“И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив”.

Числа. 21:9.

Начало всех историй

Темнота души подобна колодцу без дна, когда воды достаточно, чтобы напитаться ею, но глубина не позволяет зачерпнуть влаги живительной, там лишь холод сковывает сущее, ибо не проникает луч солнечный в те просторы узкие. И потому находящийся во тьме, будет видеть тусклый единый светоч наверху, а вокруг лишь тьму беспросветную.

Внимайте слову моему и не уподобляйтесь аспиду сему – скажу я вам, взглянув на ужасное отражение своей души и на абрисы омерзительного тела, ибо это мое страдальческое бремя. Змей искуситель ползает на брюхе и жалит в икры прародителей незрячих, но та ступня и в грязь втопчет сего гада. Змей мудр, но кротость голубя неведома ему.

О как несчастны вы потерявшие опору мира, основы нравственности, этики морали и незримой связи с Богом. Как вы упрямы отроки, познающие лживые науки, ваши души испытывают муки, вы изнываете от боли рвущихся оков, вы свободными кажетесь весьма, однако неспешно зло прокрадывается в ваши юные уста, что глаголют любострастно и самолюбиво. Увы, и горделиво.

Заклинаю – не помышляйте о дурном, являйте правду там, где правят вероломно двуязычно, закон твердите там, где бесчинствует беззаконье, и мыслите своим умом, обратитесь к Господу с прощеньем о милости откровенья и с Божьего повеленья, обрящете вы тогда доброты смирения познанья. Помните – душа есть идеал, что искажается порой пороком. Низвергнув страсти, в чистоте откликнется нам Свет и в Свете том уже не будет тьмы.

Впредь искушаемы вы будете привольно, опишу дословно сторону души своей отроду безумной. Вот грозные виденья предо мною драмою встают, вот и сюжет известен с самого начала. Строфы слагаются в абзацы, сплетаются, словно обручи змеи, от главы перейдем к хвосту, иль в ином порядке зачнется повесть великая по смыслу и значенью. Позвольте явить вам мою гордость в обличье тварном. Ныне сотворим воображеньем образ странный, мой реальностью зеркальный, или лишь воображаемо астральный.

Замедлите сердца, успокойте вечный кровеносный механизм, не сочтите сказ за афоризм. Не обессудьте, не травите скулы зловредною усмешкой. И пусть исторгнется творенье из пучин муз тлеющих моих. Вот рукописи в пепел превращаются, бывши некогда белыми листами, заведомо до суда забвеньем стать желают. Пускай они свою переломную судьбу, свой едкий фатум знают, но я лишен порядка, или перевоплощенья. Еще одну мне предстоит жизнь прожить. О сколько лет минуло с тех пор, я жил видимо более Адама! Вот только семя мое останется во мне и не расселится по миру, только семена души будут жить в веках, в потомках, после остановки моего покойного дыханья. Плоды мои не гниют, трупный яд не источают, но эфирной радугой в живые души благословленной лирой проникают. Позвольте, в муках творчества дитя премудрое рукописное зачать. Ныне историю приступаю неистово слагать.

Боже, позволь мне сей творенье дописать.

История первая. О подкидыше и семье баронетов

Барон Дон-Эскью не отличался отличительной сдержанностью нрава, посему навязчивое утомление всюду сопровождало его будничные разъезды и кратковременные вылазки в заграничные страны, особенно в праздничные дни, настрой его претерпевал неминуемое падение в непролазные топи суетливых дел и мелкосортных делишек. Именно сейчас он нетерпеливо ожидал заключение неторопливого нотариуса о расширении родовой усадьбы по причине многочисленности знатного семейства. Ибо его верная супруга зачала, выносила и явила на свет Божий трех здоровых деток с высокими заблаговременными видами на будущее, особенно на процветающую земную жизнь. Посему, барон, повинуясь обыкновенному чувству защитного оберега, замыслил постройку ряда новых домов на подданных ему землях, как для прислуги, так и для семейств, мужей и жен своих кровных отпрысков, если они изберут столь важное общественное поприще создания ячейки общества – как думал он всегда, не гнушаясь сомнениям. Имея баснословное положение в светском обществе и некоторое уважение среди церковной иерархии, всё же барон не слыл миллионщиком или чрезмерно расточительным богачом, скорее он являлся удачливым предпринимателем и человеком, который удачливо родился в семье честнейших аристократов. Однако барон нисколько не располагал типичными чертами сребролюбцев, особенно его крестьянский нос картофелиной всегда вызывал в нем отвращение к самому себе, но в характере джентльмена не имелось сентиментальности, разрушительных самобичеваний, тем паче ущемления самооценки. Потому что барон, гордо приподняв кустистые брови, всегда шел напролом, невзирая на внешние особенности видимых и невидимых препятствий и всяческих ограничений. И люди всех возрастов и родов за маской надменного темперамента не замечали обильные греховные недостатки барона.

