Глава 3

«Мой кошмар (другим в назидание). Словил таки после двух недель дичайшего запоя. Пошел я в магазин за очередным *снарядом* на 14-й день. Внешний облик описывать не буду. И так ясно. Зашел в магазин и вдруг… все вокруг превратились в бандерлогов. Думаю – все – крышка мне. Никакого медведя с пантерой рядом нет. И удава нет, чтобы защитил. Решил я сам превратиться в бандерлога. Похоже упал на четвереньки и выбежал как ошпаренный из магазина, а они за мной! Уже на улице начал петлять, чтобы убежать. Бегал я так, судя по всему, не долго, может минут пятнадцать. На улице тоже были бандерлоги и они почему-то расступались все. Наверное, рожа у меня страшная была.

Очухался я, стоя на четвереньках. Колени в кровь, руки в кровь, весь грязный и чумазый, через улицу от магазина. Как током ударило. Испуг бешеный был. Быстрым шагом ушел домой. К счастью – не забрал никто. Прибежал домой, посмотрел в зеркало – ЭТО НЕ Я. Глаза испуганные, огромные. Рожа кривая, страшная. Все я понял тогда – СТОП МАШИНА»

Когда Натка впервые попала в Нижние Колдыри в состоянии лютой абстяги, ей понадобилось всего три дня, чтобы прийти в себя и суметь подняться к хрустальной Ясности из мутных глубин своего личного ада.

В этот раз на это ушла неделя.

Нет, ей не было совсем уж плохо, общее состояние напоминало скорее обычное похмелье после единоразовых возлияний, но тянулась эта немочь долго и однообразно. Дни и ночи наполненные слабостью, приступами головокружения пополам с тошнотой, отсутствием аппетита, и глубокой депрессией. Большую часть времени Натка безучастно лежала на полатях, глядя то на вьюжную серость за окном, то в непроглядную ночную черноту. Засыпала и просыпалась, но теперь даже сон не приносил облегчения, а Ясность не спешила возвращаться.

Приходили Рая и Марина. Марина приносила с собой угощения, Рая готовила их прямо у Натки, наполняя её тихую и словно тоже заболевшую избу аппетитными запахами домашней стряпни. Но Натке не хотелось есть. С трудом пополам подруги заставляли её запихнуть в себя то несколько ложек каши, то полтарелки супа, то просто горячий чай с вареньем. Про случившееся в лабе они больше не говорили, будто стесняясь трогать эту тему. И если от Раи такого можно было ожидать, то обычно насмешливая и любопытная Марина удивляла своим молчанием. С того вечера, когда Натка показала ей свою порезанную при более чем загадочных обстоятельствах пятку, она не задала ни одного вопроса, и не высказала никаких предположений о том, что бы всё это могло означать. Сама же Натка была не прочь докопаться до истины, но когда-нибудь потом. Когда ей снова захочется жить, а воспоминания о страшной обваренной руке, появляющейся из тёмной парилки, перестанут быть такими болезненно яркими.

Однажды зашёл поп Никодим. Натка на тот момент была одна, но не испугалась, хоть и помнила, что у попа есть поводы точить на неё зуб. Может быть поэтому разговор у них вышел коротким – Никодим не получил ожидаемой порции негативных эмоций, которыми уже готов был напиться, как клоп кровью. Но на ехидные вопросы о «боевом крещении» в лабе Натка отвечала равнодушно и односложно, на пошлые шуточки о визите к ней Генерала даже не отреагировала, деревенские сплетни об этом же её не заинтересовали, так что попу в итоге пришлось ретироваться несолоно хлебавши.

Раз наведался и проверяющий. Это был не Дмитрий Валентинович, а другой, помоложе. Натка о нём почти ничего не знала и видела всего несколько раз, когда он подменял привычного всем Бородавку. Проверяющий спросил, как она себя чувствует, а получив в ответ безучастное «нормально», только кивнул. Он топтался на пороге, не глядя Натке в глаза, словно ещё не изжил в себе простое человеческое сочувствие и стыдился того, чем ему здесь приходилось заниматься. После его визита на полу осталась увесистая коробка с недельной провизией, но Натка не проявила к ней интереса, так что нетипичное для здешних мест содержимое посылки обнаружилось только вечером, когда в избу заглянула Рая.

