ELLIS PETERS

The Confession of Brother Haluin

1988

© Storyside. 2022

© Роговская Н. Ф., Салютина О. А., перевод на русский язык, 2022

© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2022

 
Видите того пожилого монаха
в подоткнутой рясе? Сейчас утро, и брат Кадфаэль
возится в своем садике:
собирает лекарственные травы,
ухаживает за кустами роз.
Вряд ли кому придет в голову,
что перед ним – бывший участник
крестовых походов, повидавший полмира
бравый вояка и покоритель женских сердец.
Однако брату Кадфаэлю приходится зачастую
выступать не только в роли врачевателя
человеческих душ и тел, но и в роли
весьма удачливого, снискавшего славу детектива,
ведь тревоги мирской жизни не обходят стороной
тихую бенедиктинскую обитель.
Не забудем, что действие «Хроник брата Кадфаэля»
происходит в Англии XII века,
где бушует пожар междоусобной войны.
Императрица Матильда и король Стефан
не могут поделить трон, а в подобной неразберихе
преступление – не такая уж редкая вещь.
Так что не станем обманываться
мирной тишиной этого утра.
В любую секунду все может измениться…
 

Глава первая

В тот, 1142 год морозы ударили рано. Сначала долго тянулась осень, теплая, дождливая, печальная, а потом пришел декабрь и вместе с ним – низкие серые тучи и короткие, темные дни, которые неподвижной тяжестью легли на крыши домов, тяжелой дланью сдавили сердце. Даже днем в монастырский скрипторий проникало так мало света, что выводить буквы удавалось с большим трудом и еще труднее было расписывать их красками – нескончаемый, независимо от времени суток, полумрак убивал живую силу цвета.

Знающие люди говорили, что надо ждать обильных снегопадов, и верно: в середине декабря повалил снег, без пурги и вьюги, сплошной неслышной стеной. Он шел несколько дней и ночей, сглаживая неровности, выбеливая все подряд, погребая под своей толщей овечьи отары на холмах и овчарни в долинах, приглушая всякий звук, наметая сугробы у каждой стены, обращая ряды крыш в цепи белых, непроходимых гор, а все пространство между небом и землей – в плотную завесу из огромных, как лилии, кружащихся хлопьев. Когда снегопад наконец прекратился и нагромождения облаков рассеялись, оказалось, что Форгейт наполовину ушел под снег, образовав почти ровную белую поверхность (даже тени были едва заметны), если не считать нескольких высоких строений аббатства, царивших над бесконечной плоской белизной, и таинственный, отраженный свет теперь превращал ночь в день там, где всего за неделю до этого зловещий сумрак превращал день в ночь.

Тот декабрьский снег, что обрушился на всю западную часть страны, не только стал бедствием для деревень, он вызвал жестокий голод в отдаленных селениях, погубил в горах немало пастухов вместе со всеми их стадами и надолго остановил всякое передвижение по дорогам. Этот снег повернул ход войны, перетасовал все карты ее участников и направил колесо истории в иное русло – в новый, 1143 год.

А еще тот снег стал причиной необычайного происшествия в аббатстве Святых Петра и Павла и последовавших за ним событий.

Вот уже пять лет между королем Стефаном и его кузиной, императрицей Матильдой, шла борьба за английский престол, и фортуна, раскачиваясь, словно маятник, не раз подносила победный кубок одному из соперников, чтобы, подразнив близким торжеством и не дав испить ни глотка, тут же предложить его другому. И теперь, обрядившись в снеговые зимние одежды, она снова вздумала перевернуть все с ног на голову и, будто по мановению волшебной палочки, выхватила императрицу из рук Стефана в тот самый миг, когда, казалось, железный кулак, сжимавшийся вокруг нее, должен был вот-вот сомкнуться, возвестив наконец триумф короля и окончание войны. Будто и не было пяти лет упорной борьбы – все приходилось начинать сначала! Однако это случилось далеко-далеко, за непроходимыми снегами, в Оксфорде, и, прежде чем новости достигнут Шрусбери, пройдет немало времени.

