Знатная парочка

1

Граф Отто фон Бéлов, ведущий конструктор авиационной фирмы «Мессершмидт», быстро вошел в гостиную своей холостяцкой квартиры и остолбенел… В скромной гостиной титулованного авиаконструктора ждал посетитель – некое странное существо, весьма, впрочем, напоминающее своим внешним обликом человека и невесть как попавшее в этот поздний час в графские апартаменты.

Граф был далеко не робкого десятка, но странный, если не страшный облик незнакомца, а, главное, неожиданность встречи, испугали бы кого угодно.

Внезапно в мозгу у молодого человека прозвучало:

– Граф Отто! Успокойтесь!

– Вы как будто что-то сказали? – спросил несколько овладевший своими нервами граф.

– Я просил вас успокоиться. Вы можете отвечать мне мысленно, не прибегая к…к…услугам своего речевого аппарата. Я восприму вас.

– Кажется, спятил, – тихонько произнес вслух граф Отто и бессильно опустился в кресло.

– Спятил? Сошел с пяток? Как это сошел с пяток?

– С ума сошел…

– Сойти с пяток, значит, сойти с ума? Но пятки-то у вас в одном месте, а ум, мозг вернее, в противоположном… Успокойтесь! Вы не сошли с пяток. Я вполне реально существую у себя во вселенной; назовем ее Дзета-пространством. А вы в настоящий момент наблюдаете мою трехмерную проекцию на вашу вселенную. Назовем ее Пи-пространством.

– Бред какой-то! – граф Отто зажмурился и обхватил голову руками.

– Почему же бред?.. Насколько мне известно, Ваше Сверкательство увлекалось в институте теорией многомерных пространств. Возьмите, к примеру, два трехмерных мира, помещенных в пятимерное пространство. Миры вполне могут существовать независимо друг от друга. Впрочем, я… верней моя трехмерная проекция, тут совсем не для того, чтобы читать вам лекции по многомерной геометрии. Мое же дело… Да перестаньте вы сжимать голову руками и откройте глаза! Ваше Сверкательство! – эти слова незнакомец произнес с особым удовольствием. – Я уполномочен пригласить вас в мой театр на постановку драмы Графа Отто фон Бéлова «Мартин Лютер»… Да, совсем забыл представиться Вашему Сверкательству. Заведующий репертуарной частью Германского театра, доктор искусствоведения и филологии…

Тут странное существо сделало некое телодвижение, напоминающее отдаленно человеческий поклон, и попыталось что-то произнести, скорей всего свое имя. Однако имя никак не произносилось.

– Не могу! – существо виновато поглядело на графа. – Мое имя невозможно произнести вашими звуками. Зовите меня просто Ганс. Договорились? … Ваше Сверкательство! Почему вы молчите?

– Что за сверкательство?! – граф Отто к этому времени немного пришел в себя. Этому способствовали две причины. Во-первых, странное обращение к нему со стороны незнакомца, во-вторых, упоминание о его драме «Мартин Лютер». Драма была завершена месяца два назад. О ее существовании знал только ее автор. Впрочем, никто не подозревал о существовании и других произведений графа Отто. Литературные упражнения являлись его величайшей тайной.

– Как что за сверкательство? – похоже, незнакомец обиделся даже. – Но вы же граф! Сверкательный граф!

– Сиятельный.

– Сиятельный?! А вы не ошибаетесь?

– Не ошибаюсь, – граф Отто настолько пришел в себя, что начал чувствовать легкое раздражение, вызванное чрезвычайной самоуверенностью незнакомца.

– Я считаюсь неплохим знатоком германских языков вообще и немецкого, в частности.

– А я считаю немецкий своим родным языком, герр Ганс, – отрезал Отто.

– Значит, сиятельство?!

– Сиятельство!

– Жаль. Сверкательство мне больше нравится… Итак, Ваше Сиятельство, я имею честь официально пригласить вас на постановку исторической хроники «Мартин Лютер» – шедевра современной немецкой драматургии. На премьере спектакля в нашем Германском театре зрители в течение пятнадцати минут скандировали: «Автора! Автора!».

«Интересно, какой диагноз поставил бы психиатр? – уныло подумал граф Отто. – Шедевр современной немецкой драматургии… Мой „Лютер“ – шедевр драматургии».

– Вот именно. Шедевр. Вы, конечно, не Шекспир и не Гете. Но вы сильнее Геббеля и даже фон Кляйста. Лично мне, ваши драмы нравятся больше драм Шиллера.

– Так вы, герр Ганс, считаете меня в своем уме?