Рая принесла с собой незамысловатую снедь, должную стать их с Наткой ужином, который, однако, как выяснилось через минуту, сегодня оказался не нужен.

– У тебя проверяющий чтоль был? – Рая заметила стоящую на полу коробку, и склонилась над ней, – А чего молчишь? Я тогда сейчас и на завтра сразу наготовлю, продуктов хватит… Ох! Ооооой… Наточка! Это что же?! Это откуда?

Изумлённые и радостные причитания Раи почти вывели Натку из апатического ступора последних дней, и она приподнялась на печи, пытаясь понять, что привело старшую подругу в такое волнение.

– Да тут… шоколадная паста, Нат! И грецкие орехи! Ой, сыр! Паштет! Бекон! Какао! Ой, сто лет этого не видела! Господи, запах-то какой! А это что? Такого я никогда и не пробовала, смотри!

Заинтригованная Натка свесилась с полатей. Обычно набор недельных продуктов был скуп и однообразен, а уж такого баловства, как орехи или бекон в нём никогда не наблюдалось. Может сразу после тестов полагается своеобразная компенсация за нанесённый в лабе физический и моральный ущерб?

– Рай, так это наверно мне на поправку. Меня ж халаты чуть до смерти не споили…

– Они всех чуть до смерти не спаивают, – Рая достала из коробки янтарную банку мёда и теперь любовалась ею на свет, – Но целую кучу гостинцев потом никому не присылают. Поправляйся как знаешь, никому и дела нет. А помрёт кто, значит помрёт – невелика потеря…

– Почему тогда мне прислали?

Рая принялась выкладывать продукты на скамью. Ответила деланно равнодушным тоном:

– А это уж тебе виднее почему.

Несколько секунд Натка заторможено соображала к чему клонит соседка, потом фыркнула.

– Думаешь, Генерал прислал? Типа обо мне позаботился?

– Ну а кто же? У тебя тут другие покровители есть? Или может ты в лабе чем-то особенным отличилась, за что халаты благодарны?

– Разве что количеством выпитого, – буркнула Натка и содрогнулась, вспомнив бесконечную череду фляг, пахнущих резиной и спиртом.

– Количеством выпитого там все отличаются! – хохотнула Рая, и с наслаждением втянула в себя исходящий из коробки запах, – Ох… пахнет, как в детстве, когда подарки на Новый год в школе давали! Я эти пакеты домой несла и нюхала, нюхала… точно, вот и мандарины! Ну, Натуля, приготовлю я тебе сегодня царский ужин – вмиг поправишься!

– Не надо, – Натка снова опустила голову на подушку, – Лучше забери себе, что нравится. Только шоколадную пасту оставь, я Маринке отдам – она жаловалась, что сладкого постоянно хочется.

– Да щас! – Рая воинственно упёрла руки в боки, – Марине ты, конечно, можешь отдать всё, что угодно, но я ни крошки не возьму! Только вместе с тобой угощаться буду.

– Не хочу есть, – Натка проявила упрямство, что само по себе было хорошим знаком по сравнению с беспросветной апатией последних дней, и это не укрылось от Раи.

– Захочешь! – обрадованно заверила она, – Я так приготовлю, что ещё добавки попросишь. Хотя погодь… или это ты просто от своего кобеляки принимать ничего не желаешь? Что, гордость взыграла?

– Да какая у меня гордость… – Натка поспешно отвернулась к стене, чтобы Рая не увидела её влажно заблестевших глаз.

Мысли о Славе она гнала от себя с той минуты, когда только начала трезветь и осознавать происходящее. Он же всё это время был рядом! Он постоянно был где-то неподалёку, пока её, заживо похороненную в мягкой палате, медленно убивали лошадиными дозами алкоголя! Пока она корчилась в рвотных судорогах, извивалась на полу безмозглым червяком, гадила в штаны, и пускала слюни вперемешку с соплями – он вёл свою повседневную жизнь. Пил утренний кофе, отдавал распоряжения, решал какие-то рабочие вопросы, катался на снегоходе, дышал свежим воздухом, и смотрел на солнце, вряд ли вспоминая о той, с кем провёл случайную ночь, и которая задыхалась теперь в собственных миазмах где-то под землёй.

