Гребер не сводил глаз с окон. На него опять навалился страх, еще более удушливый, тяжелый и липкий, чем раньше. Он знал много страхов, пронзительных и темных, напряженных и парализующих, знал и самый последний, огромный, страх живой твари перед смертью, но этот был иным, ползучим, удушливым, смутным и грозным, он словно бы пачкал тебя, клейкий и разлагающий, его не ухватишь и не встретишь лицом к лицу