What is a youth? Impetuous fire.

What is a maid – ice and desire.

Мизансцена: незнакомцы

¹

Глава 1. Золотая молодежь на Воробьевых горах

«Наше поколение родилось злым.

Те улыбки, которыми мы обмениваемся между собой, кто скажет – какие из них искренние? Нам так часто приходится смеяться через силу, что притворство стало реальностью, а реальность – притворством. Но я не готова платить эту цену за расположение окружающих. Отсутствие необходимости лезть по головам – редкость в этом мире, и я довольна одним тем, что она у меня есть».

– Чего ты там пишешь?

То, что всякий раз, когда Катя садилась за свой дневник, забившись куда-нибудь в угол аудитории, где, как она рассчитывала, никто ее не найдет, а если и найдет, то не станет преодолевать такой путь с тем одним, чтобы до нее докопаться, рядом возникал чей-то любопытный нос, неизменно выводило Кожухову из себя. Таким образом, дневниковая терапия не только не снижала стресс, но и становилась причиной раздражения, подчас граничившего с бешенством.

Катя захлопнула тетрадь прежде, чем Лыгина успела что-либо рассмотреть.

– Расписываю в подробностях, как вы меня все достали, – едко ответила Кожухова, встречаясь с насмешливым взглядом подруги.

– О-о! – протянула Марина. – И много выходит?

Катя демонстративно пролистала толстую тетрадь на пружине, в которой откровения мешались с лекциями по старопровансальскому языку, информатике и бог знает чему еще. Марина фыркнула и упала рядом. Будто в насмешку над перфекционизмом, с которым Катя следила за своими вещами и рабочим местом, Лыгина выудила из своей сумочки потасканную тетрадь, хранившуюся в скатанном виде. То была легендарная тетрадь. В ней не было полей, лекции по языкознанию перемежались с семинарами по латыни, неприличными карикатурами на де Соссюра и короткими переписками между строк. Местами в лекции волнами плясавшие по строчкам, графически обозначая те дни, когда Марина после гулянки была не совсем в себе, вклинивались многоточия – девушка просто пропускала места, которые не успевала записывать. Главной прелестью этой тетради было то, что МГУ она посещала уже год и наглядно демонстрировала абитуриентам, что бывает, когда пытаешься вместить в себя все, чем забивают голову на первом курсе. При всем при этом, когда кому-то из профессоров взбредало в голову собрать у студентов конспекты, Марина не переписывала ни строчки. Не испытывая ни малейшего стыда, она сдавала тетрадь в том растрепанном виде, в котором она пребывала, смятая небольшой кожаной сумочкой, и, сколько бы ее ни просили задуматься о внешнем виде ее конспектов, Лыгина, проявляя несвойственное ей постоянство, отказывалась заводить новую тетрадь.

– Чего ты сюда приперлась? – спросила Катя, со смесью смущения и брезгливости смотря на растрепанную обложку тетради Лыгиной.

– Жить не могу – хочу про семяологию Отсоссюра узнать.

– Тогда тебе в банк спермы.

Среди немногих близких подруг Кати Лыгина была единственной, кто учился на другом факультете, на переводческом, но, видимо, и там было скучно до безумия, поэтому Марина то и дело заявлялась к ним на пары. Первое время все были уверены, что с таким поведением она вылетит на первой же сессии, но, как оказалось, европейское образование чего-нибудь да стоит, и она, отнюдь не искрившая тягой к знаниям и при этом обладавшая поразительной бестактностью, закрылась без всяких проблем, хоть и на тройки. Со временем ее патологическая неспособность оправдывать хоть какие-то ожидания старшего поколения, заложенная в характере и ставшая частью несущей конструкции тяга делать все вопреки правилам и условностям стали столь обыденными, что ее беспардонность стала даже нравиться. Смирение, с которым преподаватели встречали ее появление, Марина называла «лыгинским синдромом».

