Цитаты из книги «Синеглазая проблема для препода»

– Хочешь сказать, что это я именно перед тобой устоять не смогла? Но Артём хмыкнул невозмутимо. – А что? Именно передо мной. Если бы на меня какая другая упала, я бы тоже устоял. Скорее всего. А с тобой не получилось. – Улыбнулся, не глядя отыскал и сжал вторую Олину ладонь. Просто иначе свободная рука совсем бы распоясалась. – С тобой вообще всё как-то иначе получается. Ни на что не похоже. Как всё полетело вверх тормашками с самого начала, так и дальше цирк сплошной. Но мне нравится. Когда весело. И ты тоже. И опять не устоять. Лучше бы дальше шли, не останавливались. Потому что, когда шагаешь, вроде бы занят, а сейчас ничего не отвлекало, и ещё сильнее хотелось прижать к себе потеснее, коснуться ладонью лица, почувствовать нежную кожу под подушечками пальцев. И под губами. Под губами даже сильнее. Особенно вот здесь, под ухом на шее, там, где едва заметно билась жилка, там, где самое беззащитное, чувствительное и сладкое. Синие глаза смотрели так, будто всё понимали, тонко улавливали каждую мысль, каждое желание. – Оль, я знаю, что это наглость, но… пойдем ко мне.

Между ними вовсе не мимолётная заинтересованность, которая легко проходила со временем, достаточно перетерпеть, не зацикливаться, больше не встречаться, в чём Артём пытался убедить себя раньше, а то самое, которое надолго и гораздо сильнее уже существующего. Поэтому оно и отодвинулось на второй план, потеряло прежнее значение. Самоликвидировалось, как нельзя вовремя, уступив дорогу, новому, более настоящему, важному и желанному. Но, получалось, только для него. Оля восприняла случившееся совсем по-другому. Решила, будто он постоянно так и делал – пользуясь положением и обстоятельствами, затаскивал в постель наивных беспомощных студенток. Ровно до этих слов Артёму не хотел никуда её отпускать. Наоборот, хотел доказать, что всё по-прежнему, даже когда они трезвые, что им хорошо вместе, что это не просто глупая похоть предавших тел, вышедших из-под контроля затуманенного мозга. Как же его тянуло подскочить, сгрести Олю в охапку, донести до дивана, уронить, заткнуть рот поцелуем.

Хотя нет. Бред полнейший. Это уже она сама придумала, чтобы быстрее избавиться от ненужных чувств. А что они ненужные – вот в этом Оля ни капли не сомневалась. Всё ведь действительно так и было – случайно встретились в момент, когда обоим было фигово, решили, что бесконечно страдать и ныть глупо, вот и развлеклись. Нагулялись, напились и продемонстрировали бывшим, будто и без них им хорошо: вообще нет проблем, замену найти – раз плюнуть. Ну и где здесь настоящие чувства? Но если эти ненастоящие, почему тогда не хотят забываться и отступать?

То, что с Димой они расстались, Вика выпытала у Оли ещё во время сессии, и, конечно, не обошлось без предполагаемого «Я же говорила. Да и пусть себе катится подальше со своими комплексами и тараканами. А вот Артемий Андреевич…» Дальше Оля просто отключала слух. Само собой, она не рассказала – никому, вообще никому – что тогда произошло. И сама старалась не вспоминать. Только вот не очень получалось. Ещё от мыслей можно как-то отвлечься, сфокусироваться на другом, но оно даже в сновидения влезало. Сны Оля контролировать не умела, а те, как нарочно, были слишком реалистичными и яркими. Даже физические ощущения от них иногда получались очень даже настоящими, словно всё происходило наяву. И первыми чувствами, которые появлялись, стоило очнуться, стряхнуть с себя дремотные оковы, оказывались почему-то разочарование и сожаление. Словно её опять обманули. То есть она сама обманулась. Только до конца не ясно, в чём и когда. Сейчас, когда приняла сон за явь? Или раньше, когда считала, что он её исключительно бесит и напрягает. Или вообще обманывалась постоянно, начав доверять тому, кому доверять не следовало?