– Совершенно в своем. Не в моем же. Клянусь, с пяток вы не сошли.

– И вы приравниваете меня к Фридриху Шиллеру?

– Ну не совсем… Просто, мне лично, вы нравитесь больше Шиллера. Тот временами смертельно скучен. У него много риторики и туманного немецкого умствования. То ли дело Гете. Вернее, первая часть «Фауста!» – тут Ганс от удовольствия даже подскочил слегка в кресле.

Разговор с незнакомцем начал занимать графа Отто, хотя молодой человек никак не мог отвязаться от мысли, что слегка повредился в уме. Ведь несколько развязный доктор филологии и искусствоведения весьма смахивал на галлюцинацию. К тому же галлюцинация предпочитала «Лютера» гениальным творениям божественного Фридриха Шиллера.

– Герр Ганс! – Отто фон Белов тут не без ехидства посмотрел на своего странного собеседника. – А каким образом вы собираетесь доставить меня в это самое Дзета-пространство?

– Превосходный вопрос, Ваше Свер… Сиятельство! – Превосходнейший! Задав его, вы приблизились к Дзета-пространству если не вплотную, то, по крайней мере… по крайней мере…

Ганс запнулся и беспомощно посмотрел на молодого человека.

Замешательство доктора филологии и искусствоведения доставило графу Отто живейшее удовольствие. Наконец он пришел на помощь своему странному гостю:

– Расстояния в нашем мире, – сказал граф Отто, – измеряются километрами, световыми годами, парсеками…

– Километры, световые года и парсеки тут ни при чем, Ваше Сиятельство. Расстояния между двумя мирами нельзя выразить с помощью линейно-временных категорий. Категории пространства и времени – это, так сказать, внутренние свойства того или иного мира. Они теряют свой смысл при рассмотрении вопросов, связанных с взаиморасположением миров, или, если хотите, вселенных. В Дзета-пространство Ваше Сиятельство, может попасть благодаря методу обратного проектирования. Вот вы созерцаете меня, вернее мою трехмерную тень на ваш мир. Это достигнуто методом прямого проектирования. Мы же можем спроектировать вашу трехмерную тень на наш мир. Это, разумеется, весьма непросто.

– Каким же образом вопросы людей способствуют их проектированию на ваш мир? – разговор с Гансом становился для графа Отто все интересней.

– Человек должен понять, а главное, верить, что подобная манипуляция возможна. Более того, индивидуум должен хотеть этого… Граф Отто фон Белов, – тут Ганс принял позу торжественную и комичную одновременно, —соблаговолите сообщить мне, согласно ли Ваше Сверкательство принять лестное предложение коллектива Германского драматического театра?

– Но как вы узнали, что я пишу драмы?

– Ваше Сиятельство, в ходе соответствующей подготовки вы получите все необходимые разъяснения. Ее проведет с вами доктор физико-математических наук… Фриц.

Раздался телефонный звонок. Отто фон Белов снял телефонную трубку:

– Алло?

Оказалось, звонил ортсляйтер Герман Шпуньке, руководитель партийной организации предприятия, на котором работал граф Отто.

– Фон Белов, – пророкотало в трубке, – вы сейчас при деньгах?

– Не очень.

– Жаль, жаль. Всего на неделю. Марок триста. Ну нет, так нет… Ха! Вы снились мне прошлой ночью. Будто бы вы драматург, и вашу пьесу «Мартин Лютер» ставят где-то в Дзета-пространстве. Доннерветтер! Граф Отто фон Белов – драматург! – в трубке загромыхал смех ортсляйтера.

Отто посмотрел в сторону своего странного незнакомца, но его и след простыл.

2

Ортсляйтер Герман Шпуньке был сынком богатого баварского мясника. Шпуньке-фатер довольно неплохо знал четыре действия арифметики и имел очень слабое понятие об орфографии и синтаксисе. Шпуньке-сын во всяком случае любил острить – за спиною у своего отца, разумеется:

– Я совсем не уверен, что предок знает о существовании запятой.

Шпуньке-фатер знал про этот знак препинания. Но он привык иметь дело с мясными тушами, которые, как известно, не отделяются друг от друга запятыми. А вот Шпуньке-сын был весьма грамотен. Не блистая особыми способностями, он недурно закончил гимназию. Хорошие оценки в аттестате были предопределены папиными подношениями гимназическим учителям и тяжелой папиной рукой, поднаторевшей в разделке свиных и говяжьих туш.

