Читать книгу «Харбин. Книга 3. Освобождение» онлайн полностью📖 — Евгения Анташкевича — MyBook.
image
cover

Евгений Анташкевич
Харбин. Книга 3. Освобождение

© Анташкевич Е.М., 2014

© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

* * *

Степан Фёдорович устало распрямился, развёл плечи и откинулся на спинку стула; снял «близорукие» очки, отодвинул от себя дела и положил на стол распрямлённые руки, потом встал и подошёл к окну. Из окна высокого пятого этажа мальцевского кабинета был виден Уссурийский бульвар, которым замостили Плюснинку; если бы можно было высунуться из окна, то, наверное, можно было бы слева увидеть его старый дом, в котором он родился, но, скорее всего, нет, потому что кругом уже построили новые многоэтажные дома, высокие, и они наверняка его загораживали.

«Хороший оперок, «Же» Мальцев, несколько пожелтевших листков бумаги, и столько всего».

Читать он уже не мог, слишком много стало приходить воспоминаний, хотя многие страницы архивного дела он только переворачивал. Ему захотелось прогуляться, он сложил документы в нижний ящик стола и вышел из управления.

Город стоял ещё пустой, отдельные граждане торопились к остановке трамвая на Шеронова, кто-то бодрым утренним шагом летел по Карла Маркса. Степан Фёдорович дошёл до остановки, сел в подошедший трамвай и через пятнадцать минут сошёл на площади около памятника Ерофею Хабарову прямо перед похожим на коробку из-под обуви зданием вокзала.

«Надо же! Перестроили! А жалко, старый-то – красавец был, а не вокзал, просто праздник! – подумал он. – Едешь-едешь из Москвы, кругом дикость, сопки, тайга да болота, и вдруг: крылечки, наличники резные из камня! Чудо! А этот…»

На пустой привокзальной площади, как будто бы забытые или брошенные, жались к тротуарам пыльные пустые машины. Дремали такси. Делать здесь оказалось нечего, и он повернул направо на Ленинградскую.

Он шёл по известной ему улице, смотрел по сторонам и ничего не узнавал. С одной стороны, по правую руку, она была застроена силикатными хрущёвскими пятиэтажками, заросшими под самые крыши серо-зелёными тополями, другая сторона была отдана железнодорожным постройкам полосы отчуждения и высокой насыпи Транссиба. Он шёл и понимал, что это уже другой город, который вырос без него.

«Узнаю или не узнаю? Вот тебе и ответ!»

Вдруг он замер перед неожиданно возникшими справа высокими железными воротами и настежь открытой калиткой. Поверх ворот возвышалась старая, крашенная синей краской церковь. Он заглянул в калитку, двор перед церковью был чист, пуст и, видимо, только что подметён, потому что на асфальте ещё были прочерченные метлой косые параллельные дуги и лежали толстые, похожие на свинцовые капли воды, покрытые матовой пылью.

«Батюшки, ты ещё стоишь?!»

Он вспомнил, как около этой калитки его мать, когда возвращалась с вокзала, где время от времени подрабатывала уборщицей, всегда останавливалась, потуже подтягивала узел платка, оправляла юбку, широкой ладонью сдвигала сестрёнке со лба косынку, медленно крестилась, кланялась…

Как ему тогда это всё не нравилось.

Он часто брал с собой сестрёнку и встречал мать с работы, когда ей удавалось что-то продать пассажирам или выменять у них. Тогда они шли по этой улице и подходили к этой церкви, и мать ни разу не прошла мимо. А ему было скучно, а ещё больше – страшно, если его, пионера, увидят в церкви, что потом делать, потом не отплюёшься! Но с матерью не поспоришь, тогда он подчинялся и только оглядывался.

Степан Фёдорович остановился, ему казалось, что это было так давно, что, может быть, и вовсе не было. Он вспомнил, как мать входила в церковь, покупала свечи, зажигала их и ставила, кланялась, потом долго молилась, крестилась, потом снова ставила свечи, и после этого они уходили. Он вспомнил особенный запах, тишину, полумрак и тёмные лики…

Он пересёк двор, дверь в церковь была открыта, внутри стояли люди, немного, всего несколько человек, со склонёнными головами. Степан Фёдорович огляделся, ничего не изменилось, или ему так показалось – тот же запах, та же тишина, и лики…

Он купил три свечи и тихо спросил:

– Где тут «за упокой», матушка?

Пожилая женщина в платке, продававшая свечи, показала ему влево на дверь и сказала:

– В приделе, квадратная! Под Распятием!

