– Ну что уставился, кретин? Голую девчонку никогда не видел? Сходи в баню и пялься, сколько влезет, маньяк недоделанный! Вахта, захваты раскрыты, катетеры вышли. Давай шустрее двигайся, идиот.

Давящее чувство в шее, лодыжках, запястьях, на талии отпускает, но саднящая боль в стертой коже остается. Я не хочу! Я не хочу опять на стенд! Мне больно, мне плохо! Пожалуйста!..

Она раскрывает рот, но из него вырывается только хриплый стон.

Твердые холодные руки подхватывают ее под плечи, за ноги, ее тело на краткий момент взмывает в воздух, потом снова опускается на жесткую поверхность. Зудение в голове усиливается.

– Блокиратор в «саркофаге» действует? Проверь еще раз.

– Да что ты пристал? Действует, конечно. Проверял я его вчера.

– Дубина! Ты что, не понимаешь, что произойдет, если блокиратор откажет в коридоре? Тебе ради своей шкуры лень еще раз тест запустить? Заткнись и делай, что сказано, а то рапорт на тебя подам.

– Слушай, Джок, ты что сегодня такой напряженный? Можно подумать, в первый раз чудище в лабораторию везешь. Мы же ее уже столько таскали! Она же смирная, как щенок, не то что некоторые.

– Да мне плевать, сколько! Я жить хочу, понял? Мне не платят за то, чтобы подыхать с оторванной башкой. Все, кончай действовать на нервы. Сначала тому молодому умнику приспичило в первом часу ночи эксперимент устроить, а теперь еще и ты тут выкаблучиваешься! Тест запустил?

– Запускаю…

Зудение в голове усиливается, волной накрывает ее целиком, и она тонет в нем, беспомощно открывая рот, словно рыба, выброшенная на берег. Что такое «рыба»? Что такое «берег»? Она не помнит. Она помнит только самое важное – ее зовут Карина. Карина Серенова. И мама за ней не придет. Она никогда не придет, потому что умерла много лет назад. Я не хочу снова!! Волна уходит, но зудение остается – оно всегда внутри, когда она не привязана к стенду. Если бы оно пропало хотя бы на минуту или две, чтобы она успела дотянуться своими невидимыми руками хотя бы до тех, кто рядом!

Глухо стукает крышка, и голоса отдаляются, глохнут, но не смолкают окончательно. Она плывет в черной пустоте, и только где-то сбоку кружится и пляшет многоцветная радуга. Она всегда где-то сбоку, ее не увидеть, как ни поворачивайся. Ее даже не поймать невидимыми руками, потому что на стенде ей больно и плохо, а в темной комнате она не чувствует их из-за шума в голове.

– Вахта, команда три пошла. Направление – стенд номер пять.

Ящик слегка дергается, и ее прижимает плечом к твердому холоду. Сейчас ее настоящие руки свободны, и при желании можно ощупать изнутри железные стенки. Но она не станет. У нее нет сил.

Дрожь от катящихся по полу колесиков ящика – и тишина.

Как хорошо… тихо… в голове нет зудения… Нет зудения? Тихо?

– Джок! Красный сигнал! Блокиратор вырубился! Смотри!

Теперь она снова чувствует свои невидимые руки. Они сжаты в тугие комки…

– Вахта, у нас ЧП – отказал блокиратор «саркофага»! Разворачивай его, быстро! Обратно в камеру, пока она не очуха…

Ее невидимые руки с силой распрямляются, и выбитая крышка ящика с громким звоном отлетает в сторону. Настоящие руки, с трудом сгибаясь, царапают маску – содрать, отбросить, увидеть! А еще теперь она может видеть и не-глазами тоже! Свет режет глаза – две расплывчатых фигуры в халатах отступают назад – своими не-глазами она видит ужас, искажающий их лица – ее невидимые руки хлещут во все стороны, словно пучок разъяренных змей – одно тело с силой врезается в стену и оседает – голова второй фигуры трескается и разлетается, теплые капли на всем теле, соленый вкус на губах – встать! Встать! Встать!

Тело не слушается, одеревенев. Встать! Она крепко цепляется за края ящика и изо всех сил тянет себя вверх, к свету. К свободе.

Встать! Ноги не слушаются, пол бросается навстречу – тупая боль в отбитых локтях и ладошках. Встать!

Они пожалеют! Они страшно пожалеют о том, что делали с ней! Она станет рвать их на куски, пока ее не убьют… тело словно деревянное, ноги подкашиваются. Нет. Нет. Надо бежать, пока они не спохватились. Она должна бежать и прийти в себя, а месть оставить на потом.