Шпуньке-фатер знал не только про существование запятой в немецком языке. Он давно уразумел, что двадцатое столетие – это век техники, в частности, авиации. Поэтому Шпуньке-сын окончил авиастроительный факультет политехнического института. В институте Шпуньке-младший учился довольно сносно. И тут папашина рука сыграла не последнюю роль – ведь только от нее, в конце концов, зависело, получит ли Шпуньке-сын деньги на карманные расходы или же не получит.

После окончания политехнического института Шпуньке-младший поступил на работу в фирму «Мессершмидт». Но вот беда – конструктор из Германа Шпуньке получился никудышный. И этой беде помочь папина рука уже не могла. Но Герман выкрутился и тут – он пошел по партийной линии. Прошло несколько лет, и с ним произошла чудесная метаморфоза: из никудышного конструктора получился весьма дельный партийный функционер, которого на фирме в глаза и за глаза именовали в шутку «Партайгеноссе Б».

Шпуньке был на хорошем счету у крайсляйтера; о нем знал сам гауляйтер!

Отто фон Белов нравился ортсляйтеру Шпуньке. Симпатии нациста были обусловлены несколькими причинами. Во-первых, фон Белов был аристократом, а сынок мясника еще в гимназических стенах привык испытывать глубочайшее почтение к дворянству, особенно титулованному. Это ничего, что Шпуньке-папа мог купить некоторых аристократов словно неразделанную тушу, то есть со всеми потрохами. Во-вторых, ортсляйтер Шпуньке довольно регулярно одалживал у фон Белова деньги. Шпуньке их вечно не хватало из-за девочек. В-третьих, молодой граф был бесспорно талантливым конструктором. И наконец, в-четвертых, высокий, голубоглазый и несколько сентиментальный граф Отто нравился почти всем людям, с которыми его сталкивала жизнь. Шпуньке-младший не понимал только двух вещей: почему до сих пор фон Белов не женат и почему не подает заявления в партию.

Относительно женитьбы Шпуньке никогда не разговаривал с фон Беловым. Это ортсляйтера не касалось. Зато относительно вступления в партию разговоров хватало. Во время подобных бесед молодой аристократ с наивным видом смотрел в небольшие, но довольно умные глаза мясникова сынка и отвечал по обыкновению:

– Герр Шпуньке! Я чувствую, что еще не дорос до идеалов национал-социализма.

Несколько дней назад в ответ на подобную сентенцию графа ортсляйтер сказал с досадой:

– Я бы посоветовал вам поторопиться, Ваше Сиятельство!

– С ростом?

– Нет, с подачей заявления. Ибо ваш служебный рост может оказаться в прямой зависимости от членства в НСП.

Фон Белов в сотый раз пообещал подумать.

Очередной разговор ортсляйтера с фон Беловым состоялся на следующий день после явления графу доктора филологии и искусствоведения. Сидя возле «кульмана», титулованный авиаконструктор изо всех сил пытался работать, но дело вперед почти не продвигалось. Отто упорно смотрел на лист ватмана, но видел не самолетное крыло, а фрейлейн Раису Хрусталев. Впрочем, время от времени красивое личико фрейлейн Раисы заслонялось неземной физиономией доктора Ганса.

– Доброе утро, Белов! – услышал Отто за своей спиною.

– Доброе утро, ортсляйтер! – из вежливости граф слегка привстал со стула.

– Ради Бога, фон Белов, не вставайте!

Шпуньке придвинул к себе находящийся неподалеку табурет, грузно опустился на него, одновременно закинув ногу за ногу.

– Как работается?

– Не очень.

Фон Белов ожидал очередной беседы относительно вступления в партию, но ошибся. Ортсляйтер в это утро был расположен поговорить о своих снах.

– Черт знает что такое! – начал он. – Позавчера мне снилось какое-то Дзета-пространство и этот спектакль. А прошедшей ночью мне приснилась… как вы думаете кто?

Граф Отто не мигая смотрел в глаза Шпуньке.

– Не догадываетесь, Ваше Сиятельство?

Фон Белов слегка развел руками – дескать, откуда ж мне знать.

– Мне снилась Раиса Хрусталев. Не забыли еще, граф, эту неарийскую красотку? А? Вы, кажется, были здорово влюблены в нее.

«Я и сейчас люблю ее!» – с тоской подумал Отто.

– Хорошенькая девочка! – лицо Шпуньке расплылось в широкой улыбке. – Ее родители вместе с нею, кажется, удрали в Америку.

– Вроде бы…

Тут ортсляйтер Шпуньке наклонился к графу Отто и очень тихо сказал:

– Я, лично, рад, что такая красотка успела вовремя удрать.

