Тем более! — горячо подхватил Бон Жуан. — Если его нет, как раз и допустимо предположить о нем все, что хочешь! Эта ситуация сильно напоминает хотя бы следующую: если у Вас нет денег, можно смело предполагать, что Ваши деньги сделаны из листьев лопуха, или из блинной муки, или из кафельных плиток. Денег все равно нет — так что любое предположение равноценно. Потому-то и несуществующего короля Франции одинаково правильно представлять себе лысым, заросшим волосами, стриженым под горшок: ни одна из версий не будет ошибочной. Это ведь самое милое дело — строить предположения о том, чего нет, или о том, чего не знаешь.

— То есть на пустом месте! — язвительно уточнил Петропавел.

— А на каком еще можно? — изумился Бон Жуан. — Если место чем-то занято, его сначала нужно расчистить, а потом уже строить предположения.

Петропавел начал раздражаться:

— Значит, ни короля Франции, ни денег нет, а мы с вами давайте рассуждать о том, какие они!

Бон Жуан несколько даже опешил от этого заявления:

— У Вас, что же, вообще отсутствуют какие бы то ни было представления о том, чего нет?

— Но если этого нет! — воскликнул Петропавел. — На нет и суда нет.

— Забавно, — скорее себе, чем Петропавлу, сказал Бон Жуан. — По-вашему, получается, строить предположения можно только по поводу того, что есть? Но если это и так уже есть — какой же смысл строить предположения?.. Мои ботфорты, — он наклонил голову и проверил, — украшены шпорами. Шпоры — есть. Я знаю, что они — есть, и потому лишен возможности строить предположения на сей счет. Чтобы строить предположения, я должен считать шпоры несуществующими.

— Но они существуют, — безжалостно напомнил Петропавел.

В ответ на это Бон Жуан с силой оторвал шпоры и, вышвырнув их в окно, уставился на собеседника долгим дидактическим взглядом.

— Теперь мои ботфорты не украшены шпорами... Из-за Вас, между прочим! — Бон Жуан вздохнул, с огорчением разглядывая изуродованные ботфорты. — Стало быть, шпор нет — именно с этого момента я и имею право начинать строить предположения о том, что могло бы быть на освободившемся месте. Скушали? — он победоносно улыбнулся.

Петропавел посмотрел на Бон Жуана, как на идиота.

— Впрочем, я прибегнул к крайней мере, — признался Бон Жуан. — В разговоре с нормальными — я подчеркиваю, нормальными! — людьми достаточно бывает предварительно договориться: допустим, нет того, что есть. И нормальные люди, как правило, соглашаются не принимать существующее положение вещей как окончательное и единственно возможное... Скажем, у Вас нет головы, которая есть. Вот тут-то и начинается: если нет головы, то — что есть? Значит, я мысленно отрываю Вам голову и ставлю на ее место... ну, чайник. Я ведь не мог бы поставить чайник на место головы, не оторвав головы — в противном случае получится, что я просто поставил чайник Вам на голову, а это совсем другое. Понятно?

Петропавел пожал ничего не понявшими плечами.

— Голову Вам, что ли, оторвать для наглядности? — и Бон Жуан задумался. — Вам ведь вынь да положь — голову на блюде!..

Однако вместо этого он вынул из вазы на столике два цветка, украсил ими ботфорты и сказал:

— Теперь мои ботфорты украшены цветами. Цветы заняли то самое место, откуда исчезли шпоры, и я опять лишен возможности строить предположения. Я могу только констатировать: эти цветы — есть. Я констатирую — и мне скучно... Мне больше нравится «нет», чем «есть». Потому что всякое «нет» означает «уже нет» или «еще нет» — прошлое и будущее, у «нет» — история, а у «есть» истории не бывает... — Бон Жуан помолчал и резюмировал: — Самое интересное в мире — это то, чего нет. Но Вас, кажется, больше интересует то, что есть. Досадно.

— Вы просто играете словами, — равнодушно уличил его Петропавел.

Бон Жуан усмехнулся:

— Милый мой, все мы просто играем словами! Но всем нам кажется, будто словами своими мы способны придавить к земле то, что существует вокруг нас. Мы уверенно говорим о чем-то: «Это имеет место быть!» А откуда у нас такая уверенность?

Петропавел решил, что этот вопрос не к нему.

— На самом же деле, — вздохнул Бон Жуан, — никто не вправе делать подобные заявления: ведь заявлениями этими мы отделяем действительное от возможного, в то время как действительное и возможное существуют бок о бок. Вам известно что-нибудь про возможные миры?

На всякий случай Петропавел снова промолчал. Бон Жуан усмехнулся:

— А между тем мир реальный — не более чем один из возможных миров... Но даже если Вы очень постараетесь. Вам все-таки не удастся логическим путем вывести этот реальный мир из всех возможных.

— Чего ж его выводить, когда он есть? — наконец включился в диалог Петропавел.

— Пора уже разобраться с Вашим «есть» и моим «есть». По-моему, это далеко не одно и то же. Ваше «есть» — оно... оно незыблемое, как учебник всемирной истории.

— А Ваше? — дерзнул Петропавел.

— А мое... Видите ли, мое «есть» представляет собой только вынужденную передышку между двумя соседними «нет». Оно как бы извиняется за то, что в данный момент имеет место быть. Но охотно уступает это место по первому требованию. Потому что все, что «имеет место быть», существует лишь постольку, поскольку не существует другого. Существующее существует ценою несуществующего. А то, в свою очередь, всегда находится где-нибудь поблизости, рядышком. И граница между ними совсем узенькая — гораздо уже, чем Вы думаете! Если, конечно, Вы вообще думаете о таких вещах... Но вот что интересно: достаточно малейшего перекоса, малейшего перевеса одного из обстоятельств — и все сразу изменится, пойдет по-другому. Несуществующее зай­мет место существующего и будет существовать. И с Вами никогда не произойдет того, что должно было бы произойти, не случись этого малейшего перекоса. Есть такой миг, когда все возможности равноправны и каждая из них начеку — и каждая только и ждет своего часа... Вот так... — тут Бон Жуан наклонился к ботфортам и вынул из них цветы. Подумал и приладил на ботфорты две рыбьи кости.

Петропавел покачал головой.