Цитаты из книги «Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии»

Например, «дикий капитализм» соседствует с сильным государством, атеизм – с религиозностью, социал-дарвинизм 1990-х годов – с патернализмом путинской эпохи, восхищение диктатурой в стиле Пиночета – с миссией по продвижению демократии, космополитичный образ жизни – с патриотизмом в духе военного времени, модернизм – с традиционализмом.

Мое исследование показало, что многих коллекционеров и меценатов объединяет усталость от того, чем они занимались годами, и желание найти нечто, делающее жизнь более интересной, многогранной и осмысленной.

. Как писал Зиммель в начале ХХ века, аристократы знали, что вместе с положением приходят и обязанности. Кесаева высказывала похожую идею: ее высокий статус сопряжен с «большой ответственностью». «Весь мир смотрит на тебя. Это огромное бремя», – сказала она, добавляя, что занятие искусством может быть очень непростым делом, которое требует колоссального труда и душевных усилий.

В 1860-х годах радикально настроенные интеллектуалы, зачастую выходцы из среды духовенства, начали создавать так называемые кооперативы. Многие из этих людей находились под влиянием романа Николая Чернышевского «Что делать?», изданного в 1863 году. В нем Чернышевский опирался на три источника: во-первых, на французский утопический социализм с его идеей коллективного труда ради помощи бедным; во-вторых, на кооперативное движение самопомощи в викторианской Англии, зачинателем которого был Роберт Оуэн; в-третьих, на американскую практику добровольных объединений как учебной платформы демократического самоуправления[266]. Однако в царской России к любым общественным и неправительственным организациям власти относились с большим подозрением – не в последнюю очередь потому, что те питали оппозиционное движение народничества.

Марсель Мосс разработал теорию экономики дарения, согласно которой получатели подарков чувствуют себя в долгу перед дарителями. Сегодня верно в некотором роде обратное: богатые стремятся купить лояльность как властей, так и простых людей, поскольку своим богатством обязаны и тем, и другим[261].

Интеллектуальная деятельность, если человек соблюдал установленные правила игры, обеспечивала не только материальные выгоды, но и значительный престиж. Особенно это касалось советской науки и вооруженных сил – они были важными столпами патриотической гордости, и многие рассматривали работу в этих сферах как служение своей стране, а не советским властям.

Мир партии и мир культуры смешались между собой, сформировав новый советский бомонд, куда отныне входили высокопоставленные партийные деятели, сотрудники тайной полиции, писатели, журналисты, артисты, театральные режиссеры и прочие[249].

Именно концентрация культуры, которая до 1917 года взращивалась в среде аристократии, интеллигенции, купечества и духовенства, превратилась потом в их главную силу. Старшие члены семьи передавали свои знания и культуру следующему поколению, которое пользовалось неизмеримым преимуществом благодаря воспитанию в домашней атмосфере, где поощрялись широкая эрудиция, знание искусств, владение иностранными языками, развитие талантов, правильной речи и хороших манер. Эти унаследованные ими культурные ресурсы, надлежащим образом адаптированные к советскому строю и требованиям советского рынка труда, позволяли выходцам из таких семей делать впечатляющую профессиональную или управленческую карьеру

После революции 1917 года политика властей была направлена на то, чтобы подорвать влияние ранее привилегированных групп, таких как аристократия, богатое купечество, промышленники, чиновничество и духовенство. Аристократы были лишены имений и титулов, купцы – активов, а после 1922 года духовенство лишилось церквей.

Пьера Бурдьё, достаточным «символическим к