8 августа

В моей жизни был момент прямого контакта с Солженицыным. Великий режиссёр Глеб Панфилов пригласил меня сняться в фильме «В круге первом». Предстояло сыграть некого писателя Н. Галахова. На самом деле это не кто иной, как Константин Симонов. Я с радостью согласился, но у писателя Галахова в романе совершенно нет текста, и мне самому пришлось написать монолог своего героя. Солженицын очень внимательно следил за съёмочным процессом и не допускал никакой отсебятины, но написанный мною текст утвердил, хотя это и не совпадало с его трактовкой образа Симонова. Я постарался в монологе придать Симонову больше трагизма и благородства, чем было у Солженицына, который явно Симонова не любил. То, что он утвердил мой текст, меня порадовало, и я оценил способность классика слышать другое мнение…

Мне понравился эпизод, который получился в итоге. Говорили, что Солженицыну тоже.

13 августа

…Выработалась у меня такая мантра, которую я часто проговариваю про себя, когда встречаюсь с хамством, пошлостью, когда вижу постыдные действия наших политиков, когда вижу отвратительное поведение моих соотечественников, когда встречаюсь с некомпетентностью и непрофессионализмом, ложью, жадностью, вероломством и прочим, когда здесь читаю бессмысленные и злобные слова, – я проговариваю про себя, спокойно и монотонно: «Они не заставят меня разлюбить Родину, они не заставят меня разлюбить Родину…»

15 августа

Вчера и сегодня усилием воли заставил себя оторваться от новостных каналов. Считаю необходимым успокоиться и разобраться в отношении к произошедшему. Ясно, что восстанавливать прежние отношения бессмысленно. Произошло непоправимое… Помню, больше десяти лет назад, когда жил и работал в городе Кемерово, в театре, которым я руководил, постоянно возникали конфликты, тянулись дрязги, прорывалась накопившаяся за семь лет усталость друг от друга (а возраст театра тогда составлял критические семь лет). Я постоянно чувствовал, что назревает скандал. Причём вспыхнуть он мог в любую секунду, из-за ерунды. Тогда я обратился к своим друзьям и коллегам с просьбой: «Ребята, пожалуйста, постарайтесь не сделать и не сказать того, после чего прежние отношения будут невозможны». Мои слова не помогли. Много было сказано… Сейчас мы снова друзья, но только я в Калининграде, а мой театр – в Кемерово.

По поводу прошедших событий сейчас много будет сказано – со всех сторон. Кто-то в этой борьбе проиграет, а кто-то победит. Кто-то обязательно наговорит лжи, а кто-то глупостей. Очень важно сейчас погасить в себе гнев. По возможности не ждать и не жаждать того, чтобы виновные были непременно наказаны. Очень важно, чтобы виновные были наказаны, но ещё важнее – не жаждать этого: важнее всего жить дальше.

17 августа

Вспомнилась на днях история, произошедшая в 2002 году. Она не связана напрямую с теми переживаниями и тем более с теми событиями, которые мы все наблюдали в телеэфирах и за которыми следили в последние дни. Но я вспоминаю о ней как о моменте, когда большая часть моих иллюзий по поводу того, что можно быть всегда адекватно понятым и что люди действительно хотят слышать другое мнение, улетучилась. Но именно после того эпизода я с ещё большим усердием стал настаивать на понятности высказывания. Даже без надежды, что поймут.

Мне кажется, я где-то уже рассказывал об этом, но расскажу ещё раз и подробнее.

В 2002-м, весной, я приехал на гастроли в Цюрих. У меня должно было пройти пять спектаклей в Ноймарк-театре. Это хороший средних размеров европейский театр. К тому моменту я уже вкусил прелести и трудности европейских гастролей в Финляндии, Англии, Германии, Франции… Перед началом гастролей была назначена пресс-конференция. Мероприятие проходило в красивом зале с видом на Банхоффштрассе и площадь… ну, на которой те самые знаменитые швейцарские банки. Беседа с журналистами шла приятная, со мной был немецкий переводчик, говорили о современной драматургии, спрашивали моё мнение о состоянии русского театра. И вдруг один журналист спросил меня о Чечне – какова моя позиция по чеченскому вопросу. Я сказал, что приехал в Цюрих играть спектакли, а не обсуждать эти темы, и не хотел бы говорить об этом, поскольку чеченская тема тут же перевесит все профессиональные рассуждения о театре и драматургии. Но журналист настаивал, к нему присоединились другие. Я сказал, что по этому вопросу лучше собрать другую конференцию, не посвящённую театральным гастролям. Кто-то сделал предположение, что я, должно быть, активно поддерживаю военный способ решения проблем. Ситуация стала накаляться.

