Художественное оформление серии, иллюстрация на переплете Марины Павликовской

Часть 1
Когда он умер

1

У заведующей терапевтическим отделением Ангелины Ивановны Новиковой в ее сорок лет был такой жизненный и профессиональный опыт, такой милый кабинет с кондиционером в новом здании поликлиники, такая независимость от размера должностного оклада благодаря богатому мужу, что она могла позволить себе любить больных. Ангелина Ивановна жалела их до невольного закипания слез в переносице и обследовала как родную маму. Поэтому обижалась, если виновники ее душевного трепета сдерживали подобающее ответное чувство. А именно – не восхищались женщиной, которая мудро корректировала дозы прописанных докторами лекарств и щедро продлевала больничные листы на достаточные для выздоровления сроки. Ни денег, ни подарков Новикова не брала. Но искренняя улыбка, живой блеск глаз и несколько трогательных слов признательности делали Ангелину Ивановну счастливой. И тогда любой попавшийся ей на глаза сотрудник бывал заинтересованно расспрошен о житье-бытье, похвален авансом и прощен за прошлые ошибки.

Но случалось, какой-нибудь относительно молодой, здоровый и самоуверенный болван принимал заботливую обходительность Ангелины Ивановны как должное. Он полагал, что она нанялась любить всех без исключения пациентов. Особенно тех, кто жрет, пьянствует, курит и валяется на диване, вместо того чтобы оторвать от него зад и растрясти немного. А потом как ни в чем ни бывало является и жалуется на все и ни на что. Он считал, что заведующая обязана этакой крепостной бабой не замечать ни хмурого барского, то есть болваньего, чела, ни спешки при получении ее подписи на нужной справке, ни пренебрежения к ней лично и к медицине в целом. Ангелина Ивановна чувствовала себя подло обманутой и равнодушно брошенной. Ей начинало казаться, будто она унижалась. И пока мучительные обострения хронических недугов не научили каждого нахала благоговейному отношению к такому, как она, врачу, Ангелина Ивановна была обречена на искренние страдания. И все отделение на собраниях расплачивалось за то, что очередной жестоко простуженный бодрячок отказал Новиковой в симпатии.

Ибо, помаявшись и проанализировав свою безупречность, Ангелина Ивановна начинала искать виновных. По карточкам. Если расстроивший ее больной явился, к примеру, от терапевта Клуниной и медсестры Трифоновой, они и объявлялись низкопробными специалистами и лишенными обаяния, да чего там, облика человеческого, тварями. Ведь всех пациентов Ангелина Ивановна кротко именовала страждущими и неустанно вдалбливала персоналу, что муки их можно либо облегчить, либо усугубить. Вот Клунина с Трифоновой и зверствовали по мере сил в своем двадцатом кабинете. А чем же они еще могли там заниматься, если от одного их вида, от звуков голосов занемогшему человеку не становилось лучше?

Что-то в таком методе работы Новиковой с женским коллективом, бесспорно, было. Многие врачи и медсестры из кожи вон лезли, чтобы потрясти маринованную в скепсисе душу пациента до мистических глубин. Глядишь, не расстроит чувствительную начальницу. Словом, полюбит больной Ангелину Ивановну или нет, очень зависело от тружеников вверенного ей отделения. Только Клунина и Трифонова по тупости или злонамеренности не исповедовали религии личной ответственности за настроение руководящей ими Новиковой. Но во взаимной любви с сотрудницами Ангелина Ивановна не нуждалась. По этой причине очередное утреннее совещание началось с безоглядной критики ослушниц.

– Что вы вытворяете? – холодно спросила Ангелина Ивановна. И сразу разгорячилась: – Что позволяете себе вы, представительницы гуманнейшей профессии, солдаты переднего, участкового фронта нашей медицины?

– Я капитан медицинской службы, а вы меня прилюдно разжаловали в рядовые, коллега, – возмутилась хрипловатым, но приятным голосом Анна Юльевна Клунина.

Как все врачи, ставшие администраторами, Новикова с трудом переваривала старинное обращение «коллега». Тридцать человек этих самых «коллег», приветливо улыбаясь, желали ей подавиться и нетерпеливым жестом холеной руки распустить их по рабочим местам.

