Посвящается Джону

Глава 1

Лифт опять не работает. Устав после трудового дня, обессилев после дороги домой в битком набитом трамвае и пешком по выжженной солнцем улице, Мередит Митчелл сокрушенно и горестно на него посмотрела. В сломанном лифте нет ничего небывалого и неожиданного. Музейный экспонат в декоративной решетке из кованого железа вроде обезьянника в частном зоопарке какого-нибудь коллекционера викторианских времен. Вверху на прутьях расцветают металлические листья аканта, канатное подъемное устройство, гордо выставленное на полное обозрение, напоминает картинку из ежегодника «Для мальчиков». Приклепанный к одному из стеблей аканта железный диск с отштампованной немецкой надписью извещает, что лифт установлен во времена расцвета Австро-Венгерской империи. Какой-то умник, должно быть добравшись через все границы до Вены, раздобыл красочную открытку с изображением императора Франца-Иосифа, приклеил липкой лентой к кабине. Тут она и висит, пользуясь со стороны престарелого лифтера-хорвата не меньшим почтением, чем икона. Мередит скорчила гримасу перед старым императором с моржовыми усами, в синем военном костюме с медными пуговицами. Сегодня лифт в полном распоряжении Франца-Иосифа.

Она подхватила кейс и принялась взбираться по слегка изогнутой каменной лестнице, с трудом преодолевая пролет за пролетом. Несмотря на облупившуюся краску, затянутые паутиной своды, застоявшийся воздух, жилой корпус сохраняет прежнюю элегантность, свойственную fin de siècle^[1]: лестница, по которой Мередит тащилась на третий этаж, достаточно широка для кринолинов. Впрочем, работу отопления редко можно признать удовлетворительной, сантехника никуда не годится, в подвалах полным-полно крыс, то одна, то другая время от времени поворачивает не туда, забегает на верхние этажи. Выйдя однажды поздно вечером из квартиры, Мередит наткнулась на крысу, чистившую усики у нее на пороге. Тем не менее дом ей нравится, она нисколько не завидует современным квартирам других служащих консульства в бездушных бетонных коробках, расставленных в дикой глуши новых пригородов. Здесь все видится в иной перспективе, любой визитер испытывает искушение заговорщицки и слегка зловеще подмигнуть на манер облезшего старого хлыща, еще не совсем потерявшего наглость. В конце концов, время так или иначе позаботится обо всех наших стремлениях и порывах.

Она добралась до собственных дверей, немного задохнувшись, покрывшись испариной на душных лестничных площадках. Уборщица Мария сегодня на месте, начищает латунный почтовый ящик, на котором еще сохранилась потертая надпись готическими буквами «Briefe»^[2]. Ни один нынешний почтальон не потрудится волочить сюда сумку. Всю почту оставляют в пронумерованных металлических ячейках, прилепленных к стенке внизу в вестибюле. То есть всю, которую получают другие. Корреспонденция Мередит если и доставляется, то при любезном содействии лондонской внешней курьерской службы в холщовых мешках вместе с дипломатической почтой. Хотя, если честно сказать, ей редко приходят личные письма.

За долгие годы службы за границей тебя не забывают на родине, но поддерживать постоянную связь все труднее. По крайней мере, так говорит себе Мередит. Жизненные пути расходятся, со временем между людьми, живущими далеко друг от друга, остается меньше и меньше общего. Родители умерли, сестер и братьев нет. Она иногда переписывается с парой старых школьных подружек – одна из них с прошлого Рождества не писала, прислав только открытку. На следующее Рождество, может быть, не пришлет и открытку. Обе одноклассницы замужем, семейства прибавляются, подруги вполне правильно понимают, что Мередит не заинтересуют подробности их повседневной домашней жизни. Только единственная близкая родственница – кузина – не попадает в эту категорию. Жизнь Евы Оуэнс полна событий, причем семейные дела уходят в глубокую тень перед тем, что творится в «бизнесе», по ее выражению. Пока им удается общаться. Хорошо ли это – совсем другой вопрос.

Пришедшее сегодня письмо обрадовало и встревожило Мередит. Всегда тревожно читать сообщаемые Евой новости. Они пробуждают старые, наполовину похороненные воспоминания, которые лучше не бередить. Письмо принес вице-консул Тоби Смайт, всегда первым получающий личную корреспонденцию, и выразительно воскликнул: «А вот это вам!» – поскольку Ева легкомысленно написала на конверте свое имя и адрес. На физиономии Тоби читались невысказанные вопросы, но стальной взгляд Мередит навсегда запретил их высказывать. Она взяла конверт с сухим «спасибо» и не стала вскрывать даже после неохотного отступления Тоби. Положила на письменный стол, села, глядя на него, потом поспешно сунула в карман, по-прежнему не распечатанный. Теперь письмо напомнило о себе, зашуршав при поиске ключей, хрустя в пальцах.