Шаг. Второй. Третий. Куда она идет? Вперед. Она в доме. В большом доме. Надо найти дверь или окно и выбраться наружу. Надо найти дверь – окно неудобно, высоко и со стеклами. Дверь. Где дверь?

По сторонам коридора – двери, двери, двери… На ближайшей – номер семь. Она помнит, что это – цифра семь! Она мало что помнит, но цифры – помнит. От двери идет знакомое зудение – туда нельзя, она снова потеряет невидимые руки.

Далекий голос с неподвижного тела.

– Команда три, почему стоите на месте? Я вас не вижу, камера наблюдения отключилась. Команда три, ответьте вахте. Команда три!..

По коридору. Вперед по коридору. Неважно, куда, лишь бы вперед.

Навстречу – скрип колесиков. Из-за угла выворачивает еще один ящик, за поручни держатся двое в белых халатах.

– …эту новенькую пока приказано зафиксировать в двадцатом боксе, потом ее…

Оборванная на середине фраза. Они далеко. Они позовут на помощь. Не успеть остановить. Ноги как деревянные, по коже начинают бегать злые мурашки. Каждый шаг отдает болью в ступнях. Быстрее! Еще быстрее.

Не успеть. Одна фигура быстро сует руку в карман, и мгновением позже в коридоре раздается глухой вой. Сирена плачет-заливается, а двое уже снова исчезают за углом. Не догнать, не достать.

Сирена. Ящик посреди коридора. Они мучают кого-то еще? Не только ее? Нужно помочь… Удар невидимых рук, мигание красных лампочек, отброшенная крышка – стальные петли вырваны с мясом, в глубине ящика – сжавшийся, тихо поскуливающий комочек. Знакомое зудение в голове – ударить по ящику еще и еще, чтобы оно утихло навсегда. Сирена вопит.

– Вста… вай… – Пересохшее горло не слушается. – Пойд… дем…

Невидимые руки послушно тянутся вперед, выдергивая комочек из ящика. Девочка. Еще одна девочка. Младше ее. Перепугана до смерти. Не-глазами видно – у нее тоже невидимые руки! Они оживают, мерцают, беспорядочно мечутся вокруг, хлещут по невидимым рукам Карины – внезапная боль, словно от жидкого огня на стенде – потом внезапно успокаиваются и сворачиваются спиралями.

– Пой… дем…

Топот ботинок за углом. Двое – мерцающий полумрак скрадывает черты лиц. Растерянные голубые глаза смотрят на нее поверх дула пистолета, палец дрожит на спусковом крючке. В расширенных зрачках непонимание и растерянность, и невидимые руки врезаются человеку в лицо, крушат нос и скулы, и череп трескается от страшного удара о противоположную стену коридора… Мгновением позже рядом изломанной куклой валится второй.

Заливается сирена. Пистолеты. Они начнут стрелять. Она умеет останавливать железные шарики поодиночке, но если их много, ей не справиться одной. Нужно укрыться… дверца ящика? Она тоже железная, пули отскочат. Можно нести ее перед собой – но тогда она не сможет убивать, расчищая дорогу.

Эта девчонка! Рывком вздернуть на ноги.

– Слушай… – Голос слушается уже лучше, сухое горло слегка смачивает слюна. – Надо бежать. Возьми дверь. Закрывай нас от пуль. Понимаешь?

В глазах девчонки – страх. Она еле стоит, съежившись, обхватив себя за плечи. Она не понимает… Рывком вздернуть с пола железную пластину – как заставить ее подхватить?

– Держи! Держи крепче!

Девчонка продолжает скулить, но ее невидимые руки бросаются вперед и крепко хватают дверцу.

– Хорошо. Держи так. Пойдем…

Внезапно она видит не-глазами – там, дальше, есть дверь. За дверью – лестница. Четыре пролета вверх и еще одна дверь. Потом много-много стекла – и за ним свобода. Она не задумывается, как именно видит, сейчас – неважно. Главное, путь известен.

Заливается сирена. Топот ног по коридору – все ближе и ближе.

Она не вернется в темную комнату. Ни за что.

– Не-на-ви-жу!.. – бьется в стены коридора отчаянный крик.