В это непогожее утро, размашисто махая скомканной бумагой перед колким носом юриста, словно услужливо обдувая его веером, или опахалом, барон бурно толковал свои резоны, обходясь со средним классом по обыкновению грубо, не ставя нотариуса ни во что ценное. Краснея, источая липкий пот, или таким химическим образом французские духи преобразовывались из газообразного состояния обратно в жидкое, он прикладывал толстые руки к пухнущей голове в знак непонимания трудностей возникших с разрешением сего недвусмысленного вопроса. Неужели так трудно поставить всего одну печать, крючковатую подпись, и сразу все станут довольны и обогащены. Но уважающий себя юрист противился желанию барона, имея на то веские основания, его предпочтение складывалось не в пользу просящего возрастного лица, если судить по шкале заслуг перед обществом. Ведь когда барон с честью пополнил население родной страны несколькими податливыми внушению умами и рабочими руками, он уразумел в том неоцененный подвиг, вклад – если сказать грубо, и посему желал, чтобы раскормленное государство ответило ему тем же резоном, увеличило его земли минимум в три раза, по тридцать соток на ребенка. Объективно, никто, конечно, не считал сей заслуги чем-то достойным особого восхваления. “Знаете, мсье, сколько у нищих людей рождается детей, десятки, и что, прикажите всех немедля обеспечивать бесплатным жильем? Это весьма не прагматично” – хотел было высказаться юрист подобным откровенным образом. Однако, слуга юриспруденции, одетый в классический фрак и с основополагающей залысиной с одной стороны немного удлиненной главы чуть выше выпуклого лба, на коем уже появились горизонтальные складки, а мышиные глазки то и дело опускались в знак наигранного почтения, он-то и хотел протестным возгласом ответить барону, но исступленно промолчал. Барон в свою очередь не унимался, заискивал, угрожал и всячески властно воздействовал на ум упрямого государственного деятеля. Затем барон начал подумывать о взятке, вот только легче самому купить землю, чем даровать ту же самую сумму чиновнику, который может прогореть на принятии черной мзды. В общем ракурсе, перспектива виделась далеко не радужной.

– Подписывайте. – говорил барон. – Или не считаете нужным удовлетворить мои веские предпочтения, не боитесь моего весомого положения и чиновничьих связей. А вот если я посещу вашего работодателя и явлю тому зловредную жалобу о вашем неподъемном положении, неподкупном нраве. Но нет же, вы умно предохранились, вы частное лицо и не страшитесь никого. Так что вы хотите? Денег? Повышение? – не различив и йоты смягчения на лице юриста, барон заискивающе воскликнул. – В толк не возьму, как можно быть таким лиходейским истуканом, не в меру своенравной брюзгой!

– Ошибаетесь, мистер Дон-Эскью, я по своей природе учтив и податлив, если всё распределено по закону. Правила – это моя жизнь, мне скажут за порогом этого дома – а чем вы лучше других, когда законники сами же нарушают свои законы. Но помимо прочего есть суд. Идеология моя такова, и идти наперекор суду я не намерен.

– Как можно обойти этот дрянной закон? – вопросительно пробубнил барон.

– Никоим образом. – вкрадчиво ответил нотариус.

– Неужели нет лазеек, оговорок, черных пятен? – не унимался истец.

– Только одно условие сможет вам посодействовать. В семье истца должно быть четверо детей, или более того выше названого числа граждан младшего возраста, верноподданных нашего суверенного государства. Тогда закон смягчается, и в частном прошении могут возникнуть положительные аспекты, посему рассмотрение сего дела, возможным станет в скором времени. К примеру, могут быть предложена как компенсация, некоторая скидка на приобретение земельных участков.

– И это весьма затруднительно. – проговорил с неудовольствием немного успокоившийся барон. – Порох в пороховнице иссяк, детей я более иметь не могу, да и незачем обременять себя лишними ртами. Моя неосведомленность сыграла со мною злую шутку. Все эти препирательства мне толком наскучили. Вы, милейший, подчиняетесь законам властей земных, даже если те законы противоречат вашей совести, какой тогда может быть между нами диалог. Вы выучены по книге и сами стали ее кожаным переплетом.

Юрист в силу системной должности сносил все обвинения стойко, пропускал мимо ушей всякого рода описательные иронические выражения, отмалчивался с не посрамленным достоинством.

– Бюрократия. Позорные бумаги. – причитал барон слегка угрожая. – Вот поеду сейчас же домой, открою шкафчик с документами и предам их честному огню. И что? Что вы на это скажите? Неужели я сразу потеряю имя, имение, детей и супругу, уважение, немалый достаток. Бумаги лишь подтверждают то, что и так всем известно. Как впрочем, да будет вам известно, признания в любви словесно звучат, куда искренне, чем на листе письма.

