© Сухов Е., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Глава 1
3 августа 1944 г. Связник

Поднявшись по узкому переулку, стиснутому с двух сторон невысокими средневековыми зданиями, Свирид Головня вышел к городской Рыночной площади. Последний раз в Станислав^[1] он наведывался за неделю до его штурма Советской армией. В те дни город напоминал потревоженное птичье гнездо, опутанное плотной металлической паутиной.

Немцы подошли к обороне города со всей серьезностью. С восточной стороны ими была организована крепкая эшелонированная оборона. Перед первой линией траншей – шириной в двести метров – тянулись тщательно замаскированные минные поля. На рогатках была закреплена колючая проволока Бруно, а между ее рядами многочисленные полевые укрепления – рогатки и засеки, – которые, по замыслу их создателя, должны были замедлить наступательный порыв русских.

В направлениях, где ожидался прорыв тяжелой техники русских, для усиления фортификации установили танковые засады. Повсюду – во флангах, перед второй линией окопов, – взгромоздившись на господствующие высоты, немцы оборудовали долговременные огневые точки, многократно укрепленные бетонными плитами, способными выдержать авиационный удар.

В городе ужесточился пропускной режим. Прибыло огромное количество пехоты, артиллерийских и минометных подразделений. Увеличилась численность военной жандармерии, в чьи функции входило поддержание воинского порядка и должной дисциплины.

Станислав обороняли две пехотные дивизии: немецкая и венгерская, усиленные подразделениями второй венгерской танковой дивизии. А еще на стороне немцев было время – вполне достаточно, чтобы подготовиться к серьезному натиску. Полковой артиллерией и крупнокалиберными пулеметами простреливался каждый метр: как в глубину возможной атаки, так и по всему фронту.

На штурм столь укрепленного города, переполненного тяжелой техникой и вооруженными людьми, могли отважиться только конченые безумцы. Но всем было понятно, что сражения не избежать – русские пойдут дальше.

В городе взорвали все ориентиры, которые могли бы использовать советские наводчики для артиллерийской стрельбы. Осталась лишь городская ратуша, строптиво торчавшая в самом центре города. Подорвать ее всецело не представлялось возможным. Стены состояли из каменных блоков – толстые и весьма крепкие, – за много столетий они срослись между собой и превратились в сплошной монолит, подрыв которых обязательно приведет к разрушению соседних зданий, где располагались штабы дивизий и госпиталя. Потому немцы ограничились взрывом только северо-западного крыла ратуши.

В самом городе также шли серьезные приготовления – на дорогах поставили противотанковые ежи, возвели баррикады из бетонных плит, разного металлического лома и разбитой техники – на тот случай, если вдруг советским частям удастся пробить брешь в обороне и просочиться в город.

Не помогло.

Три стрелковых корпуса русских при поддержке воздушной армии в течение суток взломали эшелонированную немецкую оборону. Затем расширили образовавшуюся брешь и неукротимым потоком влились в улицы города, сметая на своем пути всякое сопротивление.

Поговаривали, что русские венгров в плен не брали. К мадьярам у них имелся какой-то персональный счет. Возможно, именно поэтому венгерские дивизии оказывали особо яростное сопротивление. Как бы там ни было, но в последующие дни Головня действительно не встретил ни одного пленного венгра, зато немцев было много.

Ворвавшись танковым кулаком в город, русские даже не подумали сделать передышку и за две текущие недели сумели углубиться на двести километров, а по фронту разошлись в четыреста.

Остановить танковую армаду немецкому командованию будет непросто. За последние два года русские армии превратились в красную напасть, сметающую на своем пути любую эшелонированную оборону – с ДОТами, минными полями, десятками рядов колючей проволоки, широкими и глубокими рвами, высокими валами…

Но это совершенно не означает, что следует отказаться от борьбы. Имеются иные формы сопротивления, в том числе партизанские, которые вынудят их покинуть Западную Украину.