Я никак не ожидал, что швейцарские журналисты, встретив нежелание говорить на эту тему, так резко заведутся. Кто-то из них припомнил, как незадолго до этого в Цюрихе выступали русские писатели и активно осуждали российское правительство. На что я ответил (отлично представляю себе, как отреагируют многие на то, что сейчас скажу, но тем не менее), что не вижу смысла использовать данную пресс-конференцию как трибуну для заявлений, в которых критикуется моя страна. Я это делаю дома и считаю трусливым и недостойным в ситуации совершенно безопасной делать безответственные заявления, которые здесь понравятся. И при этом дома я своего мнения по этому и другим вопросам не скрываю.

Журналист настаивал на том, чтобы я высказался. Мне пришлось ответить ему, что мое мнение весьма непростое и оно не только сильно отличается от официальной российской позиции, но и не совпадает с неким европейским представлением о проблеме. Я попытался как можно спокойнее объяснить им, что они у себя в Цюрихе даже приблизительно не могут представить себе тот уровень ужаса и жестокости, который царит в Чечне. Я также сказал, что и я этого ужаса всецело не понимаю. Но уверен, что там проявляются такие формы сознания и такие представления о жизни, смерти и ценности человеческого существования, что здесь, в тихом Цюрихе, я не смогу найти слов, чтобы это передать. К тому же, уверен, сказал я, вам как журналистам это и не нужно. Вам нужно от меня другое: чтобы я как человек культуры и искусства однозначно осудил агрессию. А я могу только однозначно осудить войну, но включиться в дискуссию не могу, поскольку подробности мне неизвестны.

Они остались очень недовольны ответом. И тогда ещё один журналист ехидно спросил меня: «И после этого вы считаете себя европейцем?» Я ответил, что не только не говорил ни слова о том, считаю ли я себя европейцем, я даже не думал об этом. Однако из вопроса следует, что вы меня европейцем не считаете. И поэтому, боюсь, вы сами провели между нами границы, которые не позволят нам вести разговор. Ведь вы от меня ждёте определённого, нужного вам ответа, а другой вам не понравится. Тогда одна дама спросила меня: «А как русские отнеслись к трагедии 11 сентября?» Я сказал, что это весьма оскорбительный вопрос. В России есть разные люди, но в большинстве своём они отнеслись к этому с ужасом, состраданием, горем. Почему вы полагаете, что отношение к этому было иным, чем у вас? Я имею в виду лично вас и лично меня… Было ещё что-то сказано журналистами, что-то обидное и высокомерное…

И вот тогда я не выдержал. Для меня та ситуация была неожиданной, а опыта нервных пресс-конференций у меня ещё к тому моменту не было. Я рассердился, встал из-за стола, подошёл к окну, за которым была площадь, и сказал: «Вы-то что здесь так переживаете? Вам-то здесь чего бояться? У вас вот в этом банке деньги Джорджа Буша, в этом – Бен Ладена, а в этом – наших богатых ребят. Что вы здесь изображаете такое сильное участие в судьбах мира? У вас страна-то на страну не похожа». После этих слов они на какое-то время потеряли дар речи, а затем прозвучал вопрос: «А на что же она похожа?» – на который я очень быстро ответил: «Она похожа на прекрасную театральную декорацию, скрывающую цинично работающую банковскую систему. И этой системе абсолютно безразлично, откуда и какие деньги в неё поступают и сколько на этих деньгах крови…» Кстати, сказав про декорацию, я вернул тему нашей пресс-конференции всё-таки к театру и гастролям. Но, боюсь, про театр вам слушать уже неинтересно».

Мой немецкий переводчик всё очень подробно переводил и был явно доволен. Всё-таки любят они там друг друга, в Европе. Французы немцев, немцы швейцарцев и австрийцев, бельгийцы голландцев, англичане итальянцев… Ох и любят!

Кстати, гастроли тогда прошли прекрасно. И ещё несколько лет я ездил играть в Ноймарк-театре. Журналисты на спектакли не приходили… игнорировали.

20 августа

На Лазурном берегу люди читают на пляже «Асфальт». Встретился с дамой, доктором и профессором филологии, которая не только читала книжку, но и всю её исчеркала карандашом, делала свои профессиональные пометки. В частности, она выделила все мною употреблённые метафоры, которые я метафорами не ощущал. «Рубашку» и французы читают, на французском языке, но книга так безобразно оформлена, что её даже неприятно брать в руки, и есть вопросы к качеству перевода. Это французское издание убедило меня в том, что европейским издателям доверять ни в коем случае нельзя. То, что у них в книжной культуре лучше вкус и более глубокие традиции, – это устаревший миф.