По сравнению с историческими перипетиями то, что происходило в аббатстве Святых Петра и Павла, нельзя расценить иначе как пустячную неприятность. Поначалу все так к этому и отнеслись. Прибывший с поручением от епископа уполномоченный, которому отвели одну из комнат на верхнем этаже странноприимного дома, и без того немало раздосадованный и огорченный тем, что принужден торчать здесь Бог знает сколько времени, пока дороги снова расчистятся, был разбужен среди ночи самым пренеприятнейшим образом: откуда-то сверху прямо ему на голову хлынул поток ледяной воды, о чем он, благо голос у него был зычный, в тот же миг возвестил на весь монастырь.

Брат Дэнис, попечитель странноприимного дома, поспешил утешить епископского посланца, перевел в другие покои и уложил в сухую постель, однако не прошло и часа, как стало ясно, что хотя вода больше и не льет с потолка, она продолжает упорно капать, и скоро протечки обнаружились еще в пяти-шести местах, захватив в общей сложности поверхность диаметром в несколько ярдов. Снег, скопившийся на южном скате крыши странноприимного дома, под собственной тяжестью стал постепенно проникать в щели между сланцевыми плитками кровли и даже, по-видимому, несколько из них продавил. Образовались снеговые карманы, которые пришли в соприкосновение с относительно теплым воздухом, поднимавшимся изнутри дома, и тогда с безмолвным коварством, присущим неодушевленным субстанциям, растаявший снег совершил обряд крещения над епископским эмиссаром. С каждой минутой положение ухудшалось.

Утром после службы было устроено срочное совещание по поводу того, что можно и доґлжно предпринять в сложившихся обстоятельствах. С одной стороны, работать на крыше в такую погоду было не только малоприятно, но и просто опасно, а с другой – если дотянуть починку до оттепели, в доме начнется настоящий потоп и масштабы бедствия, покуда ограниченные, будут тогда гораздо серьезнее.

Некоторые из братьев раньше работали на постройке служебных помещений, примыкающих снаружи к монастырской стене, – разных амбаров, сараев, конюшен, а брат Конрадин, которого ребенком отдали в обучение монахам, сызмальства постигал строительное дело под началом французских братьев в Сэ, откуда и был призван графом – основателем Шрусберийского аббатства, дабы возглавить постройку этой новой обители. Конрадин и сейчас был еще не стар и здоров как бык, и во всем, что касалось строений, последнее слово по праву принадлежало ему. Когда он увидел, каких размеров достигла протечка в странноприимном доме, то решительно заявил, что откладывать работу на потом негоже, иначе как бы не пришлось перекрывать половину южного ската крыши. Лес в запасе был, сланцевая плитка тоже, да и свинцовые плиты имелись. Южный скат нависал над сточной канавой, прорытой от мельничной протоки и сейчас скованной льдом, но тем не менее поставить леса было делом нехитрым. Конечно, померзнуть братьям придется основательно: шутка ли сказать – торчать на крыше, сперва сгребая горы снега, чтобы уменьшить зловредную тяжесть, а после заменяя поломанные и сдвинутые с места сланцевые плитки и заделывая поврежденные свинцовые листы. Однако, если работать по очереди, часто сменяясь, и в продолжение всего дня иметь возможность отогреваться в помещении, где разрешено будет жечь огонь с утра до вечера, покуда длится работа, с этой задачей справиться можно.

Аббат Радульфус послушал и кивнул массивной головой, как всегда мгновенно вникнув в суть дела и тут же приняв решение:

– Все ясно. Приступайте!