Город был изрядно покалечен. Ожесточенные бои проходили буквально на каждом пятачке, о чем можно было судить по многочисленным разбитым и полуразрушенным зданиям. От некоторых и вовсе остались только груды кирпичей. Пустыми глубокими глазницами смотрелись на стенах сквозные отверстия от снарядов.

Свирид Головня с трудом узнавал некогда любимые места.

Почерневший, захламленный, обветшавший Станислав выглядел чужим. Возникшее ощущение усиливала громкая русская речь, звучавшая повсюду. Передовые части Советской армии, закрепляя достигнутый успех, последовали дальше, а в городе оставались тыловые и инженерные, кому положено по долгу службы восстанавливать экономическую инфраструктуру и отстраивать разрушенные здания.

Свирид Головня подошел к церкви Пресвятой Девы Марии, отметил на стенах следы от пуль крупнокалиберного пулемета. При немцах подле храма стояли две легковые пушки с расчетом из венгерских артиллеристов. А вот за ними располагалась немецкая зенитная самоходная установка на пятитонном шасси. Теперь здесь разместилась полевая кухня с тремя котлами, под которыми жарко полыхали березовые дрова.

В первом изрядно почерневшем котле варился густой гороховый суп; во втором – гречневая каша, а вот в третьем – бурно вскипала вода. Видимо, для чая. По всей площади распространялся аромат вареного мяса. Два повара в коротких белых холщовых халатах задорно переговаривались с красноармейцами, стоявшими подле, и, не давая каше пригореть, помешивали ее длинными черпаками. На площади, в ожидании скорого обеда, собрались несколько десятков человек. Разбившись на группы, они громко разговаривали, отовсюду раздавался веселый смех, будто и войны не существует, а есть обычные учения, на которых никого не убивают.

Смыв в бане пороховую гарь и грязь, солдаты выглядели добродушно. В их простоватой молодости не было ничего враждебного. Здесь же, на площади, в надежде получить похлебку в тесные кучки теснились гражданские. Среди них было немало девушек, умевших быстро приспосабливаться ко всему новому. Веселыми беззаботными птахами они о чем-то разговаривали с молодыми красноармейцами.

– Дурехи, – хмыкнул Головня. – Своих им не хватает. Москали понадобились.

Свирид понимал, что это последние деньки, когда пришедшей советской власти до них нет никакого дела, а далее русские начнут устанавливать свои большевистские порядки. Точно такие же, какие здесь были в тридцать девятом. А может, даже и похуже…

Головня прошел дальше по узкому переулку и неспешным шагом вышел к греко-католическому собору, где у него была назначена встреча. Стараясь выглядеть неприметно, он шагал вдоль стены, надеясь раствориться на ее сером фоне.

При немцах на перекрестке стояли два трофейных легких советских танка Т-26, перекрашенных в немецкую маркировку. Немцы всегда с большой серьезностью относились к трофеям, и на переплавку шло только то, что было неприменимо в дальнейших боевых действиях. Таким добром, как танки, они никогда не разбрасывались и передавали их союзникам.

У каждого такого танка на башне было с пяток заплаток, не считая тех отметин, что оставляли снаряды, прошедшие вскользь или срикошетившие. И вот сейчас бронемашины стояли поломанные, со свернутыми на сторону башнями, как если бы им дали хорошего пинка, так и не успев направить стволы против наступающей Советской армады.

Негромко разговаривая, мимо, едва не коснувшись его плечом, проследовали трое военных. Молодые, высоченные, с расправленными плечами и прямыми спинами. Такие бывают только у строевых офицеров, дисциплинированно прошагавших по плацу не одну тысячу километров. Головы, посаженные на крепкие мускулистые шеи, поворачивались неторопливо и очень значимо, как башни тяжелых танков. Офицеры, встречавшиеся на их пути, задорно козыряли. Им в ответ – лишь небрежное движение ладонью, какое может позволить себе только человек, наделенный немалой властью.

