Мухи. Мухи повсюду. Самое яркое воспоминание автора о семейной лавке, приходящей в упадок. Мухи, незаметно и неумолимо захватывающие все больше пространства, отравляющие все, чего коснулись их суетливые лапки, как болезненно точная аллегория не замеченной вовремя проблемы, которую вполне можно было бы решить в самом начале. Если бы никто не отводил взгляд.
Пассерон рассказывает историю собственной семьи, перемежая ее скрупулезной летописью изучения ВИЧ во Франции и в мире и социальным контекстом. Персонажи обеих параллелей проходят один и тот же путь от замалчивания и отрицания до официального признания, когда принимать меры уже поздно. Пассероны жили в Ницце — не той, что большинству знакома по красивым кадрам из кино и глянцевых журналов, а нормальной такой глубинки, какая есть много где: все и всё на виду, устои не меняются и династии не прерываются едва ли не веками. Но однажды радость и гордость добрых держателей мясной лавки, умница старший сын Дезире, вырывается из алгоритма провинциальной жизни и фамильных традиций. Он никогда бы не вернулся, если бы отец и младший брат не привезли его домой из веселого Амстердама: с несовершеннолетней крошкой-бегунком — впрочем, славной девочкой, подобранной им в одном из сквотов, — и запущенной наркозависимостью.
Не то чтобы консервативные французы 1970-х придерживались активного зож, но траффик тяжелых веществ и увлечение ими молодежью приобрели такой масштаб, что, читая об этом, постоянно возвращаешься к цитате из «Чумы» Камю, вынесенной в эпиграф: «Дело в том, что крысы подыхают на улицах, а люди умирают в собственных спальнях». Отпрыски почтенных семейств буквально наводнили улицы городков: они просто лежат — кто под кайфом, а кто и в передозе. И никто не подозревает, что это даже не верхушка айсберга, а тонкая верхняя пленочка над глобальной бедой. У этих уснувших на улице детей общие не только тротуар и хипповские одежки с бахромой и фенечками, но и шприцы.
Медики уже осторожно говорят о новом вирусе, но это стыдное, заметаемое под лавку, считающееся чуть не наукообразным бредом обсуждение болезни, что передается только между людьми определенного толка. Даже обстоятельства смерти всемирно известного философа Мишеля Фуко открылись не сразу. Во-первых, ну какие анализы на антитела в 1984 году. Во-вторых, ну понятно же с ним все — манифесты о сексуальности, контркультура, открытый брак, вот это все. А что говорить о сотнях неизвестных пациентов, к которым опасались подходить даже сотрудники больниц, отказывая страдающим в уходе.
Одни из самых страшных страниц, конечно, личные — даже не о том, как угасали дядя с тетей и их дочка, родившаяся с ВИЧ, а то, как лгала себе и им мать почтенного семейства. Бытовой кошмар тотального самообмана, длившийся годами. Автор пересказывает историю разлагающейся жизни Дезире и того, как это повлияло на младшего брата, отца Пассерона, с детства взвалившего на себя все заботы и горести клана, так и не узнав, что такое собственные цели и стремления. Пассерон вспоминает кузину — она не знает, почему регулярно лежит в больнице и что точит ее изнутри, сначала это почти не отличимая от других девчонка, с которой младшие дети Пассеронов играют в обычные детские игры, а затем бесцветная тень, едва ли способная самостоятельно сесть. И полубезумная от горя бабушка Луиза, пьемонтская итальянка, которая, было, вырвалась из нищеты, войны и каторжного труда, чтобы спустя 40 лет похоронить собственного ребенка и внучку. Луиза это такая Фернанда из «Ста лет одиночества», которая переписывалась с невидимыми целителями, но замалчивала истинные симптомы и потому получала неправильные диагнозы.
И если иной читатель решит, что дебют Энтони Пассерона рассказывает о СПИДе и его жертвах, я, пожалуй, соглашусь не полностью. Это книга о лицемерии и самообмане, несгибаемой уверенности в том, что надо лакировать действительность, а то вдруг люди что-то не то подумают.