Едва снегопад прекратился и небо прояснилось, упрямые жители Форгейта, как следует укутавшись и вооружившись лопатами, метлами и граблями, выбрались из домов и начали дружно расчищать проход к главной дороге и прорывать в сугробах путь к мосту и городским воротам, за которыми не менее упрямые горожане вели, без сомнения, такую же решительную борьбу с неприятелем в белых одеждах. Морозы держались еще долго, незаметно, день за днем будто слизывая мягкие, пушистые края сугробов и мало-помалу уменьшая груз снежной толщи. Когда некоторые из основных дорог стали более или менее проходимыми и по ним начали с трудом пробираться первые путники, подгоняемые либо безрассудством, либо жестокой необходимостью, монахи под водительством брата Конрадина поставили леса и укрепили на скате крыши лестницы и уже все по очереди лазили наверх и подставляли себя беспощадной стуже – осторожно освобождали кровлю от непомерной тяжести снега, чтобы добраться до поврежденной свинцовой обкладки и поломанных плиток сланца. Вдоль скованной льдом сточной канавы выросла гряда беспорядочно наваленных друг на друга бесформенных снежных куч, а один из братьев, то ли не расслышав, то ли не придав значения раздавшемуся сверху крику «Берегись!», в один миг оказался погребенным под обрушившейся на него снежной лавиной, так что пришлось его срочно откапывать и направлять в «обогревательную», чтобы он мог там отогреться и отдышаться.

К этому времени сообщение между Форгейтом и городом было уже налажено и важные новости из Винчестера, несмотря на все препятствия и задержки, за несколько дней до Рождества докатились до Шрусбери и стали известны замковому гарнизону и шерифу.

Вернувшись из города, Хью Берингар первым делом поспешил к аббату Радульфусу, чтобы поведать ему, как разворачиваются события в государстве. В стране, обескровленной пятилетней братоубийственной войной, светским властям и Церкви надлежало действовать заодно, и там, где шериф и аббат умели прийти к согласию, им удавалось обеспечить относительное спокойствие и порядок на вверенных им землях и избавить население от самых тяжких потрясений смутного времени. Хью хранил верность королю Стефану, служил ему верой и правдой, но еще преданнее служил он людям своего графства. Он бы с радостью встретил – а нынешняя осень и зима давали к тому все основания – весть о победе короля, но его главная забота была в том, чтобы, когда пробьет час победы, вручить суверену графство хоть до какой-то степени благополучное, неразоренное и даже благоденствующее.

Выйдя от аббата, Хью отправился на поиски брата Кадфаэля. Он обнаружил старого друга в его рабочем сарайчике на краю небольшого сада, где летом росли целебные травы, – тот деловито помешивал какое-то булькающее на огне зелье. Хлопот зимой, как всегда, было хоть отбавляй: кашель, простуда, отмороженные пальцы на руках и ногах – только успевай пополнять запасы снадобий в монастырском лазарете. Хорошо еще, что благодаря вечно раскаленной жаровне работать в дощатом сарайчике было все же теплее, чем, например, в скриптории, где часами корпели над манускриптами писцы и художники.

Хью толкнул дверь, и на старого монаха дохнуло с улицы холодным воздухом. Кадфаэль сразу заметил, что его молодой друг чем-то взбудоражен, хотя, будь на его месте кто-то другой, он вряд ли сумел бы уловить в лице Берингара какие-либо признаки волнения. Но от Кадфаэля не укрылась досадливая порывистость движений и наспех оброненное приветствие, а посему он прекратил помешивать отвар и внимательно посмотрел в лицо молодого шерифа, сразу отметив возбужденный блеск его черных глаз и нервное подергивание щеки.

– Все псу под хвост! – с ходу выпалил Хью. – С чего начали, к тому приехали.

Кадфаэль не стал расспрашивать его что да как – зачем? Хью и сам ему все расскажет. Тем более что лицо и голос Берингара выдавали не только досаду и горечь разочарования, но и сдерживаемый смех и даже, может быть, скрытое одобрение – чего тут было больше, трудно сказать. Хью с размаху плюхнулся на лавку возле стены и обреченно свесил руки между колен.