Степан Фёдорович вошёл в длинную узкую комнату, в которой стояло большое Распятие, и, не крестясь, зажёг свечи: одну матери, одну отцу и одну сестрёнке.

«Да, Степан Фёдорыч! Нехристь ты и есть нехристь!» – услышал он голос внутри себя.

Голос он узнал! Конечно узнал, это был голос Петра Ивановича Матвеева, самого старшего в его разведгруппе – следопыта.

«Прости, Пётр Иванович! – мысленно ответил Матвееву Степан Фёдорович. – Толком даже, куда свечку поставить, не знаю».

Он вдруг вернулся к прилавку, купил ещё шестнадцать свечей, постоял, подумал и одну вернул. Женщина в платке посмотрела на него.

– Я ещё живой! – ответил он, снова вернулся к Распятию и по одной стал зажигать и ставить свечи.

«Петр Иваныч – тебе! Упокой, Господи, твою душу! Ваня Савватеев – тебе…»

Он видел их всех, своих разведчиков, они стояли на ночном лётном поле в одну шеренгу, в маскировочных халатах, с парашютными рюкзаками за плечами, с автоматами: Петр Матвеев, Саша Громов, Лёшка Слябин, Петя Головня, Ваня Мозговой, Коля Петровских, Виктор Карнуков, Никита Переверзев, Сергей Битюгов, Пров Калачёв, Дмитрий Фёдорук, Ваня Савватеев, Андрей Степашин, Андрюша Александров, Володя Чжан.

«Упокой Господь души ваши!» – мысленно промолвил Степан Фёдорович почти незнакомые ему слова, когда зажёг и поставил последнюю свечу.

«Видишь, Пётр Иваныч, нехристь нехристем, а всё – как ты хотел! Зашёл-таки! Недаром ты меня сюда звал!»

Он стоял, глядел на маленькие яркие трепещущие огоньки – надо было перекреститься.

«Да не умею я!»

Потом снова подошёл к прилавку и, не обращая внимания на молчаливый вопрос матушки, купил шестнадцатую.

«А это – тебе, Саньгэ, хоть ты и нерусский».

В последний раз он заходил в церковь и ставил свечи «за здравие» 5 августа 1945 года в Свято-Николаевском соборе в Харбине на опознавательной явке с агентом Енисеем.

1945 год

25 апреля, среда

Капитан Соловьёв свернул карту Харбина, довольно свежую, 1938 года издания, взял стопку документов, начал их просматривать и вдруг с шумом выдохнул:

– Ёпп-пиху мать! Я же просил… не подсовывай ты мне этих «ерошек»! Наплодили чертей! Я не умею читать ни по-китайски, ни по-японски! Ну? Саньгэ, г-гад! – Он двинул по подставке настольной лампы. – Ты чё сидишь! Давно бы уже всё перевели! Валандаетесь тут две недели!

Вдруг из темноты на его стол прилетела и шлёпнулась папка; от неожиданности он вздрогнул:

– Если ты закончил обзорные документы по городу, смотри вот эту папку, это твой харбинский связник Енисей.

Из конуса света напротив от соседнего стола на него смотрело уставшее лицо похожего на китайца капитана госбезопасности.

Соловьёв поджал губы, взял папку и положил её перед собой.

Личное дело № 14562 «Енисей»

(дубликат).

– А почему дубликат? – спросил он. – А где подлинник?

– Подлинник в Центре!

Соловьёв открыл папку, перелистал и сказал:

– Сегодня не буду, башка уже не варит, посижу с ней завтра, а может быть, и сегодня, только когда ты уйдёшь. – Потом подумал и спросил: – Так, чё вы так долго валандались с переводами по Герасимову?

– Разговоры с ним разговаривали, вот и не успели. Там на перевод одна страничка, инструкция штаба Квантунской армии, она тебе и попалась, сделаем! Торопиза надо – бу яо!

Степан расстегнул ворот гимнастёрки, подвинул лампу на место, встал из-за стола и, странно ухмыляясь, сказал:

– Торопиза нада! Торопиза– яо! Саньгэ, а хочешь, я тебе покажу китайский Генштаб в годы войны?

Капитан удивлённо посмотрел на Соловьёва, тот вихляющей походкой прошёлся между их столами, на одной ноге, по-клоунски, крутанулся, повернулся к собеседнику задом, низко согнулся над своим столом, будто он разглядывает оперативную карту, сунул руки в карманы и раздвинул ими галифе во всю ширь, вывернул голову и с ухмылкой спросил:

– Ну как? Похоже?