11.05.843, земледень

Цукка проснулась от того, что солнечный луч, проскользнувший сквозь крону дерева за окном, щекотал ей глаза. Громко щебетали неведомые птицы. Девушка сладко потянулась и протерла глаза. Потом взглянула на циферблат наручных часов, лежащих на подоконнике. Мамочки! Уже восемь утра, девятый! Ничего себе она разлежалась! Она же столько планировала сделать…

Она соскочила с постели и принялась лихорадочно копаться в сумке, разыскивая халат. Побыстрее разобраться с утренним туалетом – и за дело! В животе пробурчало. Да, еще надо позавтракать. У нее с собой ни крошки, ведь она планировала купить что-нибудь на завтрак вчера вечером. Не сложилось…

Интересно, у Дзинтона еще осталась вареная картошка с колбасой?

Она выскочила в коридор, и живот заурчал еще громче, когда в нос ударил изумительный аромат. Из двери кухни несло чудесным запахом жареного мяса и яичницы. Она прокралась к кухне и осторожно заглянула внутрь.

– Привет, госпожа Цукка! – весело сказал Дзинтон. – Сильна ты дрыхнуть, однако! Я уже собирался возле твоей двери утреннюю песню петь. Есть, небось, хочешь?

Цукка кивнула, но тут же спохватилась и замотала головой. Невежливо объедать других! И вообще, именно она собиралась его обедом угощать.

– Раз хочешь, значит, заходи, – Дзинтон подцепил вилкой кусок жареной ветчины. – Я тут с утра в город сбегал, еды немного купил, так что присаживайся. Только умойся сначала, засоня.

Девушка открыла было рот, чтобы категорически, хотя и очень вежливо, отказаться, но предатель-живот забурчал в третий раз, еще громче, чем раньше. Желудок сжало голодным спазмом, а слюна разве что не закапала изо рта.

– Э-э… спасибо, господин Дзинтон, – несчастным голосом отозвалась она. – Спасибо, но…

– Умываться и за стол, – решительно подытожил парень. – А то еда остынет.

Цукка вздохнула и покорилась судьбе.

За завтраком она как-то незаметно рассказала Дзинтону все о себе, о своей семье – отце, мачехе, брате с сестрой, о проваленных экзаменах в университет (услышав про физический факультет, парень уважительно присвистнул), о работе продавщицей… За раскрытым окном щебетали птицы, ветерок нес запахи свежей травы и цветов, весна в самом разгаре, и думать о своих проблемах страшно не хотелось. Но с Дзинтоном оказалось на удивление легко разговаривать – он не перебивал, не сочувствовал, не смеялся, только кивал и изредка поддакивал, так что слова выскакивали как-то сами по себе.

– Понятно, – сказал он в конце концов. – Не расстраивайся насчет университета. Правильно тебе отец сказал – поступишь следующей зимой. Подготовишься как следует к экзаменам и поступишь. Запишешься в библиотеку и станешь ходить туда вечерами и в выходные.

– Ага, – Цукка за неимением салфеток вытерла рот тыльной стороной руки и поднялась из-за стола. Ну, по крайней мере, она хотя бы посуду помоет. – Спасибо, господин Дзинтон, за угощение, очень вкусно. Мне пора заняться делами. Надо за сегодня еще жилье себе подыскать…

– Зачем? – удивился парень. – А здесь тебе чем не нравится? Хорошее место. Немного далековато от трамвая, но две версты – не так много. Пятнадцать минут пешком, и все. Оставайся, а? А то… – Он запнулся. – А то мне одному скучно.

Цукка нерешительно замерла.

– Но ведь здесь чужой дом, – наконец сказала она.

– Ну и что? Я же живу.

– Но как можно жить в чужом доме, не заплатив?

– Поверь мне, вполне можно, – Дзинтон подмигнул. – Кстати, никто не мешает тебе заплатить хозяевам – если сумеешь их найти.

Цукка заколебалась. Действительно, почему нет? Если можно Дзинтону, почему нельзя ей?

Но так незаконно!

Ну и что? Все равно дом никому не нужен. А она вместе с Дзинтоном может за ним присматривать – чтобы не забирались бродяги, воры, и вообще.

– Молчание – знак согласия, – резюмировал парень. – Вот и ладушки. Слушай, госпожа Цукка, а ты… м-м, не возражаешь обойтись без формальностей? Не люблю, когда господином называют. Просто Дзинтон, и все.

– Хорошо. Тогда и я просто Цукка, – откликнулась девушка. – Эй! Погоди, когда я успела согласиться остаться?

– Только что, – пожал плечами парень. – Да брось ты, все в порядке. Уйти всегда успеешь. Только у меня условие – ужин готовим через день, сегодня я, завтра ты, и так далее. Кто не готовит – тот моет посуду и ходит по магазинам. Продукты – вскладчину. Договорились?

