Похоже было, он охмурял меня, как охмурил этих мурок с парохода – если их требовалось охмурять, – и когда он спросил, не хочу ли я еще дюжину устриц, «плоских», как он их называл, я сказал, что очень хочу. Он не трудился напоминать мне, что отмечен печатью смерти, и это облегчило мне жизнь. Он знал, что я знаю, что у него туберкулез, не такой, который позволяет бить на жалость, а такой, от которого тогда умирал