Капитан секунду не двигался, потом пихнул Степана в зад, Степан не удержался, подался вперёд, руки у него были в карманах, и он, задрав лицо, подбородком и грудью проехал по лежащим на столе бумагам, упёрся носом в чернильницу и в большие коробки с делами.

– Сволочь, – успел крикнуть он и тут же застонал с заломленной за спину рукой. – Японский! Японский Генштаб! Пусти, морда косоглазая!

– То-та! Сам морда! Лысая! – выдыхая воздух, сказал капитан и свободной рукой поднял Степана за ворот гимнастёрки: – Японски Генстаб – луцце!

Степан медленно распрямился, выдохнул, лениво повёл плечами и вдруг развернулся, ухватил капитана обеими руками за правую кисть, поднял её и, резко подсев, попытался вывернуть за спину, проскочив у капитана под мышкой, но неожиданно охнул, схватился за пах и присел на обеих ногах.

Несколько секунд оба шумно дышали и молчали.

Степан поднял на капитана глаза и спросил:

– А если бы ты чуть сильнее двинул, и чё? Яичницу прямо в сапогах жарить?

Капитан присел перед Степаном тоже на корточки, нос к носу, и произнёс:

– Японски Генстаб красивый еси! А твой я-и-сыница исё при тебе!

– Ладно, хрен с тобой.

Степан неожиданно легко распрямился и, пружиня на упругих толстых ногах в литых хромовых сапогах, прошёлся по кабинету.

– Спасибо, что уберег, век не забуду!

Капитан как ни в чём не бывало вернулся за свой рабочий стол. Степан ещё немного потоптался по скрипучему деревянному полу, на месте ему явно не сиделось.

– Эй, ты! Убивец моих будущих детей, а ты где так ловко научился хорошим людям руки за спину заворачивать?

Похожий на китайца капитан, которого Соловьёв назвал Саньгэ, затянулся папиросой, густо выдохнул дым, уткнулся в бумаги и сказал:

– Пока твоя Москва развлекался, я здесь своя правда стоял. Китайса хоросо борьба знает. Они били – я уцился.

– Китайса, китайса! – Степан задумчиво почесал в начинающем лысеть затылке. – А говорят, ещё японса хорошо борьбу знают.

– Японса я не знаю, китайса знаю!

– Где бы мне взять такого китайса да моих гавриков подучить.

– Им не нада! Они нада стреляй умей, ножик умей, а главное, молчи умей.

– Много ты понимаешь! Молчи умей, не ссы умей! Всё умей! Всё надо умей! Там ничё лишнего нету! Слушай, – вдруг без всякого перехода спросил он и хитро подмигнул, – а китайский мандарина так ходит?

Он надул толстенький живот, подоткнул руки в бока и смешно, враскорячку, мелкими шажками прошёлся по комнате, Саньгэ с медленной угрозой поднял на него смеющиеся глаза.

– Ладно, ладно! Знаю! Так ходят японск самурай! Я вот чё хочу тебя спросить. Герасимов этот, как он, разговорчивый мужик? На контакт идёт?

Капитан задумался, откинулся на спинку стула, его лицо исчезло в темноте, в свете лампы остались только бритый подбородок, блестящие пуговицы застёгнутого ворота гимнастёрки и положенные на стол прямые руки.

– Это было за две недели до твоего прибытия, в конце марта. Да, вот справка, читай!

Степан взял из его рук скреплённые бумаги, полторы страницы текста и начал читать.

«О выводе на территорию СССР

белобандитского главаря

Сазонтьева И.И.

25 марта 1945 г. на сопредельную сторону, на участке Благовещенск – Сахалян, была выведена агентурно-рейдовая группа в составе десяти человек с целью захвата одного из лидеров бело-бандитов в Маньчжурии Герасимова И.И…»

Соловьёв вчитывался в машинописный текст сухого оперативного документа и внутренним зрением видел то, что происходило в китайском городе Сахалине в ту ночь, как будто бы сам принимал участие в операции. Он видел, как несколько чёрных фигур, чуть шурша обувью по прибрежной гальке, сели в четыре лодки, кто-то тихо сказал: «Пошли!», и четыре пары вёсел бесшумно загребли воду. Через час лодки подошли к берегу в километре от Сахалина, из них высадились шесть человек, и лодки также тихо ушли вниз по течению. Группа обошла город по западным окраинам и с юга зашла в тёмные кварталы. Примерно через час на одной из улиц недалеко от единственного на ней двухэтажного бревенчатого дома остановилась двухосная телега. Возница на телеге курил трубку и мурлыкал под нос китайскую мелодию. Он просидел минут тридцать, и на улице, со стороны Амура, появилась пошатывающаяся человеческая фигура. Пьяный мужчина шел, опирался о заборы и матерился. Он приблизился к дому, вошёл в заскрипевшую калитку, и тут же бреханула и заскулила собака.