Анна Юльевна повернула непокорную голову к окну. В этот ранний час она выглядела свежей и веселой. После приема измотанная и постаревшая врач Клунина умоется холодной водой, достанет косметичку, медленно обрисует помадой губы, поправит самодельную незатейливую, но аккуратную прическу и, сосредоточив взгляд на носках своих легких и прочных туфель на низких каблуках, обойдет участок. А если возникнет «производственная необходимость», и два участка. Она приготовит чай для парализованной матери двух чистоплотных, но по-юному легкомысленных дочек, сделает укол антибиотика грудной внучке затемпературившей бабушки, измерит давление старухе, вот уже двадцать лет вызывающей ее в дни невыносимого одиночества. Завтра, при так называемом активном посещении, она выложит на ветхий кухонный стол обычный набор продуктов – молоко и батон. Бабулька, у которой, кроме души, никогда ничего не болело, обнаружит подарки, всплакнет и поужинает. А Анна Юльевна рассмешит девочек из регистратуры телефонным звонком: «Лютик, я Ромашка, жду указаний Центра. Шифр прежний, прием».

У Анны Юльевны Клуниной романтических отношений с пациентами никогда не получалось. Она ненавидела скандалистов. Презирала наглецов, которых жизнь не обучила скромности. Не жаловала нерях, обжор, пьяниц, лентяев. И терпеть не могла невежественных и чванливых зануд. А таковыми в той или иной степени были все. Какая уж тут романтика. Она слыла строгим, немногословным и умным доктором даже среди несимпатичных ей пациентов.

Анна Юльевна давно оставила попытки угождать и нравиться всем, хотя в молодости старалась. Она уже умела признавать вслух и исправлять неизбежные в ее адской работе ошибки. Но предъявлять ей претензии никому не разрешала. Ценила себя высоко, а от подношений и угодливых комплиментов брезгливо отмахивалась: «Вы не развлечение мое, а дело». В этом деле она не позволяла себе небрежности. И Кате Трифоновой тоже.

Катя попала к Анне Юльевне сразу после медучилища и прижилась в двадцатом кабинете на целых пять лет. Когда-то начинающему доктору Клуниной смеха ради дали в помощники медбрата, от совместного служения с которым отказались все матерые жрицы участковой медицины. Парень собирался через полгода в армию, потом хотел поступать в институт и любыми способами отлынивал от своих обязанностей. Анна Юльевна не принуждала его приходить вовремя, не засаживала надолго за документацию, даже на выдаваемые приятелям освобождения от занятий смотрела сквозь пальцы. А в армии юношу зверски убили другие юноши. Чем-то он им не понравился. Поохав вместе со всеми, Анна Юльевна уединилась, тоскливо поразмышляла и решила, что виновата в его гибели. Может быть, гоняй она его, как положено, ругай, допекай упреками в нерадивости и угрозами пожаловаться начальству, мальчик бы привык строже относиться к себе и осмотрительней к людям. «Нет, – успокаивала она себя, – ты славная, ты дала ему напоследок пожить беззаботно». Тогда-то Анна Юльевна и поняла, что охотнее всего люди лгут сами себе. Она его не любила, он раздражал ее самоуверенностью и недисциплинированностью. Однако баловала. Потому что тоже опаздывала, выручала друзей больничными, ловчила с отчетами. А парень все видел, был остер на язык, и ввязываться в его перевоспитание рискнул бы лишь кристальной честности человек. С тех пор Анна Юльевна сама работала как проклятая и другим спуску не давала.

Катя приняла ее условия без возражений. У девушки была единственная слабость – она любила мечтать вслух о платной медицине, огромной зарплате, пятичасовом рабочем дне и немедленном одномоментном пробуждении совести во всех захворавших. «Не бывает постоянно плохо», – подбадривала она Анну Юльевну, сникшую после разговора с алкоголиком, который желал «починить ужасно мучительную печенку», но не собирался внимать запрету на спиртное. «Одно с другим не связано», – уверял он докторицу после того, как та прочитала ему страстную лекцию о циррозе печени.

– Нам за таких миллиард надо платить, да ведь, Анна Юльевна? – ловко седлала своего норовистого конька медсестра. – Но вы не грустите. Вот увидите, заглянет к нам еще сегодня кто-нибудь интеллигентный и с чувством юмора. А вдруг принесут коробку шоколадных конфет, огромную, как позавчера. Вы отказались, так дяденька мне ее отдал. Все равно же купил уже. Вы зря их гоните с приносом. Люди, кто благодарит от души, обижаются, между прочим.

Этим Катя Анне Юльевне и нравилась: посмеяться на голодный желудок или объесться дареными сладостями – ей все одно. Анна Юльевна нравилась Кате. И она, как и Анна Юльевна, считала, что «больные наши по месту своего жительства, мы их по месту своей работы. И надо не выпендриваться друг перед другом, а уживаться».