В общем, студенты этого факультета, преимущественно дети из хорошо обеспеченных семей, для которых образование никак не было связано с их дальнейшей карьерой, относились к учебе довольно равнодушно и с той же снисходительностью, с которой к ним относились преподаватели. Те, кто спал и видел, как из-за густых крон деревьев на Воробьевых горах выступает тонкий шпиль башни, как расступаются перед ним массивные колонны портика и распахиваются двери в роскошный мраморный вестибюль, часто оказывались обмануты в своих ожиданиях. Катя еще на первом курсе, легко и быстро миновав стадию восхищения сопричастностью к громкому имени университета, начала раздумывать о втором высшем. В восемнадцать лет дети, юридически считающиеся взрослыми, еще слишком малы, чтобы принимать решение о будущей профессии, особенно когда они ничего не хотят, ничего не умеют и ничем не интересуются. Катя умела все одинаково хорошо, но относилась к жизни как к досадному недоразумению, и потому ей было все равно, как ее прожить. Она подала документы на филфак, чтобы выиграть у родителей четыре спокойных года и посмотреть, не появится ли что-то, чем ей захотелось бы заниматься.

К сожалению, Кожуховой совершенно ничего не нравилось, да и вообще, если понаблюдать за ней со стороны несколько дней, то становилось ясно – апатия распространяется не столько на учебу, сколько на всю жизнь, и случай это неизлечимый. Люди, которым все легко дается, либо зазнаются, либо остывают; чтобы как-то держать себя в тонусе, они гоняются за новыми навыками, приобретя которые остаются удовлетворены на очень короткий период времени. Это удовлетворение и есть счастье, полагают они.

Как это часто бывало, стоило Марине объявиться в аудитории, она сразу же собирала вокруг себя толпу гогочущих девчонок, а так как Лыгина была легка на подъем и знала немало хороших мест в Москве, то почти всегда после пар, сохраняя хорошее настроение, они шли где-нибудь посидеть.

– Кать, пойдешь с нами? – подтолкнула ее Наташа.

Молодые люди двадцати лет мало склонны проводить вечера в одиночестве, особенно когда у них есть деньги и время. И даже те из них, кто относит себя к интровертам (часто, конечно, просто отдавая дань моде), на неделе вылезают из раковины, чтобы небольшой компанией в два-три человека посидеть где-нибудь в уголке кафе.

– Пойду.

– И что, даже не спросишь, куда?

– Мне без разницы.

– Затащим ее в гей бар, девочки! – фыркнула Ксюша.

– Чем ты хочешь меня удивишь, когда я на филфаке учусь?

Девчонки рассмеялись. Когда Катя писала, что их поколение родилось злым, она ничуть не преувеличила. К этой злобе – непредумышленной и естественной – все они имели предрасположенность и потому всегда угадывали злой умысел там, где была неудачная шутка и отрешенный взгляд. Они напитывали мир вокруг себя серостью безразличия, слишком строгого для любви и слишком мягкого для ненависти. Впрочем, не столько они были злы, сколько потрясающе циничны, и в чем была тому причина – мнимая безопасность, оградившая их от войн, но не оградившая от самих себя, или же несчастливое детство – кто разберет?

Они договорились встретиться в кафе. Наташа пообещала захватить их с Мариной в районе Вернандки около шести вечера. Разумеется, на четвертую пару никто не пошел. Немало девушек (да и мужчин тоже) имеют талант собираться по несколько часов, и так и этак рассматривая лицо на предмет такого несовершенства, которое нельзя было признать приятной отличительной чертой и приходилось замазывать. Порой эта экзекуция продолжалась до того самого момента, пока вместе с несовершенствами под грим не уходили все черты лица. Такие девушки, тая в себе боязнь показаться хуже других, испытывают жесточайшую необходимость показать себя с той стороны, которая бы без сомнений дала всем понять, что стремная подруга в этой паре не она. Катя, чьим базовым макияжем к двадцати годам была выигрышная комбинация генов, в этом соревновании не участвовала и осталась сидеть на лекции вместе с теми, кто приглашен не был. В общем-то, она и сама не сильно жаждала провести вечер в компании однокурсниц, имена которых знала только потому, что когда-то была старостой. То занятие ей быстро наскучило, и Катя сложила обязанности. Она была скорее социопатом, чем активисткой.