– Цыц, лешак! – грозно сказал пьяный мужчина и уже ласково добавил: – Спокойно, лохматый, это я, «твоя хозяин».

По внешней деревянной лестнице он поднялся на второй этаж и хлопнул дверью. Внутри дома на втором этаже хлопнула ещё одна дверь, тяжёлые сапоги проскрипели по деревянному полу, и два окна, выходившие на улицу, засветились тусклым светом. Телега с китайцем-возницей тронулась с места и медленно подкатила ближе к калитке. Пес зарычал и рявкнул, распахнулась форточка, и сверху послышался грозный окрик:

– Хорош брехать! Людям спать не даешь!

Форточка осталась открытой, и ещё минут пять было слышно, как вошедший тянул пьяную песню. Потом свет погас, и стало тихо. Китаец-возница перестал мурлыкать и подкатил вплотную к забору. В этот момент из темноты, как тени, выскочили пять человек, запрыгнули на телегу и с неё, как с подножки, мигом перемахнули через забор, собака рявкнула и сразу же умолкла.

– Ну! Брехастый! Молчи, кому сказал! Э-э-эх, жисть – колесо… твою м… – выругался мужик на втором этаже, и через открытую форточку стало слышно, как он захрапел.

Тени поднялись по лестнице, бесшумно отворили дверь и вошли, послышалось барахтанье, но оно быстро смолкло, окна осветились и сразу погасли. Тени, неся что-то тяжёлое, спустились, вышли через калитку, свалили длинную, в человеческий рост, завёрнутую поклажу в телегу и исчезли в темноте. Возница снова замурлыкал песню, телега, грузно заскрипев колёсами, повернула на восток и скрылась на улице, параллельной Амуру…

В конце документа Степан прочитал подпись:

«Ст. оп. уп. 1 отдела УНКВД СССР ДВК

Капитан Чжан Вэнсянь».

Он посмотрел на соседа:

– Это всё?

Саньгэ пожал плечами:

– Это фсё! Только ходзили – три раз. Первый раз не полуцился. Один свой, исё в лодке дабяньла.

– Чего? – не понял Степан.

– Циво-циво! Говна штаны клади. Трусы оказался!

– Трус по-нашему будет! – уточнил Степан.

– Ну, твоя умный, капитана! – Саньгэ затянулся. – Второй раз два ноць засада сидел. Его не присол. Потом толька, на трети рас! Твоя справка цитала? Вот!

– И как он?

– Его снацяла молцяла, только весь белый был. Не верил, цто мы его из самый Сахаляна укради. Говорил, что мы японск провокатор, что проверяем. Пришлось по Хабаровск катай: в окно вокзал видел, утёс видел… только тогда поверил. А так молцяла. Ругайся шыбко!

– Молодцы! – задумчиво произнёс Степан. – Ловко вы его! А я думал только мы там, на западном, туда-сюда бегай. – Он отодвинул бумаги: – И чё, братка? И твоя там был?

Саньгэ оторвался от бумаг и хмыкнул:

– Твоя неумный, капитана. Цитай мо еси! Моя был. Как не был?

– И чё, ты его прям-таки через весь Сахалян в телеге до самого Амура катил? И он даже не шелохнулся?

– Сыбко пьяный был, и баска болел – пистолет, руцька сибка цизолый. Ни цё не помнил, только Благовесенске оцюхался.

– Да-а! Смелый ты, братка, – протянул Степан. – Ну а как бы япоши тебя сцапали да на крысу посадили?

– Снацяла поймай, потом на крысу сади! А я несмелый. Твоя, братка, – смелый, парасутом прыгай. Моя никогда бы не смог.

– Смог бы, чё не смог!

– Не! Не смог бы. Сыбка высака и холана. Ветер сыбка ухи ДУЙ!

Степан задумчиво посмотрел на Саньгэ и спросил:

– Сань, а Сань! А ты чей-то на китайса-матайса заговорил? Ты по-русски-то лучше моего всегда писал. Пятёрочник хренов!

Капитан улыбнулся загадочной улыбкой восточного человека, достал из стола «казённую», обил о край стола сургуч и налил в стаканы.

– Лягушку помнишь? – спросил он на нормальном русском языке, без китайского акцента.

– Ха! Это как мы с тобой познакомились-то? Кому рассказать!.. Такое разве забудешь?

– А чё ты в тот день в школу не пошёл?

Степан взял стакан:

– А ты сам чё там делал, так далеко от твоей прачечной?