И Рая правда думает, будто этот человек вдруг проявил о ней заботу?

Но если не он, то кто? И зачем?

– Может быть, со мной всё было хуже, чем с другими? – Натка решилась-таки задеть негласно табуированную тему, – Я имею в виду, врачам же виднее? Они поняли, что моё состояние после тестов совсем хреновое, вот и распорядились, чтобы я получала больше еды. Глюкозы там, витаминов…

Рая, наконец, закончила с разбором продуктов, и теперь занималась тем, что пыталась найти всему этому место в тесном Наткином жилище.

– Ой, да кому ты нужна? Глюкозы-витамины ей, ага! Была бы беременная – другое дело. Хотя у нас и беременным такого не присылают, у Маринки вон спроси. Даже дети здесь столько сладостей за всю жизнь не видели, сколько в этой коробке… Сейчас домой за яйцом сбегаю, тесто заведу, будет шоколадный торт со сгущёнкой – язык проглотишь.

– Да погоди ты с тортом! – простонала Натка, и начала медленно сползать с печи, – Лучше скажи – всем так хреново после лабы бывает, как мне сейчас? Я ведь неделю уже отойти не могу, а самое поганое, что лучше совсем не становится… Это нормально вообще?

Рая успокоила её.

– Это-то как раз нормально. Тебя ж закодировали, и тут же заставили кодировку сорвать – ещё бы плохо не было! Всем после лабы худо, кто и вовсе не выдерживает… кладбище же видела.

– Видела, – Натка доковыляла до стола, облокотилась на него, обвела глазами продуктовое изобилие, – Рай, а тебе? Тоже очень плохо было?

Женщина затуманилась.

– Физически плохо, конечно. Но за мной в такие дни Боря ухаживал, не отходил от меня. И поесть приготовить, и с ложечки покормить, и постель сменить, и до туалета довести… я себя такой любимой чувствовала, что все страдания забывались. А с тех пор как он ушёл меня в лабу и не возили. Давненько уже что-то. Хотелось бы верить, что забыли, да только… ничего они не забывают. Даже думать не хочу, как мне после тестов без Бори будет…

– Я у тебя поживу, – пообещала Натка, но Рая, казалось, не услышала.

– И за него переживаю. Он всё это ещё тяжелее моего переносил. А Маринка-белоручка разве станет за ним ходить, как надо? Да и родит скоро, не до Бори ей будет. Ох, господи, помоги нам обоим ещё год выдержать! Столько уже терпели, дай сил ещё немного потерпеть…

– И мне сил… – невольно вслед за Раей пробормотала Натка, опускаясь на стул, – Мне ещё целых пять лет силы нужны…

– Милая! – Рая подошла, взяла её ладони, сложила их вместе, словно для молитвы, – Ещё не поздно передумать. Выходи замуж! Роди ребёночка, и тебя оставят в покое. Пять лет – это очень долго! В лабу таскать станут каждые три-четыре месяца, и раз за разом там всё хуже. Если думаешь привыкнуть, то не получится, нельзя к этому привыкнуть! Я сама удивляюсь, как умом не тронулась до сих пор, и не знаю, выдержу ли последний год. Но мне бог не дал иметь детей, а ты сможешь, подумай!

Натка не вырвала ладони из рук соседки, не стала закатывать глаза и раздражаться, как раньше, когда та пыталась убедить её в необходимости принять единственно верное, по её мнению, решение. Вместо этого принялась считать в уме, сколько ещё раз за грядущие пять лет она окажется в мягкой палате, куда никогда не проникает солнечный свет. И сумеет ли выдержать все эти разы, не умрёт ли, захлебнувшись собственной рвотой, когда организм уже не сможет справляться с вливаемыми в него чудовищными дозами спиртного? И даже если не умрёт в лабе, то не случится ли это после – от начавшегося жесточайшего абстинентного синдрома? Или… не достанут ли однажды её бездыханное тело из соляного концентрата звуконепроницаемой капсулы, способной каким-то невообразимым образом оживлять кошмары? Не потому, что не выдержало сердце, уставшее гнать по венам тяжёлую отравленную этанолом кровь, а потому, что тёмный изнаночный мир внутри этой капсулы становится настоящим, способным ранить, способным убивать?