Пятая пара по теории коммуникаций оказалась интересной – точнее она могла оказаться таковой, если бы преподаватель, измученный предыдущими четырьмя парами, не зевал так откровенно. Их отпустили чуть раньше звонка. Катя планировала зайти в аудиторию за сумкой по пути в раздевалку и уже почти свернула на лестницу, когда ее на полпути поймал одногруппник. Это был долговязый юноша с круглыми очками, что, умышленно или нет, делало его похожим на героя всеми любимой франшизы (вплоть до того, что весь первый курс Марина, заметив его на перерыве, через весь коридор кричала: «Что ты здесь делаешь? Учишься балету, Поттер?»). Его звали Сергей, и Катя предпочитала никогда не обращаться к нему по имени, исходя из того, что Сергей – это слишком серьезно, а Сережа – слишком интимно (по тому же принципу она избегала всякого Ильи).

– Ты в раздевалку? – спросил Сергей. – Я тоже.

– Сначала в аудиторию.

– Пошли вместе.

Катя косо посмотрела на него, но ничего не сказала. Она не умела притворяться дружелюбной, как то делала ее подруга Наташа, не умела и трещать без умолку, как то делала Марина, испытывая свое кокетство на каждом встречном-поперечном, а потому часть пути они провели в неловком молчании. Катя то и дело поглядывала на своего спутника, неясно мнущегося в нелепых попытках завести разговор.

– Ты определилась с темой реферата?

– Находится на согласовании.

– И что ты выбрала?

– Сравнение «Одиссеи» и «Улисса».

Парень присвистнул.

– Не знал, что нам такое можно.

– Поэтому тема на согласовании.

– Тянет на диссертацию.

– Планирую выйти с ней на диплом.

Катя бросила учебники в аудитории и, попутно выложив книгу и планшет, закинула сумку на плечо.

– Ты сегодня занята? – спросил Сергей, когда они прошли несколько метров в сторону раздевалок.

– Да, – все так же коротко ответила Катя.

– Если хочешь, может…

– Нет.

Сергей вздрогнул и густо покраснел. На его честном светлом лице проступила обида, которую он поторопился скрыть за рассеянной улыбкой. Будто почувствовав, что перегнула палку, Катя добавила:

– Мы с девчонками идем в кафе сегодня.

– Вот как, – протянул он и решился попробовать еще раз, обманувшись прозвучавшей в ее голосе ни к чему не обязывающей любезностью: – Может, тогда на следу…

– На следующей неделе научник должен сообщить по теме реферата, и я планирую сразу за него взяться. Не хочу оставлять на потом.

– Правильно. Это правильно, да.

Катя и без того знала, что это правильно и что она этого не сделает хотя бы потому, что чем раньше сдашь реферат, тем больше потребуют правок. Практика старших курсов показывала, что написать работу на коленках за последние две недели – лучший вариант, если хочешь прожить год без постоянного чувства обременения.

– Кать, тебя довезти до кафе? – предложил Сергей. – Я все равно домой на карше поеду.

– Нет, спасибо, нас с Мариной будет ждать Наташа у Вернандки.

– Давай я тебя хоть туда подкину.

Катя, пожав плечами, согласилась. Сев в машину, она терпеливо, но с нарастающим раздражением ждала, пока Сергей со всех боков сфотографирует машину. Кожухова, принадлежа к тому классу, представители которого никогда не испытывают нужды в деньгах, а за руль садятся в исключительных случаях, когда водитель заболел, не имела дела с каршерингом и испытывала глубокую неприязнь к любому проявлению мещанской рассудительности.

–Ну, можно трогаться, – объявил Сергей, заводя двигатель.

Катя пристегнулась, проигнорировав обиженный взгляд Сергея. Как это было свойственно всем русским! Садясь за руль, они на дух не переносили, когда в салоне был кто-то пристегнут. Это, считали мужчины, проявление крайнего недоверия. А как изощренно они искали и – что самое главное – находили способы обойти систему контроля ремней безопасности! Катя не удивилась бы, узнав, что и заглушки для них придумали в России, просто потому что цивилизованным людям, которых на территории бывшего Союза становилось все меньше, и в голову не пришло бы рисковать своей жизнью ни за что.

