На самом деле эта книга имела все шансы провалиться. Писать о стокгольмском синдроме все равно, что писать о холокосте - или порядком обгадишься, или выйдет "Воровка книг" и еще неизвестно, что хуже. А с "Бельканто" так вообще вроде бы куда ни кинь, так выйдет сплошная неловкость из штанов громким звуком. Пэтчетт написала про оперу, ориентируясь в ней очень в духе либретто Дениса Формана ("Евгений Онегин" - это там, где Татьяна всю ночь пишет письмо, Онегин убивает лучшего друга и еще дофигищи бальных танцев"). Пэтчетт написала про мастерство переводчика, зная только один язык - американский. Пэтчетт ввела в роман русского (слава богу, достаточно второстепенного) персонажа по фамилии Ледбед и чехословацкий язык.
Как вы понимаете, отсюда уже даже господь может закрыть глаза и жечь.
Однако же книга удивительным образом не про все это, хотя и про все это тоже - про синдром, про русских, про оперу, про тонкости перевода, но в целом она про две куда более универсальных штуки - про совпадение людей во времени (про совпадение людей И времени) и про то, что умение выстроить качественный нарратив нивелирует тонкий вкус клюквенного соуса.
Книга открывается хрустально-роскошным приемом в одной не слишком неузнаваемой латиноамериканской стране. В доме вице-президента подают спаржу и крохотные, на пяток укусов, отбивные на косточке. В доме вице-президента поет лучшее сопрано мира, Роксана Косс, чей голос на слух даже дороже того, сколько ей заплатили за то, чтобы она приехала в страну подчеркнуто третьего мира и спела на вечере по случаю дня рождения очень богатого японца и любителя оперы господина Хосокавы. В доме вице-президента тоскует господин Хосокава, который вовсе не собирается строить в стране третьего мира ни фабрик, ни заводов, и подкуп в виде Роксаны Косс не тянет даже на крошечный японский шиномонтажик. В доме вице-президента полно дипломатов, их жен и дипломатов без жен, и жен без дипломатов, не хватает только президента республики, который не пришел, потому что не хотел пропустить любимую мыльную оперу по телеку в восемь часов. Злосчастная мыльная опера про страдания простой девушки Марии в мире чистогана и тестостерона разрушила все планы террористов, которые уже сидят в вентиляционных шахтах дома вице-президента, чтобы схватить президента, которого там нет, ну и вы понимаете.
Захват заложников состоялся. Президента нет. Отсюда начинается долгая история сидения в доме вице-президента: пятьдесят девять мужчин, две женщины, одна оперная певица. Туда-сюда с требованиями и уговорами ходит швейцарец Месснер - сотрудник "Красного креста", который очень некстати съездил в узнаваемую страну в отпуск. Туда-сюда переводит похожий на словарную статью японский полиглот Ген Ватанабе (японский Джон Смит), который языков знает больше, чем женщин (раз этак в восемьсот, потому что, изучение языков заменяло ему секс, одно дело - с девушкой прилечь, другое - освоить русское слово "сыдырафствуйтэ", ну-ка, угадайте, в каком случае трахаться больше придется?). Туда-сюда слоняются террористы с ружьями, потому что и убивать им никого смысла нет, и вообще смысла уже никакого нет, и сидят себе все эти бывшие дипломаты и террористы в стеклянном аквариуме посреди осеннего дождя и медленно растущей травы и потихоньку превращаются обратно в людей: тоскуют о женах, готовят еду, стирают носки, играют в шахматы и влюбляются, совершенно не зная чужого языка. Чем все окончится - понятно сразу, да и Пэтчетт на всякий случай сразу прописывает это в начале для самых, к несчастью, внимательных читателей, и на фоне этой маячащей в латиноамериканской теплой темноте концовки только острее выглядит - нет, не любовь, не музыка, а удивительное сочетание людей во времени: как еще могут полюбить друг друга оперная певица да кто угодно, кто не дудит в трубу и не организовывает концерты? Как еще неграмотная террористка может оказаться в посудном буфете вместе с полиглотом и объяснить ему, что русский язык - не самое интересное, что бывает с людьми? Как еще вообще можно перестать управлять миром и научиться великолепно гладить рубашки и держать за руку величайшее сопрано мира?
Никак. Поэтому история заранее обречена, что делает ее удивительно хорошей и внятной - почти что оскароносный финал напрочь, нарочито смазывается другим финалом, удивительно дурацким и удивительно нужным, потому что хорошие истории кончаются хорошо, плохие - плохо, а эта закончилась в Милане у фонтана, ну и чем вам не опера.