Внезапно сильно заболел порез на пятке, и Натка невольно подтянула ногу к себе, накрыла ступню ладонью.

– Рая…

– Не спрашивай! – женщина проследила за её движением и угадала ещё не прозвучавший вопрос, – Я знаю не больше твоего! И сказать могу только, что не нужно поминать лихо, пока оно тихо.

– Но…

– Пойду яиц принесу, тесто нужно завести. Ты пока продукты разбери, освободи мне стол. Соду ещё нужно захватить…

Продолжая бормотать себе под нос, женщина торопливо накинула телогрейку, сунула ноги в валенки, и юркнула за дверь, оставив Натку одну в сгущающихся сумерках.

С того дня она пошла на поправку. Может, просто время наступило, а может сыграли свою роль деликатесы, по неведомой причине пожалованные ей с другого берега Реки. Рая, как и обещала, испекла вкуснейший шоколадный торт, и потом ещё несколько дней баловала свою соседку, а заодно и себя, различными вкусностями, приготовленными с завидной изобретательностью. Марину тоже не забыли. Натка, как и собиралась, презентовала ей большую банку «Нутеллы» и брикет арахисовой халвы, при виде которых та даже прослезилась. Позже Боря лично зашёл сказать спасибо за щедрый дар, и, по вездесущему закону подлости, пересёкся с Раей. Впрочем, особого совпадения здесь не было – одинокая Рая теперь проводила в Наткиной избе целые дни.

Они поздоровались вежливо и отчуждённо. Боря заторопился было уходить, едва пробормотав слова благодарности, но Натка остановила его вопросом:

– Борь, тебя когда последний раз в лабу возили?

Бывший Раин и нынешний Маринин муж растерялся. Ответил машинально:

– Так летом ещё. Аккурат до того, как…

Он осёкся, и бросил вороватый взгляд на Раю, а она, грустно усмехнувшись, закончила за него.

– До того, как ты с Маринкой путаться начал. Нас же тогда почти одновременно забрали, помнишь?

– Помню, – Боря топтался у двери, явно чувствовал себя крайне неловко, но уйти не решался.

– Никогда такого не было, – задумчиво продолжала Рая, чьи глаза затуманили воспоминания, – Обычно из семьи одновременно двоих не забирают, только одного кого-то, чтобы потом другой его выхаживать мог. А тут…

– И с тех пор не увозили, – подхватил Боря мысль бывшей жены, – Я уж давно жду, а халаты словно забыли про меня. Странно.

– Думаешь, неспроста?

– А если и неспроста, то мы всё равно не узнаем к чему оно. Но боюсь, что такой большой перерыв нам дали, чтобы сил набраться перед чем-то… трудным.

Рая побледнела, и Натке стало ясно, что Боря только что озвучил и её опасения тоже.

– Дембельский аккорд? Не рановато? Год же ещё…

– Да кто их знает. Может, нас до конца года и не тронут.

– Какой дембельский аккорд? – Натке стало не по себе от обречённых взглядов, которыми только что обменялись бывшие супруги.

Рая промолчала, но ответил Боря, пусть и неохотно.

– Так называют последние тесты того человека, чьи пять лет здесь истекли. Перед тем, как он навсегда освобождается от них. Дембельский аккорд. И говорят, что последний раз в лабе самый тяжёлый, самый страшный. Больше половины из тех, кто сейчас лежит на кладбище, не вынесли именно его.

Рая всхлипнула.

– От балласта избавляются, сволочи. Кому мы тут нужны, если пользы не приносим? Вот и не жалко добить по истечении срока. Так что первые четыре года пережить – это ещё полбеды, а вот пятый, последний…

– Ну, не нагнетай, – Боря неловко затоптался, желая утешить бывшую жену, но не решаясь к ней приблизиться, – Не думаю, что там всё будет хуже, чем обычно. Люди умирают от того, что за пять лет издевательств организм слабеет, изнашивается, вот и не выдерживает. Не зря же халаты именно в пять лет срок определили, видимо предел это для человека.

– А как же те, кто всё-таки пережил пять лет и больше в лабу ни ногой? – Натка почувствовала знакомое раздражение, то и дело посещавшее её первые недели здешней жизни и вызванное необъяснимой покорностью колдыровцев перед лицом судьбы, – Что они говорят про дембельский аккорд? Или вы их не спрашиваете? Я так понимаю, говорить о тестах вообще не принято? Принято только молча страдать и помирать?