«Обождешь», – молча одернула его Мередит, входя в квартиру. Мария ушла, оставив за собой навязчивый запах восковой мастики. Мередит поставила на пол кейс, повесила пальто на вешалку, прошла на кухню, заварила чай. Для этих старых квартир весьма характерны столовые колоссальных размеров и крошечные кухоньки с кафельными полами, где с большим трудом разворачивается вспотевший повар, пока члены семьи сидят в гигантской столовой, перекрикиваясь друг с другом с разных сторон. Мередит тянула время, неторопливо намазывая арахисовым маслом совершенно ненужный сандвич. Наконец понесла письмо, чашку чая и бутерброд в огромную гостиную, поставила поднос на убогий современный столик из набора деревянной мебели, выданной по распоряжению канцелярии. Неизбежно наступил момент, который так долго откладывался. Она села в последних лучах вечернего солнца, недоверчиво глядя на гладкий, будто слоновая кость, конверт, и в конце концов вскрыла его.

Неудивительно, что он такой жесткий. В нем письмо и карточка. Быстро обнаружилось, что это со вкусом напечатанное приглашение на свадьбу. На мгновение промелькнула догадка, что Ева в четвертый раз собралась сделать решительный шаг, но при беглом прочтении выяснилось – замуж выходит Сара, дочь Евы, крестница Мередит.

Нахлынула новая волна грусти с давним воспоминанием о промозглой церкви и плаче младенца. В памяти встала Ева – молоденькая прелестная мать, вызывающая умиление. Рядом с ней счастливый отец – Майк, непомерно гордившийся крошечной дочкой. Кроме Мередит, были еще двое крестных, супружеская пара с забывшимися именами. Она была совсем юной крестной, и эта обязанность тяжким грузом свалилась на ее плечи. Слишком велика ответственность. Слишком назойливо чувство вины, подстрекавшее возненавидеть Еву, которую Мередит на самом деле любила. Она прочно застряла в девичьем чистилище, испытывая чувства, которые ее пугали, – непонятные, одновременно волнующие и угнетающие.

Очаровательная, с виду неразделимая троица – необычайно привлекательная жена и мать, прекрасный младенец, гордый молодой муж и отец. Стоя напротив них, Мередит прижалась к колонне, съежилась за высокой каменной резной купелью, желая умереть, просочиться сквозь неровные трещины в полу древнего храма прямо в крипту в подвале, к умершим, которым уже не страшны никакие мучения. Она была в ту минуту уверена, что хуже ее никого нет на свете. Викарий нараспев декламировал вопросы, обращаясь к крестным: «Отказываетесь ли вы от имени сего дитяти от диавола и всех дел его, от мирской славы и суеты и от плотских страстей, обещаясь исполнять заповеди Божии?» Несмотря на усиленные старания, взгляд сам собой устремился через купель на Майка, почувствовалось, что душевные помыслы написаны на лбу крупными буквами и выставлены на всеобщее обозрение. «Отвечайте!» – потребовал викарий, и Мередит слабо промямлила: «Отказываюсь…», до сих пор не понимая, почему в тот же миг гром и молния не поразили ее на тех самых истоптанных каменных плитах. Даже теперь, сидя с письмом Евы в руках, она чует запах восковых свечей, пыльных подколенных подушечек под молитвенными скамьями, сырой земли из-под старых камней, мысленно слышит плеск воды, шорох широких рукавов стихаря священника, изумленный писк младенца у него на руках.

Иногда, размышляла впоследствии Мередит, перерастаешь юношеское смятение, а иногда оно перерастает во взрослое, и тогда от него можно избавиться лишь одним способом – бегством. Другого выхода не существует. В определенный момент она выбрала бродяжническое существование. С одного поста на другой, из одной страны в другую. Сейчас, в тридцать пять лет, служит здесь британским консулом, причем весьма успешно. Все ее называют удачливой карьеристкой. Только она вдобавок беглянка.

Но у судьбы есть гнусное обыкновение хватать тебя за фалды. Писклявый младенец вырос, стал женщиной и готовится к свадьбе. Видимо, злонамеренная судьба ждала этого дня, насмехаясь над Мередит, исполняя в углу этой самой гостиной призрачный победный танец, наблюдая, как она читает письмо, жестоко потрясенная мыслью о стремительном беге времени, если честно сказать.