Цукка только приоткрыла рот. Ну и нахал! Впрочем… почему бы и нет? Какая разница, на одного готовить или на двоих? Почти никакой. Зато не ежедневно, а через день.

– Договорились, – тряхнула она головой.

– Замечательно. Тогда сегодня твоя очередь посуду мыть. Ну ладно, ты пока осваивайся, а я дальше пошел мозгами ворочать. Там тренд интересный…

– Что? – удивилась девушка. – Что такое «тренд»?

– Ну, на бирже акции одной компании, похоже, вот-вот расти начнут. Нужно немного прикупить. Я же на бирже играю, чтобы на жизнь заработать. Не профессионально, а так, по-любительски. Тупо, скучно, зато пара часов в день – и можно о деньгах забыть. Мелочь, но мне хватает. А как закончу программировать искина, он вообще сам станет играть, без моего участия. Но сначала нужно современную биржу изучить как следует, давно я что-то за процессом не следил. Ну, я пошел. Если захочешь – приходи в гости, поболтаем.

И Дзинтон выскользнул из кухни. Цукка осталась стоять, глядя ему вслед. Ну ничего себе! Не человек – ураган. Раз-два, все разложено по полочкам, все понятно – знай плыви себе в кильватере.

И все-таки – почему он живет один в заброшенном доме? Кстати, так нечестно: она ему о себе все рассказала, а он ей – почти ничего. Ну, она к нему еще прицепится.

Она потерла щеки ладонями и ойкнула, когда жир с так и не вытертых толком рук остался на лице. Что же она тут не мычит и не телится? Программу на сегодня никто не отменял. Пусть даже поиск жилья отпал, но ведь столько всего еще нужно сделать!

Она поддернула рукава халата и начала собирать со стола посуду.

Карина чувствовала, как прижавшуюся к ней девчонку бьет дрожь. Солнце поднялось уже высоко, но в их убежище в глубине густых кустов стояла густая тень. Пробиравшийся сквозь листву ветерок заставлял девочек клацать зубами и еще сильнее прижиматься друг к другу.

Надо добыть одежду. Надо поесть.

Две мысли с самой ночи бились у Карины в голове. Живот то и дело сводило голодной болезненной судорогой, в носу начинало свербеть. Холодно и хочется есть. И в голове начинал копиться плотный туман, изредка охватывающий ее тугим обручем боли.

Листья на кустах густые, но не очень. Какой сейчас период?

– Как тебя зовут? – медленно, с расстановкой спросила Карина, с трудом шевеля закоченевшими губами.

Девчонка, вздрогнув, прижалась к ней еще сильнее.

– Яна, – тихо сказала она. – Яна Парака, госпожа. Рада знакомству. Прошу благосклонности.

Прошу благосклонности? Сколько времени она не слышала таких слов! От них тянуло домашним уютом, воспоминаниями о маме. Но она не дома. Как положено отвечать? Она не помнит. И не хочет вспоминать.

– Не надо – госпожа, – хрипло произнесла она. – Меня зовут Карина. Тебе сколько лет?

– Десять, – все так же тихо откликнулась Яна.

– Ты давно в Институте?

Яна помедлила, раздумывая.

– Что такое «институт»? – наконец переспросила она.

Карина опешила.

– Ну… – неуверенно сказала она. – Так называлось место, откуда мы сбежали. Неужели ты не слышала ни разу?

– Меня привезли вчера вечером. Наверное, на корабле, – от дуновения ветерка Яна снова задрожала крупной дрожью. – Я не видела, меня из ящика не выпускали, и я спала почти все время. Но когда я просыпалась, пол качался.

– Счастливая! – вздохнула Карина. – А я там пробыла…

Сколько она провела в Институте?

– Какое сегодня число? – спросила она у спутницы.

– Одиннадцатое пятого… кажется, вчера было, – сообщила та. – Или десятое. Я не помню точно, я спала долго.

Пятый период? Когда ее поймали? Кажется, шел третий период. Какое число? Не помнит. Неважно. Неужели всего два периода?

– А год? Какой год?

– Сорок третий, – недоуменно посмотрела на нее Яна.

Сорок ТРЕТИЙ? Восемьсот сорок третий?! Два года! Целых два года… Почему она почти не помнит прошедших лет? Все, что осталось в памяти – долгая череда пробуждений, наполненных бесконечным ужасом и болью, и кошмарных снов, мало отличавшихся от реальности. Ее кулаки бессильно сжались, и невидимые руки нервно заметались вокруг тела, готовые крушить и рвать. Усилием воли она заставила их успокоиться и свернуться в клубки, иначе можно случайно ударить Яну.