Военнослужащих контрразведки можно узнать по движению бровей, по выражению глаз, потому как они смотрят в лицо встречных с откровенным интересом, словно проверяют на благонадежность. Шедший справа капитан – тонколицый блондин с щеточкой узких русых усиков на капризно изогнутой губе – внимательно осмотрел вжавшегося в стену Свирида. Его пронзительный и острый взгляд добрался до самого мозжечка, болезненно уколов. Губы Головни плотно сжались, пытаясь удержать вырывавшийся из грудной клетки крик ужаса. В какой-то момент его просто парализовал страх. Он умер стоя, как это бывает с деревом, пораженным молнией. Но офицер вдруг ободряюще улыбнулся и с самоуверенностью, столь свойственной молодости, браво заколотил подковками по серому гранитному булыжнику.

Свирид Головня отлип от стены только тогда, когда офицеры завернули за угол. И громко, уже не опасаясь тех, кто проходил мимо, он выдохнул наружу удушливый страх, сидевший под ребрами, как упругий змеиный комок. Отчего-то заболели спина и плечи, словно он целую неделю таскал на себе немыслимо тяжелый груз.

В том месте, куда он вжался, наверняка осталась впадина от его тела. Головня обернулся, чтобы проверить фантастическое предположение. И правда, чепуха. Стена стояла незыблемо, как и сто, двести и более лет назад – с момента застройки города.

Бродить по улицам отпало всякое желание: еще пара таких встреч – и на хутор придется возвращаться скрюченным в три погибели. Достав из кармана часы с цепочкой, он глянул на циферблат. Связник краевого старшины опаздывал на десять минут. Для нынешнего времени – большой непорядок. Еще нет причины, чтобы стучать в колокола, но повод для легкой тревоги все-таки присутствовал. Время было дорого. Предстояло топать обратно, а дороги были перекрыты блокпостами и разного рода контрольно-пропускными пунктами, на каждом из которых довольно тщательно проверялись документы. С полчаса еще можно подождать, а потом, чтобы не привлекать к себе чрезмерного внимания, необходимо шагать в обратную сторону – на человека в крестьянской одежде и в новых офицерских сапогах вскоре обратят внимание. Чего же будить лихо?

Послышался нарастающий металлический грохот траков, и через несколько секунд из-за поворота показался тягач на гусеничном ходу, тянувший длинноствольную гаубицу, ствол которой заботливо, будто бы головка у дитяти, был перемотан пестрой длинной тряпицей. А за ним – громыхая, заставляя вибрировать окружающее пространство, угрожающе лязгая широкими гусеницами, в крошку разбивая гранитный камень – протарахтели самоходки и тяжелые танки. На некотором отдалении от тяжелой техники неровным строем, но достаточно бодро прошагал батальон пехотинцев.

– Заждался, Свирид? – услышал Головня знакомый голос, прозвучавший в спину.

Повернувшись, он увидел связника – Панаса Кияница.

– А я уже думал, что ты не подойдешь.

– Куда же я денусь, – усмехнулся связник. – Вон как москали вышагивают, – кивнул он в сторону удалявшихся солдат. – Хозяевами себя считают.

И уже с неприкрытым ожесточением продолжил:

– Что же это такое происходит, а? У немцев дисциплина, порядок, вооружение, а им так наподдали, что они теперь к себе в Германию бегом улепетывают.

– Может, еще и остановятся, – произнес Свирид Головня, и тотчас осознал, что голос прозвучал без должной уверенности.

В ответ Панас лишь только хмыкнул.

– Ты видал, как в городе Красную армию встречали?

– Не довелось, – хмуро обронил Головня. – На хуторе был.

– А я вот видел, – назидательно протянул Панас Кияница. – Когда немцев из города выбили, танки вошли. Горожане все улицы заполонили! Солдатам навстречу городские выбегают, руки им жмут, цветы на броню бросают…

– А потом что было? – поторопил Головня угрюмо замолчавшего Панаса.

– Митинг устроили, – голос у связного был тихий, совершенно бесцветный. Но заряд злобы находился где-то внутри и мог жахнуть в любой момент.