Ужиться со всеми казалось Кате более достойным и правильным, чем возлюбить всякого по требованию Ангелины Ивановны Новиковой. И Катя Трифонова однажды храбро дала понять заведующей отделением, что предпочитает подчиняться непосредственному своему руководителю Анне Юльевне. А кто сверх нее, тот от лукавого. У Новиковой окаменело лицо. Она принялась мысленно перебирать значения слова «непосредственный», а потом разбивать его на приставки, корень, суффикс и окончание, только бы не слушать разглагольствования этой соплюхи.

– Мы с доктором Клуниной в одной связке на склоне горы, а руководство – внизу в базовом лагере. Анна Юльевна, конечно, главная, но от меня тоже зависит по работе, – заявила Катя.

– Слушай, альпинистка… – успела процедить заведующая.

Но Трифонова выразила протест против чинопочитания – повернулась к ней спиной и ушла. Оскорбленная Ангелина Ивановна решила показать, кто тут от кого зависит. И демонстрации ее день ото дня становились нагляднее. Откуда Кате было знать, что в первые же часы вступления в должность Новиковой донесли: «Клунина так бредила вашим местом». Катя сочла бы это клеветой на Анну Юльевну. И ошиблась бы.

Уходя на пенсию, предшественница Новиковой обняла за плечи способную любимицу:

– Ну, Анечка, готовься к назначению. Я свое мнение главному врачу изложила. Мое хозяйство можно оставить только на тебя.

Счастливая дама – прожила больше полувека и не догадывалась, что мнение пенсионерки никого не интересует!

Анна Юльевна, двадцать лет добровольно и с удовольствием отдававшаяся врачеванию, изредка изменявшая ему с мужем и с когда-то давно и недолго бывшим у нее любовником-невропатологом, сочла себя достойной повышения. О том, что еще семь наложниц из гарема султанствующего общественно-полезного труда размечтались о том же, она и не догадывалась. Вскоре, однако, начали шептаться о начальнице со стороны. Анна Юльевна впервые сделала для себя на работе нечто хитроумное и не очень совместимое с ее чистыми привычками. Она мягко предлагала благодарившим ее пациентам пройти два шага до регистратуры, взять книгу отзывов и записать свои устные похвалы. Надо признать, что девять из десяти восклицали: «О, разумеется, сию минуту, всенепременно», решительно выходили в коридор, а потом на улицу. И лишь один из них оставлял краткий автограф на прошитом и пронумерованном листе. Анна Юльевна точно знала, что эта книга – единственное чтиво главного врача. Вероятно, он частенько брал ее в руки, потому что, встретив Анну Юльевну, улыбался и хвалил:

– Замечательные результаты, доктор. Народ вами доволен.

Вскоре тем же счастливым тоном он приказал Клуниной помочь адаптироваться в коллективе заведующей отделением Ангелине Ивановне Новиковой. Анна Юльевна повиновалась.

Через пару недель в кабинет ворвалась ошалевшая от радости Катя:

– Доктор, доктор, простите меня, дуру набитую! Я ведь не понимала, зачем вы с больных эти подписки, то есть благодарности, собираете. Я уж не знала, что и подумать. А вы гений, Анна Юльевна, с вами не пропадешь!

– Что случилось? – спросила неудачливая интриганка.

– Да премию нам с вами выписали в три раза больше, чем всем остальным. Главный с новой заведующей решили поощрить нас за сплошные восторги излеченной публики, покончить с уравниловкой. Анна Юльевна, миленькая, мне позарез деньги нужны. Спасибо вашей светлой голове, теперь выкручусь из долгов.

«Нет худа без добра», – подумала Анна Юльевна, и ей стало противно.

С тех пор прошло два года. И если бы не эти безумные совещания, участковый врач Клунина снова была бы всем довольна. Она посмотрела на Новикову и неприязненно отметила про себя: «Как покраснела эта блатная карьеристка с ранним климаксом. Что ей опять от нас с Катей нужно»?

– Доктор Клунина, вы меня слышите? У вашей медсестры совершенно отсутствующий вид. Трифонова, не спи, а отвечай. Ты разослала пациентам приглашения на флюорографию?

– Да, – победно признала факт Катя.

– Всем кому положено?

– Да.

– Ни один с вашего участка не явился. Ты интересовалась у рентгенологов? Спрашивала?

– Нет.

– Мне что, снова читать лекцию о туберкулезе? О профилактике? О милосердии? О необходимости поддерживать здоровье несчастных наших стариков?