– Если вам не нужны свидетельства, то для чего явились в мою многострадальную контору? – изъявил узнать юрист.

– Да что с вами попусту язык мучить. – махнул рукой барон поднимая правую бровь в знак прошения, но нотариус слыл покорным почтением, однако не выказал ни грамма одобрения нестерпимым потугам богатого человека.

В расстроенных чувствах барон Дон-Эскью долгое время справлялся о других коллегах правового института общественности, коих, впрочем, достойных не оказалось. Проблемы нарастали снежным комом, хотя погода была неодобрительно дождливая, видимо ей пришлась по духу роль плакальщицы, которая, как известно особенно обладает талантом источать слезы, даже если ее настроение не располагает к черной меланхолии.

И в довольно живописной обстановке на улице господина дожидался лакей Эстебан, загорелый и поджарый слуга находящийся в зачарованном томлении. Редкие капли стекали по его черной замшевой куртке. Он всегда сопровождал барона, с доблестью исполняя предназначение охранника или хранителя пожитков. В эту минуту он сторожил с верностью экипаж с изрядно подвыпившим кучером на козлах, последний более нуждался в пристальном наблюдении, нежели чем вещи.

Имея почтенный вид, несколько туземный, Эстебан походил на взрослого обеспеченного представителя рабочей молодежи, ведь зим ему минуло не так много, чтобы зачислять его в старики, судьба назначила ему прислуживать уважаемому человеку и обогащаться за счет чужих накоплений. Первая его встреча с бароном состоялась в экстремальной ситуации. Однажды какой-то взбесившийся старик ринулся напрямик к Дону-Эскью, сверкающей заточкой гневливо требуя денег. И господин уже готовил кошелек, уже оставлял себе мелочь на дорогу, как вдруг появился, словно из неоткуда, Эстебан, настолько похожий на бродягу, что барон начал было готовить подать и второму бандиту. Однако сын итальянца нисколько не смутился, не стушевался, а заступился за господина мирным образом, подставив свою коричневую грудь под непредсказуемое лезвие. Тот злой старик, безусловно, не ожидал в своем плане такого поворота событий, посему наскоро испугавшись, убрал холодное оружие, дабы выстрелить из самодельного карабина. Но Эстебан не дрогнул и перед этой нависшей опасностью, он словно был готов принять на себя все удары, все смертельные пули. Барон естественно хотел, чтобы защитник вырубил пожилого разбойника одним хуком справа, завершив победную цепочку апперкотом, но вот странность, иноземец оказался до жалости миролюбив, и поверг своей неприступностью нападавшего в ужас, отчего тот, побросав всё свое оружие, прокляв саму затею несостоявшегося грабежа, ретировался обратно в трущобы. Так Эстебан снискал работу, некоторое благополучие и ауру высокой необходимой непоколебимости.

Тем временем в доме, сосредоточенно преумножая нервные процессы, барон вскипел самоваром, юрист даже от чувства самосохранения отошел к окну и жалобно воззрился на баронского слугу. Тот в свою сострадательную очередь всё понял с первого вопрошающего взгляда. Но быть третьим участником в споре он не желал, к тому же его господин лишь кипит, но не выплескивается наружу, слишком уж крепко-накрепко привинчена крышка его раскаленного черепа.

В последующие минуты Эстебан начал ощущать холод и некоторое душевное беспокойство. Показалось или и вправду, возле кареты кто-то прошмыгнул, призрачная тень или тень призрака, бродяга или уличное животное. Не страдая галлюцинациями, кучер своим заплывшим глазом ничего странного не приметил. Однако. Что-то явственно произошло, чуткий Эстебан всегда за милю чувствовал нарастающие передряги, предрекал подкрадывающиеся опасности. Тогда его сердце по обыкновению начинало бешено колотиться, указывая на эпицентр зарождающегося конфликта. Может потому что хозяин сегодня не в духе, потому не откажется зацепить и отругать слугу за малейшую несерьезную провинность, всегда столь молчаливого и терпеливого, может по этой причине барон нанял его, за недвижность чувств.

Женские истерики выражаются в звуках, в таких как крики и бранная оскорбительная ругань, а мужские истерики заключаются в физических действиях, драки то или простое пьянство. Господин себе, естественно, такого не позволит, не станет бушевать до критической степени, но всё же слуга намеренно предвосхищал, заведомо готовился к сим срывам основательно и продуманно.

Посему Эстебан, верноподданно дожидался барона неукоснительно, не двигаясь с должного места. Вскоре мечтательные видения пропали, возле кареты более никто не промышлял.