– Черт побери, – пробормотала Мередит, – сколько ей? – И быстро подсчитала на пальцах. Девятнадцать. – Проклятье! Я даже не послала подарок к восемнадцатилетию… Когда они теперь считаются совершеннолетними? В восемнадцать или в двадцать один? Надо подарить на свадьбу что-нибудь потрясающее. Господи помилуй, за кого она выходит?

Судя по карточке, за какого-то Джонатана Лейзенби. Насчет подарка надо посоветоваться с Евой. Насколько помнится, в последний раз в подарок крестнице был послан ежегодный сборник «Бино»^[3]. Мередит принялась за письмо.

«Мерри, пожалуйста, постарайся приехать! – Размашистый почерк Евы волнами летел вверх и вниз по странице, иногда вообще забегая за край и смешно обрезая слова. – Семья у нас небольшая, вообще никаких близких родственников, а клан Лейзенби, кажется, явится в полном составе. Понимаешь, намечено скромное семейное торжество, и Сара огорчится, если наши места в церкви останутся пустыми. Свадьба состоится в местном маленьком храме, где почти уже не совершаются службы, его откроют специально для нас. Надеюсь, там не будет пахнуть отсыревшими подколенными подушечками. Изумительные витражи потрясающе будут смотреться на свадебных снимках. Я потеряла всякие связи с родственниками Майка. Наверно, должна была поддерживать ради Сары, но не сумела после того, что случилось. Умоляю тебя, приезжай!»

– После того, что случилось… – повторила Мередит, сидя с письмом в руках в замершем мире. Стукнувшая в оконную раму трупная муха вернула ее к действительности. Насекомое лежало на спине, безнадежно жужжа. Она подошла, подцепила письмом Евы муху и выбросила, открыв окно, в которое ворвалась взрывная волна вечернего жара, принесшая с собой грохот трамваев в соседнем квартале. Вдруг нахлынула страстная тоска по Англии, по дому, который она никогда не таскала на своей спине, как улитка. Просто возникло туманное манящее воспоминание о мире с двухэтажными автобусами, мебельными чехлами из вощеного ситца, с летним дождиком, барабанящим в окна, и с испеченным к чаю печеньем…

Почему не принять приглашение? Служебные обязанности перевыполнены, надо отдохнуть. Будет очень приятно присутствовать на свадьбе дочери Майка. Майку тоже было бы приятно. Разве он смог бы стоять в церкви, не вспоминая другой обряд, вопросы и ответы? Как не думать о Майке? Она о нем по-прежнему думает, причем гораздо чаще, чем следует для своего душевного благополучия. Мередит сунула приглашение обратно в конверт. Отложим решение. Ненадолго, так как свадьба скоро, но все-таки можно вложить ответ в очередной мешок с почтой, который через недельку отправится в Соединенное Королевство. День был долгий. Чувствуя себя липкой, грязной, испытывая массу прочих навязчивых неразгаданных ощущений, порожденных нерешительностью, она пошла в ванную и открыла краны, чтобы все это смыть.

– Не люблю свадеб, – твердо заявил Алан Маркби, глядя на подвешенный цветочный горшок. – Жар на нее плохо действует. Я лучше уберу.

– Поздновато, – заметил его зять Пол, переворачивая куски мяса на решетке жаровни. – Боюсь, лобелия уже хорошо прокоптилась. Ну-ка, все брысь отсюда!

Жена Пола и сестра Маркби Лора, свернувшаяся клубочком в кресле, развернулась, мрачно побрела в угол, где сидели дети с банками коки и, к вящему недовольству хозяина, с красным мороженым на палочках, которое таяло быстрее, чем попадало в ротики, оставляя на плитах мощеного дворика зловещие багровые пятна. Непонятно, зачем он им позволил испортить воскресный день. Видимо, из-за нечистой совести.

Прячась за непомерными солнечными очками, Лора подставила лицо под солнце. В разгар английского лета светлые от природы волосы приобрели скандинавскую белизну, белая кожа соблазнительно загорела. Глядя на выставленные напоказ идеальные длинные ноги, Маркби с тайной усмешкой подумал, что никогда еще не видел женщину, которая настолько не походила бы на преуспевающего солиситора^[4] из старой фирмы, имеющей высокую репутацию в графстве.

– Готово! – объявил Пол. – Нам стейки, детям на выбор гамбургеры или колбаски.

За едой вновь зашел разговор о приглашении на свадьбу, пришпиленном к двери чулана на кухне.

– Лестно получить предложение привести невесту к алтарю, – прокашляла Лора. – Особенно когда ее мать – знаменитая Ева Оуэнс.