Позавчера многие французы трясли на пляже газетами, качали головами и обсуждали главную новость дня: покупку Михаилом Прохоровым виллы на Лазурном берегу. Французов понять можно. Прохоров купил, по мнению газет, самую дорогую виллу в мире за 492 млн евро. Местные газеты смакуют, что Прохоров самый высокий (2 метра) из богатых людей мира, что он купил эту виллу, видимо, решив отомстить французам за Куршевель, и что в саду его виллы ежедневно работают 50 французских садовников. Красиво, если это месть!

Обсуждать-то они это обсуждают, но что по этому поводу думают – непонятно. Я как-то разговорился с одним милым пожилым французским профессором, который преподаёт философию в Нанси. Он сказал, что ему грустно видеть, когда русские, украинские или казахские богатые люди покупают несколько бутылок коллекционного вина ценой дороже полутора тысяч евро за бутылку и выпивают это вино между делом, продолжая активные споры. Он говорил: «Для многих французов это вино совершенно недоступно, а если у них и случался опыт выпивания такого вина, то для французов это событие не только гастрономическое, но и культурное. Посмотрите, Эжен, как этот человек (он мне показал на двух толстяков за соседним столиком, которые говорили с сильным южно-русским выговором) берёт бутылку «Шато ля тур». Он её хватает. Я пил такое вино всего несколько раз в жизни, и это были не просто ужины, я их все помню. Француз такую бутылку берёт бережно, с почтением и к вину, и к тому, кто это вино сделал, и к тем годам, которые Франция потратила на то, чтобы научиться делать такое вино, и к годам, которые бутылка ждала того момента, когда будет выпита. А он, смотрите, пьёт вино, продолжая курить сигарету. Я не завидую этим молодым людям (толстякам было около сорока. – Е. Г.), совсем не завидую. Мне просто печально видеть то, что я вижу».

Наши ребята (я имею в виду ребят из Украины, России, Казахстана, которые скупили здесь лучшие виллы, корабли и прочее и которые демонстрируют Лазурному берегу свои дорогие машины, дорогих женщин и безупречно белые брюки) сильно ошибаются, если думают, что к ним здесь относятся с глубоким почтением… Хотя, надо отдать должное, некоторые всё же научились себя вести, научились быть респектабельными и хоть как-то своим поведением соответствовать своим капиталам.

24 августа

Сегодня вечером в Каннах публика ждёт русский салют. Готовит фейерверк калининградский мастер этого дела. Он действительно классный специалист, и мы у себя в городе привыкли к его чудесам. Что то он придумает на этот раз? Хотелось бы, чтобы это было прекрасно. А вчера в каннском Дворце фестивалей дал концерт ансамбль Балтийского флота. Артисты, одетые в морскую форму, играли, пели и плясали. Пожилые французские аристократы выражали детский восторг. Приятно. Всё-таки матросский танец «Яблочко» приведёт в восторг кого хочешь.

Удалось совершить короткое морское путешествие – от берегов Франции к берегам Италии. Три дня были в море и ночевали на борту. Для меня это самое лучшее, что может быть, – морское путешествие. Кишащее лодками разных размеров Средиземноморье. Не могу без моря. Без моря, которое подо мной.

Два года назад обошли на небольшом кораблике Корсику. Корсика – это что-то совсем особенное, это не скучная Сардиния и не весёлые греческие острова. Корсика – что-то непостижимое. Высадились мы на лодке в маленьком порту Кальви, внешне похожем на многие портовые городки. Мы собирались подняться на машине в горы и вечером поужинать в рекомендованном нам маленьком семейном ресторане. Взяли такси. Таксист, загорелый, крупный мужик, без тени улыбки спросил, не французы ли мы. А когда узнал, что не французы, не обрадовался, не удивился и даже не улыбнулся, просто одобрительно кивнул. За всю дорогу он не проронил ни слова, но зато как только мы сели в машину, он тут же включил корсиканские песни. Справедливости ради надо сказать, что корсиканское мужское многоголосье очень похоже на грузинское, его даже легко спутать с грузинским. Мы ехали довольно долго, прослушали много песен, и во всех песнях чаще всего звучало слово «либерта». Когда мы вышли из машины, предварительно рассчитавшись, водитель с нами не попрощался, а усилил громкость, должно быть, до предела и укатил с гордым и непроницаемым лицом, слушая песни свободы.