– Нынче утром с юга через заносы к нам прорвался гонец, – сказал он, подняв глаза на озабоченное лицо друга. – Пташка-то упорхнула! Вырвалась, представь себе, и полетела в Уоллингфорд, где ее дожидается братец. А король остался ни с чем. Прямо из-под носа ушла! Он ведь ее, можно сказать, в руках держал, так она возьми и между пальцами прошмыгни! Постой-ка, постой-ка, – Хью широко раскрыл глаза, будто его осенила внезапная догадка, – уж не нарочно ли он дал ей уйти, когда оставалось только затянуть петлю? Очень на него похоже. Бог свидетель, он всем сердцем рвался заполучить ее, но, когда дошло до дела, мог и спасовать – ведь окажись императрица у него в руках, ему пришлось бы решать ее судьбу! Да, хотел бы я спросить его, верно ли угадал или нет, только жаль, не придется! – произнес он с ухмылкой.

– Если я правильно понял, – осторожно начал брат Кадфаэль, глядя на него поверх жаровни, – императрице удалось-таки сбежать из Оксфорда? Это при том, что королевские войска взяли ее в кольцо и припасы в замке истощились настолько, что ей грозила голодная смерть, – так, кажется, нам сказывали? Тогда каким же чудом она увернулась, хоть изворотливости ей и не занимать? Может, скажешь, у нее выросли крылья и она по воздуху пронеслась над войсками прямиком в Уоллингфорд? Не пешком же Матильда прошла через все осадные рвы и валы, пусть даже ей удалось улизнуть из замка так, что никто не хватился?

– Хочешь верь, хочешь нет, она сбежала, Кадфаэль! Улизнула, и все тут! Тайком выбралась из замка и где-то как-то пробралась через кордоны Стефана. Все теряются в догадках, но, судя по всему, она на веревке спустилась по задней стене башни прямо к реке – она и еще двое-трое ее людей. Вряд ли их было больше. Все укутанные в белое, чтоб сливаться со снегом. А тогда как раз и сверху валил снег, опять же им на руку. Ну а дальше перешли по льду реку и еще миль шесть брели до Абингтона: это теперь наверняка известно, потому что там они взяли лошадей и поскакали себе в Уоллингфорд. Нет, какая женщина, Кадфаэль! Нужно отдать ей должное, согласись. Правда, когда удача на ее стороне, она становится невыносимой, но, Бог мой, как я понимаю мужчину, который готов идти за ней в огонь и в воду, когда удача ей изменяет!

– Так-так, значит, она и граф Фиц снова вместе, – произнес брат Кадфаэль со вздохом и покачал головой. – Ведь еще и месяца не прошло с той поры, когда всем казалось, что императрица и самый ее верный и преданный сподвижник навеки отрезаны друг от друга и им уж в сем грешном мире больше не свидеться.

Еще в сентябре строптивую императрицу, укрывшуюся в Оксфордском замке, заключили в кольцо осады, и королевское войско, постепенно сжимая кольцо, наконец захватило город, так что королю оставалось всего только набраться терпения и ждать, когда потрепанный в боях гарнизон Матильды начнет редеть от голода. И вот полюбуйтесь: всего-навсего одна дерзкая попытка, одна зимняя ночь – и она вновь на свободе и вольна снова собирать свое рассеянное войско, выступать в новый поход и на равных мериться силами с королем. Воистину мир не знал другого такого монарха, как Стефан, который ухитрился бы потерпеть поражение в обстоятельствах, когда победа просто неминуема. Впрочем, тут эти царственные особы друг друга стоили, недаром они родственники: довольно вспомнить, как императрица, со всей помпой утвердившись в Вестминстере и со дня на день ожидая коронации, сумела своим неоправданным высокомерием и жестокостью до такой степени восстановить против себя жителей столицы, что те взбунтовались и изгнали ее. Не иначе сама фортуна, видя, как один из них вот-вот завладеет вожделенной короной, всякий раз пугалась, что окажет истории сомнительную услугу, и поспешно выхватывала свой дар из-под самого носа претендента.