© Евгений Меркулов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мне шептала донская волна

«Мне шептала донская волна…»

 
Мне шептала донская волна
Чудо-песни о вольных сынах,
Чьи деяния славят в веках —
О лихих, удалых казаках.
 
 
Я живу от Присуда вдали,
Так судьбы моей карты легли.
Но порой в полуночной тиши
Мне о Доне шуршат камыши.
 
 
Эти песни покрепче оков
Помогают сплотить казаков.
Вот поэтому, братцы, для вас
Я сыграю их здесь и сейчас.
 

Атака лейб-казаков под Лейпцигом¹

 
Осень. Лейпциг. Бонапарт
Молится украдкой.
Вяло плещется штандарт
Над его палаткой.
 
 
Неприятель с трёх сторон,
Близко окруженье.
Дать решил Наполеон
Главное сраженье.
 
 
Наподобие клинка
Конница Мюрата
В русско-прусские войска
Врезалась с наката.
 
 
Кирасиры хороши,
Им война – забава.
Не жалея палаши,
Рубят влево-вправо.
 
 
Десять тысяч, вот те крест!
Выручайте, братцы!
Наши сдвинулись в каре,
А куды деваться?
 
 
А французы прямиком,
Лошадей запаря,
Всею мощью прут на холм,
К ставке государя.
 
 
Казаки встают стеной,
Смело приняв вызов.
Ой, не зря учил Конвой
Граф Орлов-Денисов.
 
 
За Ефремовым вперёд
Поспешай, ребята,
И на смерть, не на живот
Бейте супостата!
 
 
Корпус, полк, дивизион?
Спятили вы что ли?
Лейб-казачий эскадрон
Стоит всех поболе.
 
 
Получи, Латур-Мобур,
Пару фунтов лиха,
Поострее, чем шампур,
Матушка-дончиха.
 
 
Гойда, саблей по виску,
Пикой в грудь, однако.
Захлебнулась на скаку
Ворога атака.
 
 
Лейб-конвой не оплошал,
Наше дело свято.
Государь не зря сказал:
«Слава вам, ребята!»
 
 
Пролетели 200 лет,
Но не властны годы.
Есть геройской битвы след
В памяти народа.
 

Георгиевский пост²

 
Эй, браток, не спеши, коль проехал – вертайся обратно.
Видишь камень-горюч, что белеется возле куста?
Ты сыми свой папах, поклонись, покрестись троекратно,
Помяни казаков, что погибли не бросив поста.
 
 
* * *
Три десятка солдат, да ещё командирская жёнка.
Супротив же отряд, где поболе бойцов во сто раз.
И по фронту Кавказ, за спиною родная сторонка
И нельзя отступить, и неможно нарушить приказ.
 
 
Всюду огненный ад, только крики: «Сдавайтесь, урусы!
Иншалла! Всё равно вам не выстоять в этой войне!»
Но стреляют в ответ и старик, и парнишка безусый,
И казачья жана с мужем тожа палит наравне.
 
 
А в живых уже нет, почитай, половины пикета,
Пара сотен врагов полегло и с другой стороны.
Но разрушен редут, и укрытия более нету.
«Эй, в казарму, браты! Там подмоги дождаться должны».
 
 
Догорает огонь, и не свищут смертельные пули…
От казармы – зола, только дыма ползёт пелена.
Казаки не сдались, превратилися в чёрные угли,
Но с поста своего не ушли ни один… ни одна.
 
 
* * *
Эй, браток, не спеши, умоляю, не делай ошибки,
И молитву прочти, хоть не видишь златого креста.
Белый камень-горюч, он стоит у селения Липки…
Помяни казаков, что погибли не бросив поста.
 

Русские спартанцы³

 
Сидит в душе неявная обида —
Заходит речь про доблестных мужей,
Так помнят лишь спартанцев Леонида,
А наши-то ни капли не хужей.
 
 
Две тысячи героев Войска Польска,
Сорокократный силы перевес,
Не взяли в плен отряд из добровольцев.
Европа, помнишь, «Ноу» или «Йес»?
 
 
Деревня Сендзеёвице, слыхали?
Название запомнили едва.
А там ить наши предки умирали,
Числом их было ровно сорок два.
 
 
Гусары из-под Гродно (не из штаба),
Линейные, донские казаки
И во главе их Александр Граббе.
Напротив шашек польские штыки.
 
 
Поляки окружали слева-справа,
– Сдавайтесь, казакам пощады нет,
Но шляхтичам-гусарам будет слава…
Огонь из всех оружий был в ответ.
 
 
И те, кто супротивиться был в силах,
Сумели перебраться на погост,
И точки огневые на могилах
Для наших братьев был последний пост.
 
 
Поляки шли на приступ, но однако
Запомнилась надолго, на века
Отчаянная наша контратака
Десятка русских против их полка.
 
 
Когда примчались силы на подмогу,
Среди героев, победивших смерть,
Был командир, шептавший: «Слава Богу!,
Коня мне дайте… Надо с ним лететь…»
 

Ненависть

(по мотивам романа С. Германа «Обречённость»)

 
Где к затону древнему ивы гнутся, плача,
Затерялся в зелени хуторок казачий.
 
 
Знали там и радости, знали и печали…
В двадцать первом, в августе, ЧОНовцы примчали.
 
 
Выдала карателям бисова холера,
Что в войну здесь прятали белоофицера.
 
 
* * *
Стайкой воробьиною мчались ребятишки
К берегу пустынному в поисках Микишки.
 
 
А малец на камушке, рядышком ведёрко,
Ловит деду с бабушкой рыбку-краснопёрку.
 
 
– Вон Микишка! Тута он! Сматывай-ка снасти
И айда до хутора, там такие страсти!
 
 
Краснюки нагрянули злые, словно черти,
Всем грозят наганами и пужают смертью.
 
 
Деда твово бестии мучили жестоко,
А потом повесили. Там кровишши стока!
 
 
Барахло разбросано, живность перебита,
Дед висит обоссанный, гы-гы-гы, Микита!
 
 
А ишо мы видели, как твою бабаню
Бóсую, избитую повели за баню.
 
 
* * *
Сквозь кусты орешины видно малолетке:
Мёртвый дед, повешенный на вожже на ветке,
 
 
А бабаню старую командир отряда
В куртке комиссаровой бьёт в лицо прикладом.
 
 
А она в анчихриста плюнула открыто.
А потом два выстрела… Сирота Микита.
 
 
Весь курень каратели обнесли соломой,
Подожгли старательно, и не стало дома.
 
 
Ни слезы не выпустил, ни вскричал мальчонка.
Только зубы стиснуты, сжаты кулачонки.
 
 
Ить заветы дедовы – Не проси пощады!
Жив казак, покедова не склонился гаду.
 
 
И учил дедунюшка – Пусть рыдают бабы.
Ты не плачь, чадунюшко. Энто дело слабых.
 
 
Пусть пытают вороги батьку, сына, внука
И других, кто дороги, – не издай ни звука.
 
 
А теперь про главное: нет прощенья катам!
Помни, дело славное – отомстить проклятым!
 
 
* * *
Белый, красный, верх да низ, стороны медали…
Закалялась ненависть, что покрепче стали.