Но Рая и Боря обернулись к ней с такой тоской во взглядах, что ёрничать сразу расхотелось.

– Ты же сама Марине сказала – это личное, – напомнила старшая подруга, – Кому же охота о личном рассказывать? Близким только… да и то не всегда.

– Значит всё-таки личное? – уцепилась за ниточку информации Натка, – То есть всех кладут в эту барокамеру с водой и там они видят что-то…

– Это не барокамера, – перебил Борис, глядя себе под ноги, – Это капсула сенсорной депривации.

Раздражение вернулось.

– Капсула… депр… а можно по-русски?

– По-русски – такая штука, куда не проникает ни звук, ни свет, и где благодаря очень густому раствору специальной соли человек может лежать на воде, не погружаясь в неё. Через какое-то время совсем перестаёшь чувствовать своё тело… да что я тебе рассказываю, ты ж там уже была?

– Была. Но так и не поняла, зачем это всё? И какое отношение имеет к кодированию от алкоголя?

Боря неопределённо пожал плечами.

– Значит какое-то имеет. Халатам виднее.

И снова Натка испытала глухое раздражение. Молчат, проклятые! Всё знают, всё понимают, но молчат и терпят. Чёртово заколдованное место, замкнутый круг, зеркальный лабиринт! Здесь можно месяцами гоняться за собственным отражением, но так и не найти выхода…

Следующие дни она провела терзаемая вопросами, ответы на которые вроде и были рядом, но постоянно ускользали от неё, словно юркие рыбки, которых она в детстве пыталась ловить руками на мелководье. Снова и снова предпринимала попытки выяснить, что думают на этот счёт её друзья, но с Мариной, никогда не бывавшей в лабе, говорить о капсуле сенсорной депривации не имело смысла, а Рая и Боря старательно избегали таких разговоров. Отчасти Натка могла их понять. Ведь если они тоже видели нечто своё – потаённое, нечто, пробуждающее самые тяжёлые воспоминания, нечто, возможно постыдное, то откуда же взяться желанию этим делиться? Но с другой стороны, пока они все разобщены, пока каждый остаётся наедине со своим страхом, разве получится что-то изменить?

Был ещё один человек, у которого можно было бы спросить напрямую о пережитом в лабе личном опыте, и которому, скорее всего, достало бы смелости это рассказать, но он к Натке больше не приходил. Она не видела Клима с того дня, когда они безобразно орали друг на друга стоя перед лицом не заправленной постели, ещё хранящей тепло Наткиной с Генералом страсти. Рая рассказывала, что Клим снова стал нелюдим и замкнут, что пару раз уже нарывался на драки с мужиками, видимо забыв про вынесенное ему проверяющим последнее предупреждение. Впрочем, судьба несостоявшегося жениха Натку мало волновала – она прекрасно помнила с каким презрением он швырял ей в лицо грязные слова всего лишь за то, что она посмела сделать выбор не в его пользу. Жаль только, что теперь они не могут обсудить происходящее в лабе…

Но, как оказалось чуть позже, случай ей всё-таки представился, и не без инициативы самого Клима.

Уже подходил к концу январь, и миновало около двух недель с Наткиного возвращения из мягкой палаты, она даже чувствовала себя почти так же хорошо, как до своего пребывания там, когда одним морозным ясным утром к ней в избу постучали. Что само по себе было странно. По местному укладу двери Натка не запирала, и её гости просто по-хозяйски вваливались сначала в сени, а потом и в горницу. Это уже стало таким привычным, что от стука в дверь, прозвучавшего сухо и официально, она вздрогнула, как от выстрела.

– Кто там? – кроме дурацкого вопроса в голову больше ничего не пришло.

– Сто грамм!

Натка узнала голос Клима сразу, и так же сразу почувствовала не забытую ещё злость.

– Чего надо?

Двери открылись резко, как от пинка, впустив клубы морозного пара и самого Клима, чьи руки, как оказалось, были заняты объёмной коробкой. Он бухнул эту коробку на пол, и, выпрямившись, хмуро глянул на объект своих недавних воздыханий.

– Забирай. Бородавка велел передать.