и у Оли достаточно времени, чтобы прийти в себя, выбросить случившееся из головы, подчистую избавиться от этого больного ненормального наваждения. Да, больного и ненормального абсолютно бредового наваждения. Ну а как ещё назвать то, что между ними произошло, то, что она испытывала, то, что её смущало, приводило в смятение и злило?

– Да хватит на меня пялиться! Мне противно. И ненормально. Всё ненормально. Это только для тебя в порядке вещей – спать со своими студентками. Его передёрнуло, словно она плеснула ему в лицо студёной водой. Он и правда как будто заледенел, лицо превратилось в застывшую маску. Но так и не перестал сверлить её взглядом – теперь уже тяжёлым, въедливым, мрачным. Просто невыносимым, сводящим с ума, пугающим. Но не тем, что дальше могло случиться что-то плохое – оно уже случилось – а тем, к чему способно привести. – А если… если ты кому-то расскажешь… – прошипела Оля, переглатывая и запинаясь, кивнула в сторону дивана, – вот про это… я… я… – Да ладно, – вклинился Артём. – Не напрягайся, не придумывай, – произнёс снисходительно, и даже голос у него изменился, немного осип, стал грубоватым и безучастно-холодным. – Не собираюсь я никому рассказывать. Мне, знаешь ли, тоже ни к чему ещё одни глупые пересуды. В горле опять возник комок, а глаза защипало. Хотя он вроде и сказал именно то, что она рассчитывала услышать. Но почему-то это показалось ещё более обидным.

Ещё и смотреть сложно, чтобы прямо, не отводя взгляд. И не только от стыда. Потому как его вид, его открытая нагота, вопреки всему даже сейчас притягивала и волновала, словно наперекор, в пику Оле, возрождая ненужные воспоминания и ощущения. И это бесило и злило ещё сильнее. Как и то, что Артём по-прежнему не желал ничего понимать, и все его фразы сводились к непроходимо дебильному «А чё такого?».

То есть, выходило, Дима прав, и всё это действительно взаимосвязано. А если ещё и вспомнить то, что она старательно пыталась забыть, упрямо отгоняла прочь, делая вид, что не было ничего подобного – не бы-ло. Ведь тогда, в «Чайке», когда их заперли в кладовке, когда она навернулась с подоконника, а Гордин поймал её, и какое-то время они стояли, в упор разглядывая друг друга, Оля думала, он её поцелует. Нет, не только думала – хватит уже врать – она почти ждала, что он её поцелует. Потому и перед Димой почувствовала себя виноватой, даже несмотря на то, что ничего особенного и предосудительного не случилось. Но ведь могло, очень даже могло. Запросто. Если она настолько легко это себе представляла, и если сейчас именно этим всё и завершилось.

– Ну ты завернул, – с уважением протянула Оля. То есть он сейчас всю эту философскую лабуду вслух сказал? Офигеть. Даже не заметил. Он же так любую хрень может ляпнуть. Значит, надо тщательней следить за языком. Или меньше пить. Но меньше не хочется. Потому что нетрезвая Олька тоже такая забавная. Он болтливей в десять раз, а она в десять раз язвительней, трогательней, смешней и неуклюжей. И Артём давно уже крепко держал её за руку, чтобы она в очередной раз не оступилась, не споткнулась, не поскользнулась. Ну и что, что лето, и льда не найти. Она всё равно сумеет. Причём, чтобы ни случилось, не расстраивается, а либо дуется, либо ржёт. И он ржёт, глядя на неё. Они вообще частенько смеялись, и не всегда знали, над чем. Возможно, без причины, исключительно под настроение. И чёрт разберёт, как их опять занесло в какой-то бар.

– Извините. Что я вас пнула. – Да что уж там? – откликнулся Гордин. – Если вы именно так всё восприняли. И опять рассмеялся, прикрывая рот кулаком, и Оля, не выдержала, хихикнула, потом тоже рассмеялась. Пожалуй, Артемий Андреевич и правда совершенно адекватный и даже вполне… милый. А она-то целый семестр с ума сходила, ждала от него подвоха и шарахалась.