Благодаря Марине, умевшей как никто другой собирать вокруг себя толпу и вовлечь в ее возбужденное буйство всех подруг, у Кожуховой были все основания бояться за свою жизнь, так настойчиво и терпеливо учившую ее пристегивать ремень безопасности. Не раз после какой-нибудь тусовки в клубе, игнорируя внутренние сигналы, которыми ее разомлевший от алкоголя разум пытался предупредить об опасности, она лезла в машину вместе со всеми, не заботясь о трезвости водителя, и они разъезжали по ночной Москве на варпе ² – скорости, на которой свет фонарей и ночной подсветки вытягивался вдоль кузова автомобиля, напоминая хвост кометы. И ни разу Катя не пожалела об изобретении ремня безопасности. Особенно она не пожалела в тот раз, когда машина не вписалась в поворот и опрокинулась.

– Какую ты музыку слушаешь? – спросил Сергей, подключая телефон к системе.

– Что-нибудь из старого рока.

Катя была уверена, что сейчас из динамика польется мягкая лирическая музыка Scorpions или Beatles, но была оглушена тяжелым клубным ритмом, от которого внутри все буквально перевернулось.

– Это дабстеп, – кивая в такт головой, сказал Сергей, пританцовывая плечами и пальцами. – Классная вещь!

Катя некоторое время в упор рассматривала парня, а после, поняв, что ее возмущение остается без внимания и пообещав расправиться с ним самым страшным способом, если из колонок польется русский рэп, заткнула уши наушниками и, прислонившись к стеклу, стала смотреть на проносившийся мимо город.

Это был приятный район на юге Москвы. Вдоль дороги вытягивались высокие дома, и, если притвориться, что не замечаешь русских баннеров, можно было представить, что едешь по Нью-Йорку и со смесью удивления и восторга рассматриваешь стройные стеклянные высотки, высовываясь из окна, как в фильме «Красотка». Правда, это требовало изрядной силы воображения, а Катя никогда не видела этого фильма и даже не подозревала, о чем именно ей нужно мечтать и чем восхищаться, когда она едет по знакомой прямой до метро. Да и Сергей на Ричарда Гира похож не был.

Наконец, машина остановилась. Катя поторопилась выйти прежде, чем Сергей после душещипательного концерта электронных битов успел открыть перед ней дверь, подражая воспитанному человеку после всех этих нелепостей, которые он допустил.

– О, знаменитый Гарри Поттер! – чуть не по слогам протянула Марина, заметив Сергея, неловко мнущегося у двери автомобиля.

– Спасибо, что подвез, – Катя вежливо улыбнулась и помахала рукой. – До завтра.

Смущенный присутствием так скоро объявившейся Марины, парень поторопился уехать и едва не забыл попрощаться. Марина смотрела вслед машине с выражением ироничной насмешки, которую представлял собой коктейль умиления, снисходительного сочувствия и веселья.

– Опять он к тебе пристает? Могу поспорить, опять пытался куда-нибудь тебя зазвать.

– Он неплохой парень, – отмахнулась Катя и добавила равнодушно: – Мне его даже жаль.

– Не волнуйся, и без тебя найдет, куда свой хренчишко присунуть. Не думаешь же ты, что это такая прям настоящая любовь, и он будет за тобой долго бегать? Современные парни совершенно не умеют добиваться девушек. Все-то им сразу подавай!

Катя косо посмотрела на Марину. Слышать такие речи из уст девушки, менявшей партнеров, как колготки в двадцать DEN, было для нее не ново, но по-прежнему удивительно.

– Вот и Наташа, – воскликнула Марина. – Надо же, почти не опоздала!