Саньгэ разрезал головку лука и разломил пополам хлеб.

– Завтра к начальнику отдела бы ещё не ходить!

Они чокнулись и выпили.

– А ты иди сразу ко мне сюда в подвал! – Степан хрустнул луковицей. – Ты не ответил на вопрос!

Капитан долго занюхивал водку хлебом и манжетой гимнастёрки, потом луком и вытирал слёзы.

– Отвечу, дай закусить! – Он достал папиросы. – Отвечаю в обратном порядке: сначала мне надо будет подняться к начальнику, подписать документы на вашу экипировку, разные там гражданские штаны и рубашки, и второе – в тот день я уже отнёс стираное бельё и возвращался домой, а ты её мучил.

– Да, было дело, – задумчиво произнёс Степан.

В тот день Стёпка отлынивал от последнего урока. Второклассник, он уже понял, что в конце последней четверти ничего нового не произойдёт, что все свои «уды» он получил, «неудов» у него не было, и если он в этот майский солнечный день прогуляет последний урок, то ничего дурного не случится, уже просто не успеет случиться; отца дома не было, он на работе, а мамка не заметит.

Он сидел на корточках, прижав коленками к груди матерчатую сумку со школьными тетрадками, и сорванной веткой с болтавшимся на самом конце единственным листиком гонял лягушку. Лягушка прыгала к воде, и Стёпка хлопал у нее перед носом, тогда она прыгала в обратную сторону, и Стёпка снова хлопал у неё перед носом, и лягушка снова прыгала, но уже опять к воде. Это развлекало его, он знал, что, если лягушка допрыгает до воды, она исчезнет в мутной весенней Плюснинке, и ему ничего не останется, как разогнуть колени, закинуть сумку за плечо и по шаткой деревянной лестнице подняться домой, а чё там? А там маленькая сестрёнка, которой надо вытирать сопли, мамкина суета и никакой жизни – одни заботы!

Вдруг из-за Стёпкиной спины кто-то ногой спихнул лягушку в воду. У Стёпки перехватило дыхание, он, не оглянувшись, как пружина разогнулся и снизу вверх бросился на того, кто это сделал.

Стёпке повезло, обидчиком оказался не солдат-красноармеец, не учитель ботаники и зоологии из его школы, не корейский огородник или дюжий извозчик, а такой же, как он, паренёк лет десяти – одиннадцати, только китаец, а может быть, кореец – они все на одно лицо. Стёпка молча стал подминать обидчика под грудь, норовя ударить его коленкой куда надо, одной рукой душил за горло, другой цеплялся за ухо и щеку, но получалось не очень. Стёпка был хотя и не самый большой, но самый крепкий и ухватистый в классе, он не боялся драться, сам лез во все драки, и иногда от него доставалось даже мальчишкам постарше, но обидчик тоже оказался не промах. Он дёргался, сучил руками и ногами, иногда доставал Стёпку и мешал ему нанести решающий удар, а пальцами лез прямо в глаза. Стёпке приходилось отмахиваться от него, ничего решительного не получалось, и схватка проходила на равных.

Вдруг кто-то сильной рукой ухватил его за ворот и оторвал от мальчишки. Стёпка ещё продолжал молотить кулаками по воздуху, мальчишка на земле тоже ещё дергался, но его округлившиеся глаза с удивлением смотрели поверх Стёпкиной головы.

Стёпку поставили на ноги, после хорошей затрещины он на секунду оглох, и развернули. Ему в глаза внимательно смотрел отец.

– Сколько раз я тебе говорил, сукин сын, не дерись из-за ерунды. Подумаешь, лягушку в воду спихнули, так ей там и место.

Стёпка висел за шиворот в папкином кулаке и захлебывался, не от оплеухи, это было дело привычное, а оттого, что он не побил китаёзу, и не дай бог, если кто-нибудь из плюснинских пацанов это видел. А то, что отец наподдал, – это наплевать.

Он уже стоял на земле, удерживаемый за шиворот, кипел и косил глазом на китайчонка, чтобы тот не убежал, надо было довести дело до конца. Отец послюнявил палец, вытер кровь с новой Стёпкиной ссадины на щеке возле уха и повторил:

...
5

На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Харбин. Книга 3. Освобождение», автора Евгения Анташкевича. Данная книга имеет возрастное ограничение 16+, относится к жанрам: «Исторические приключения», «Историческая литература». Произведение затрагивает такие темы, как «исторические романы», «гражданская война». Книга «Харбин. Книга 3. Освобождение» была написана в 2012 и издана в 2014 году. Приятного чтения!