Дождь тем временем усилился, посему закурить папиросу оказалось делом невозможным, да и сменить пост на более сухой не было никакой возможности. Он всегда, сколько себя помнит, был непреклонен в своих убеждениях. Однажды судьба приготовила Эстебану сложнейший по трудности выбор. Один злодей хотел побить его друга, а в руке Эстебана был камень или иной тяжелый предмет, не суть важно. Главное состояло в деянии, как поступит он – может кинуть камень в мнимого врага и тот отстанет от них, но тогда причинит человеку боль, что есть бесчеловечно, чего пророк Иисус Христос из Назарета не допускает, или не вмешаться и всё происходящее доверить рассудительной судьбе. Любой другой араб на его месте незамедлительно бы ударил обидчика, хвалясь направо и налево своим злым поступком, но Эстебан поступил иначе, он встал между врагом и другом, и те растерялись, познав его самопожертвование, посему более никто не посмел более нападать на них. Если желаешь кого-то ударить, то бей меня, всегда бей одного меня, но никого более не трогай – сказал Эстебан злодею. И тот пораженный поведением странного туземца, решил более не посягать на жизни людские, ведь есть те, кто готов отдать свою жизнь за человека, не совершая греха. С того дня, Эстебан поступает подобным образом всегда и везде где свершается злодейство.

Его сородичи, имея воинские нравы и обычаи, не поддерживали его миролюбие, даже унижали его по сему поводу, поэтому теперь ему живется куда лучше среди европейцев, культурно и нравственно обогащенных. Однако он не знал, насколько губительно в дальнейшем изменятся времена и как развратятся нравы.

Переворот в душе Эстебана произошел, когда он находился в паломничестве по святым землям, почитая пророков единого Бога, он посещал реликвии, молельни, храмы. Восточная культура растила его, но мудрость он приобрел в ином мировоззрении, однажды он узнал о другом пророке.

Многие арабы из Египта, Сирии, Турции, приезжали в Иерусалим для поклонения. И многие почитали Иисуса Христа основателя христианской веры за пророка, ибо Он проповедовал о Боге, о добродетели и обличал иудеев. А с евреями у них имелись некоторые недомолвки и пересуды, те также воинствующе настроенные, с мерою – глаз за глаз, никак не могли поделить с мусульманами целые города. Отсюда вытекали конфликты и междоусобицы. Меж двух огней, в это время, Христос виделся Эстебану золотой серединой, словно Он встает между людьми и успокаивает их Истиной. Словно любить необходимо не только свою семью, свой род и свою страну, но и весь мир, всех людей от мала до велика, вне рас и религий. Тогда для Эстебана всё разрешилось, теперь и он подобно светлому пророку будет разделять людей любящим духом своим. Особенно ему понравился меч в Его деснице на иконе Страшного Суда, словно луч неведомого света, прозрачный, духовный меч и Эстебан нарек себя сим орудием правды.

Дверь внезапно с треском отворилась, был ли это увесистый пинок или выпад руки барона, так и осталось загадкой. Видимо переговоры безрезультатно окончились. Отчего слуга торопливо выдохнул, встал по струнке готовый к принятию излияний желчи на свою марионеточную персону, но барон напоследок решил крикнуть несколько манерных аристократических инсталляций и весьма витиеватых ругательств в окно нотариуса. Если бы поблизости был снег, то он, подобно вздорному мальчишке не упустил бы возможность швырнуть смачный комель в высокомерную физиономию юриста. Однако, схватившись за область сердца, господин отчаянно махнул рукой, словно отгоняя назойливых насекомых или прогоняя дурные мысли, обратился к слуге.

– Вылупился словно затравленная мышь. – воскликнул он, и тут же поправился. – Да не ты. А этот консультант недоучка, смотри, то и дело глазеет на меня и посмеивается злорадным хохотком. Сказал, что мне нужно завести четвертого ребенка. Может мне тебя усыновить?

Эстебан утробно сглотнул.

– Нет, ты чересчур стар для ребенка, во внешности конечно, ума-то у вас у всех ни на грамм не прибавилось! А еще смеете поучать меня.

Обычно барон Дон-Эскью не столь нахально дерзок, но сегодня не на шутку разгорячился.

– Поехали, что попусту время терять. – он взглянул на часы. – До обеда управились, а я думал, придется рыть яму и подключать полицейских, слыхал они на изощренные пытки мастера. Увы, юрист крепкий орешек, который расколется, если только самолично упадет с ветки орешника. И на земле уже станет неинтересен, потеряв всякую ауру недосягаемости. – тут барон затопал к карете. – Поехали, Эстебан, должно быть и у тебя в желудке колоннада залпов пушечных выстрелов королевского флота разыгралась.