***

Место, которое они облюбовали, мало походило на то, где собирается золотая молодежь, хотя местный контингент по пятницам состоял почти на 80% из студентов и выпускников. Здесь постоянно стоял шум, сбивавший с толку посетителей прямо в дверях. Студенты, чьи голоса безуспешно пыталась перебить музыка, свободно болтали, с горячностью обсуждая свои проблемы, и сторонний наблюдатель нашел бы, что все они одинаковы, словно это были проблемы возраста, а не людей. Из нижнего зала временами слышались завывания – это какая-нибудь пьяная компания поддерживала солиста и тем искреннее, чем хуже был голос человека, завладевшего микрофоном. Чтобы не остаться без выпивки и закуски посреди этого вертепа, кричать заказ приходилось прямо в ухо официанта, за что тот, как правило, не получал даже чаевых. В общем, все говорило о том, что это заведение – идеальное место для того, чтобы завести ни к чему не обязывающие знакомства и забыть о них на следующее утро.

Несмотря на гомон, который вечером давил на стены и просачивался сквозь щели форточек и дверей на улицу, Катя не испытывала к этому месту отвращения. Забившись в угол дивана, она рассматривала посетителей, и в спокойствии ее взгляда угадывался интерес биолога, изучающего поведение бактерий под микроскопом. Обычно после двух-трех стаканов чего-нибудь крепкого, исчерпав к этому моменту темы для разговоров, мужчины – состоявшиеся, не состоявшиеся, молодые телом и молодые уже только душой – начинали водить ртом по сторонам. После четвертого стакана они еще были способны избежать женской компании, после пятого – уже нет. Так, довольно стихийно и вроде бы вполне естественно, мелкие группки сливались и расходились парами или же все вместе. Как правило, за столом Кати, среди разнородных людей, чувствовавших себя в компании друг друга тем свободнее, что их ничего не связывало, уходить всем вместе было равносильно тому, чтобы признать вечер неудавшимся. Если кто-то хотел уйти, он не предупреждал об этом и просто исчезал, кинув в общий чат какой-нибудь смайлик или короткое «bye-bye».

Этот вечер не стал исключением.

Катя сидела на углу и наблюдала за залом, изредка вступая в разговор, что позволяло ей избежать ненужного внимания вернее, чем молчание. Вечер продолжался, и посетителей становилось все больше. Очень скоро все столики были заняты, и уже к девяти часам подвыпившая молодежь группами начала кочевать от одного столика к другому. К их столику подошли три парня, привлеченные кокетливым девичьим смехом, как акула бывает привлечена каплей крови.

– Привет, девчонки. Веселитесь? Не против, если мы присоединимся?

На определенной стадии опьянения, в тот краткосрочный период между «не жадничай, лей давай!» и поиском активированного угля в домашней аптечке, бывает так хорошо и весело, что любая идея или предложение воспринимаются с восторгом.

– Конечно, почему бы и нет? – живо вспыхнула Марина, стреляя глазами. Ее интуитивный охотничий инстинкт, в иные дни подстегиваемый овуляцией, брал шествие над разумом всякий раз, когда она видела симпатичного парня, и алкоголь здесь был ни при чем.

Катя в числе прочих посмотрела на молодых людей, ни на ком особо не останавливая взгляд, хотя в деталях запоминая каждого на случай, если придется давать показания (всякое бывает, а в такой компании тем более). В то время как все девушки стали игриво посматривать на новую кровь, она одна осталась безучастной. Катя не любила себе в этом признаваться, предпочитая притворяться сильной даже перед самой собой, но новые люди, особенно те, кто навязывал свое знакомство, пугали ее. Она не могла объяснить себе этого чувства, хотя и знала его истоки, и не стремилась описывать его, только каждый раз, когда к ней подходил незнакомый человек ее возраста, сердце будто обращалось в камень, сознание мутила тревога, и в ней поднималась волна спонтанной агрессии.

– Ну, девчонки, где учитесь?

– На филфаке, – хором ответили Ксюша и Наташа и засмеялись.

«Девчонки с филфака» – эта ячейка уже прочно закрепилась в словаре среди синонимов к слову «легкодоступный», по соседству со словом «легкомысленный». Сюда относили каждую, кто не выглядел, как лягушка, в противном случае это уже была не «девчонка с филфака», а производное от слова «зануда».

– Что, прям все?

– Мы однокурсницы, – объяснила Ксюша, выкладывая поверх опорной руки свой бюст. – На одном направлении учимся.