– Не надо, – взмолилась Катя. Но не выдержала, вскочила: – Ангелина Ивановна, мы ведь приглашения рассылаем, а не повестки в суд. Нельзя же насильно притащить людей на флюорографию.

Женщины в белом согласно закивали.

– Анна Юльевна, – сменила объект нападения заведующая, – вы мало разговариваете с пенсионерами. Когда идете по участку и видите пожилой контингент на скамейках у подъездов, остановитесь на минуту, убедите в необходимости обследования.

Клунина промолчала, брезгливо скривив губы.

– Трифонова, – не унялась заведующая, – немедленно отправляйся и собственноручно опусти записки в почтовые ящики.

– Я не начну прием без медсестры, – спокойно предупредила Анна Юльевна.

– Начнете. И не только вы. Медсестры отстающих третьего и седьмого участков тоже двинутся в командировки. А ультиматумов не надо. Лето, жара, пятница, поликлиника пуста, даже вызовов пока нет.

У Анны Юльевны был выбор – устроить скандал и оставить Катю помогать делать отчет или не проронить ни слова и одной возиться с бумажками в кабинете. Пока Ангелина Ивановна вещала о каких-то сравнительных данных, Клунина разглядывала Катю. Высокая, худая девушка с блекло-голубыми глазами, светлыми волосами и тонкой кожей без румянца. Косметикой не пользуется. Причесана кое-как. Ее одежда явно не прочь познакомиться с молодым современным утюгом без вредных привычек. К началу второй смены прибегает модненькой и ухоженной, а утром – чучело чучелом. Вон Вера тоже живет в общежитии, получает столько же, а такая всегда подтянутая, отглаженная, накрашенная – загляденье. И халат на ней неделю не мнется, не пачкается. А Катин за час из крахмального, белоснежного превращается в какую-то серую тряпку. Станет эстетически приемлемая, но туповатая Вера главной медсестрой лет через пять. А растрепанная неглупая Катя будет у нее на посылках. И никогда не поверит, что внешний вид характеризует достаточную для служебной карьеры часть внутреннего мира.

В молодости Анна Юльевна сама не слишком следила за внешностью. «Предпочитала естественность, играла честно», а в действительности не успевала с двумя маленькими детьми. Да и денег всегда не хватало на одежду и обувь. Клунину впору было жалеть, но жалость в отличие от зависти люди умеют скрывать виртуозно. Ей тогда приходилось много и остроумно говорить, чтобы создать о себе близкое к правильному впечатление. Чтобы скучный и дешевый ее гардероб не вводил никого в искушение отказать ей в блестящих перспективах.

Вместе с Анной Юльевной в поликлинику после института распределилась Лена Беликова, терапевт от бога. У нее была фантастическая интуиция – почти всегда полный и верный диагноз она ставила по ходу перечисления больным жалоб не только на собственные недомогания, но и на соседей, родственников и вообще судьбу. Да, еще напряженно и внимательно разглядывала пациента в процессе этого плаксивого нытья.

Лена была дочкой сановного папы, которому зачем-то было надо, чтобы она начала карьеру на участке. Но талантливая девочка быстро стала женой сановного мужа и с радостью бросила медицину на произвол ее противоречивой судьбы. Кажется, и двух лет не отработала. Но по сей день не встретилась Анне Юльевне женщина, умеющая так стильно и красиво одеваться, так легко выносить бремя богатства на хрупких плечах. Из-за Лены Беликовой Анна Юльевна проревела однажды ровно сутки. Началось с того, что молодые медсестры, которые обожали дружить с молодыми врачами, очень по-разному относились к двум выпускницам. Анна Юльевна им явно нравилась. Девочки водили к ней родных и знакомых с насморком и ангиной, просили взаймы денег, хвастались обновами. Таков порядок вещей: они были почти ровесницами, а высшее образование считали делом наживным. Ведь нет медсестры, которая хоть раз не провалилась бы на вступительных экзаменах в медицинский институт. Анна Юльевна радовалась, что слывет добрым, порядочным человеком и хорошим врачом.

С Беликовой сестры милосердия отрабатывали ту же программу. Но об осмотре любимой тети умоляли, деньги занимали покаянным шепотом, купленные вещи показывали робко и млели до обморока в ожидании оценки их работы. «Подхалимки», – злилась Анна Юльевна и убеждала себя, что дело в российской привычке раболепствовать перед каждым, кто богаче и кому до тебя дела нет. Но все было не так: врачи и сестры постарше из-за семьи Лену ненавидели и были с ней не очень приветливы. Дошло до того, что медсестры стали с Анной Юльевной сплетничать об облике и гардеробе Лены.