«Провокация», – подумал Отто про себя и ошибся. Ортсляйтер добросовестно и неукоснительно выполнял все директивы, спускаемые ему сверху, но далеко не все из них он одобрял в душе. Что же до фрейлейн Раисы, то эта красивая брюнетка ему всегда нравилась: временами даже больше, чем идеалы национал-социализма.

Фрейлейн Раиса Хрусталев была дочерью Юргена Хрусталев, бывшего ведущего авиаконструктора фирмы «Мессершмидт», а также цыганского барона. Во всяком случае, так говорили на фирме. Вы удивлены? Цыган-авиаконструктор? Не торопитесь удивляться – дальше не то еще будет. С приходом к власти нацистов положение герра Юргена на фирме стало неустойчивым, и он поспешил уехать из Германии, несмотря на заявление рейхсмаршала Геринга о том, что только он и только он, Геринг, решает, кто в люфтваффе ариец, а кто нет.

Отто фон Белов и Раиса без памяти любили друг друга. В тридцать третьем году они было собрались пожениться, да тут произошел фашистский переворот, перечеркнувший все планы влюбленной парочки.

Очутившись в Америке, папаша Хрусталев немедленно устроился на работу в фирме «Боинг» – в Соединенных Штатах всегда ценили хороших специалистов. Мамаша Хрусталев, попав в Новый Свет, принялась немедленно подыскивать красавице-дочке нового жениха. Обязательно среди американских цыган и желательней побогаче. Но Раиса и слушать не хотела ни о ком другом, кроме как об Отто фон Белове.

– Раиса! Тебе уже двадцать пять! – мадам Хрусталев начинала обычно психическую атаку после того, как ее дочка отшивала очередного претендента на ее руку и сердце.

– Не считай моих лет, мамуля, – немедленно отзывалась Раиса, – считай свои. У тебя их на тридцать один больше, чем у меня.

– Но у меня уже двадцать шесть лет, как есть муж. А у тебя кто есть? – и мадам Хрусталев показывала своей дочери комбинацию из трех пальцев.

– Уж лучше одному, чем вместе с кем попало, – Раиса очень любила цитировать Омара Хайяма.

– Это кто же первый встречный? Твой фатер что ли? Или Ник Джелокаев?

– При чем тут папа?

– Значит, Ник! Да у его отца капиталу на пятьсот тысяч долларов! Он здешний цыганский барон. А у твоего Отто что за душою? Дерьмовый графский титул? Чего он стоит здесь в Америке?! Между прочим, твой отец не какой-нибудь рядовой цыган, а тоже цыганский барон, ставший авиаконструктором.

– Титул мне не нужен. Ни в Америке, ни в Германии. А Отто нужен. Как воздух!

– Любил бы тебя, так давно был бы здесь, с тобою.

– Не так-то просто, мама, уехать из теперешней Германии.

– Мы-то уехали.

– Не уехали, а бежали, – на помощь дочери пришел Юрген Хрусталев. – А скольким это не удалось, включая нас цыган.

– Не удалось, не удалось… – мадам Хрусталев и не думала сдаваться, – Раиса, ты ни одного письма не получила от своего графчика.

– Ты хочешь, Роза, – Юрген Хрусталев, печально улыбаясь, посмотрел на супругу, – чтобы Отто фон Белов за переписку с врагами Рейха отправили в концлагерь?

– Любил бы Раю, так давно бы прилетел в Нью-Йорк.

– Я и сам был бы рад видеть его тут. Ему бы нашлась работа в моем отделе. Талантливый парень. И очень порядочный. Никогда не имел ничего общего с этими подонками нацистами.

Такой вот разговорчик случился в семействе Хрусталевых; и случился он одновременно с беседой двух молодых людей в конструкторском бюро фирмы «Мессершмидт». Только в Германии стояло раннее утро, а на востоке Америки была ночь.

Между тем разговор Отто со Шпуньке продолжался.

– Что-то, граф, вы плохо выглядите последнее время. – Шпуньке с сочувствием посмотрел на Отто фон Белова.

– Работа замучила, ортсляйтер, – Отто кривил душою: работы, конечно, хватало, но дело было не в ней, а в Раисе Хрусталев.

– Скоро всем нам придется еще больше трудиться, – изрек Шпуньке докладческим голосом. – Так что возьмите отпуск недельки на две-три. Покатайтесь на лыжах… Могу устроить вам бесплатную путевку. В Швейцарию вас, разумеется, никто не пустит. Это не для сотрудников конструкторского отдела фирмы «Мессершмидт». А вот в Австрийские Альпы путевочки у нас имеются. В лыжный пансионат «Эдельвейс». Хвала гению Фюрера! Австрия теперь наша!