– Ты есть хочешь? – спросила Карина. Яна лишь молча кивнула в ответ.

Сидя под кустом в лесу, еды не дождешься. Нужно идти искать. Но ведь их самих ищут!

Пусть. Ее уже искали. Она плохо соображает, многое забылось, но как прятаться и воровать еду, помнит. Только сначала нужна одежда – или они совсем замерзнут.

Карина с сомнением взглянула на Яну. Оставить ее здесь? Или взять с собой? Если взять, то вдвоем их легче обнаружить. А если оставить, то на нее могут наткнуться. Или малявка сама вылезет и все равно попадется. И тогда ее вернут в Институт. Нет, ни за что. И потом, теперь они вместе, а вдвоем легче. Даже ночью можно дежурить по очереди, чтобы не застали врасплох. Ну, вместе – значит вместе.

– Сейчас пойдем в город, – объяснила она Яне. – Сначала найдем одежду. Наверняка где-то на окраинах на веревках сушится.

– Но ведь она чужая! – пискнула малявка.

– А сейчас станет наша! – зло ощерилась Карина. – Или ты замерзнуть хочешь? Нет? Значит, помалкивай и делай, как я говорю. Потом найдем еды. Можно выбить дверь в доме, где хозяев нет, и обчистить холодильник. Поняла? Только слушайся меня, а то нас опять поймают.

– А как мы дверь выбьем? – испуганно спросила Яна. – Она же крепкая.

– А вот так! – Карина вытянула невидимую руку и с яростным наслаждением хлестнула ей по тонкому деревцу. Брызнули мелкие щепки, и ствол начал медленно заваливаться на бок, но почти сразу повис на ветвях соседних деревьев. – А если нас кто-то попытается остановить, я их так же ударю!

– Нет! – внезапно воскликнула Яна, отстраняясь от Карины. – Нет! Нельзя!

– Чего нельзя? – не поняла Карина.

– Нельзя бить людей! Ни за что! Им больно, они даже умереть могут!

– Ну и пусть. Ты что, их жалеешь? Они-то тебя не пожалели. Небось, как поймали, так и отправили в проклятый Институт. Ты знаешь, что со мной там делали? Я сто раз хотела умереть!

– Нет. Мама мне говорила, что нельзя бить людей, – упрямо склонила голову Яна. – Она говорила, что моя сила – дар, а вовсе не уродство. Что его нужно использовать для людей, а не против них.

– Мама? – пораженно спросила Карина. – У тебя есть мама? Настоящая мама?

– Она… умерла.

Внезапно глаза Яны наполнились слезами, и она слабо заскулила, уткнувшись носом в коленки. Карина растерянно смотрела на нее, не понимая, что делать.

– Эй… – она ткнула девчонку пальцем в плечо. – Ты чего?

– Ни…чего… – сквозь слезы откликнулась она. – Маму вспомнила. И папу. Они погибли. Мне сказали, что они уехали, но я знаю, что они погибли…

– Да? – глупо сказала Карина. – Жалко. А вот я своих родителей совсем не помню.

Яна подняла зареванное лицо:

– Совсем-совсем не помнишь?

– Совсем, – вздохнула Карина. – Ну, только маму немного. Я себя только в детдоме помню, лет с семи. Мама умерла от болезни, а папы у меня, кажется, никогда и не было. Или он тоже умер. Ну, кончай реветь. Нам идти пора.

– Нет.

– Что – нет? – удивилась Карина.

– Я не пойду с тобой, пока ты не пообещаешь не бить людей, – упрямо сказала Яна, громко шмыгая носом. – И я бить не стану.

– Дура! А если тебя станут бить? Думаешь, пожалеют?

– Ну… если они сами начнут, то, наверное, можно, – неуверенно сказала Яна. – Но первой нельзя.

– Ладно, – вздохнула Карина. – Первой не начну. Пошли.

Интересно, а в какую сторону город? Ночью они бежали, не разбирая дороги, пока у Яны не кончились силы. Потом Карина, спотыкаясь и падая, еще какое-то время тащила ее невидимыми руками, но вскоре из сил выбилась и она. Сейчас девочка лихорадочно пыталась понять, куда идти. Неужели они заблудились совсем рядом с городом?

Так, без паники. Надо думать головой. Они явно на склоне горы. В одну сторону – в гору, в другую – под гору. Города обычно строят у подножия гор. Только на побережьях у самой воды, говорят, не строят.