© Элий Вайнерман, 2015

© «Время», 2015

* * *

Володе Тарсукову, Саше и Розе Белоусовым, без поддержки которых я бы не написал эту книгу

Мне – каплю небесной ласки

«…Огромных деревьев, названья которых не знаю…»

 
…Огромных деревьев, названья которых не знаю.
Погибли деревья, лишь пепел в снегах леденеет.
Опавшие флаги без древков, – деревья из детства,
В чьи тёмные кроны густые луна молодая струится.
Луна молодая струится. Сок горек и сердце моё
                                                      опадает.
Становится флагом без древка, средь пепла в снегах
                                                      леденеет.
И тёмные кроны, глухие, от солнца меня заслоняют.
Огромных деревьев, погибших деревьев из детства.
 

1979

«Как мы уютно сели у фотообъектива!..»

 
Как мы уютно сели у фотообъектива!
(О, музыка органа! Капеллы томной пенье.)
Сейчас фотограф щёлкнет и нас запечатлеет
(А за стеною вьюга метёт) для поколений.
 
 
Для плюшевых альбомов, настенных фотографий,
В стеклянных рамках тусклых,
В фольге, луной светящей,
Как мы сидели, тесно друг к другу прижимаясь
Коленями, локтями, сердца друг друга слыша.
 
 
Ты – в вечности мгновенье! И мы неразлучимы.
Крушительницы войны… великие изгнанья…
Мы – горсть песка, песчинки мерцают на ладони.
Горсть нашу разметало.
 
 
О, в дряблой паутине унылые альбомы!
На выцветших обоях окошки фотографий.
Как мы уютно сели…
 А лес растёт на склонах, в песке холмов могильных,
И некто пролистает старинные альбомы.
Ему мы незнакомы…
 

1979

«Студёная, жмётся к мосту вода…»

 
Студёная, жмётся к мосту вода.
В ней вместе утонем мы.
Взобраться на перила. Упасть,
Глаза раскрыв, с вышины.
 
 
И снова кружение, первый вальс,
Даль, радуги детский блеск…
Жизнь – льдистый ужас.
Укрой же нас
Волны вековечный всплеск!
 
 
Под сваями мгла. В ноябре нет звёзд.
Баюкает мёртвых ил.
Прощаясь, ветер в реку швырнёт
Песок с прибрежных могил.
 
 
Нам хрупкой весною средь тростника
Кувшинками прорасти.
Луч. —
Видеть только небо одно!
 
 
Мосты на Млечном Пути.
 

Танцовщица

 
Казалось, чего уж проще,
Забыв на миг о себе,
Взмахнуть озорливо ножкой
В хмельном ночном кабаре.
 
 
Собор для бродяг подлунный.
Священники – фонари.
Жестокое утром солнце.
Музыка до зари!
 
 
Как маски пьяные рожи,
Но им твой ангельский взгляд.
Пропойцы здесь молчаливы.
Ты слышишь: они вопят.
 
 
Мольба безответна Богу,
Впустую погиб Христос.
Вонзились в туфельки яро
Шипы гефсиманских роз.
 
 
И я – звездочёт без веры,
В стекло бутылки глядя,
Открыл: есть изгоям небо! —
Над сценой, где кровь твоя.
 
 
Бездомным восход недолог.
Угасшие фонари.
Несносен мир на рассвете:
Двери затворены.
 

«Когда на душе печально…»

 
Когда на душе печально,
Снег мокрый падает грустно,
Открой альбом иллюстраций
Классического искусства.
 
 
Уходит Агарь в пустыню…
Но, что бы то ни случилось,
Творец людей не оставит,
Всегда есть Божия милость.
 
 
Сын блудный, хоть и в лохмотьях,
Стучится к отцу родному.
Мне – каплю небесной ласки!
Мираж на снегу: дверь дома.
 

«Пан Эусебиуш, слушающий канареек…»

 
Пан Эусебиуш, слушающий канареек
В комнате с предвоенными журналами, книгами.
Книги и журналы окаменели…
 
 
Пан Эусебиуш, когда канарейки поют особенно громко,
Оживает – ожидает Яся.
Задохнувшись, сползает к входу.
Фотография, пальцами пана Эусебиуша истёртая:
«Янек. 1931–1939 годы».
 

Русский реквием

 
Вымершая деревня с поредевшими тополями.
Те, кто вырастил их, на погосте…
Чужая родина внукам.
 
 
У избы бывшей школы,
В листве одичавшей полыни,
Пирамидка
Из серого кирпича
С хмурой краснозвёздной доскою.
Смывают буквы дожди.
«Погибли в Великой Отечественной…
 
 
Иванов…
Сидоров…
Куприянов… —
 
 
Тополя реют – в небо!
Ветви никнут к земле… —
 
 
Лебедев…
Селиванов…»
 
 
Больше имён,
Чем было домов в селе.
 

«Серенький зайчик еврейского мальчика Шлёмы…»

 
Серенький зайчик еврейского мальчика Шлёмы.
Нежного Шлёмы, любимого мамой любимой.
Ватная кукла с еврейскою жёлтой звездою,
Шлёмина кровь на пробитой звезде запеклась.
 
 
Жёлтые звёзды для Шлёминой мамы любимой.
Жёлтые звёзды для Шлёмы, любимого мамой.
Жёлтые звёзды для зайчика, ватной игрушки:
Зайчика маленький Шлёма уносит с собой.
 
 
Серенький зайчик еврейского мальчика Шлёмы.
Ватная кукла с запёкшейся Шлёминой кровью.
Холм не насыпан могильный. Вы помните, люди!
Нежного Шлёму с простреленной жёлтой звездою.
 
 
Жёлтые звёзды для Шлёминой мамы любимой.
Жёлтые звёзды для Шлёмы, любимого мамой.
Жёлтые звёзды для зайчика, ватной игрушки.
 

«В Германии…»

 
В Германии,
Где люди пахнут кровью…
 

«Конечно, я сожалею, что не родился…»

 
Конечно, я сожалею, что не родился…
В захолустной Италии девятнадцатого века,
Чтобы юношей пережить речи,
Реляции победоносные сражений Рисорджименто.
 
 
Умереть до войны четырнадцатого года!
Немолодым, почитаемым, увядающим, клавишею фортепиано
Воодушевлённо воспевать торжествующее человечество, природу,
Гармонию и тяжеловолосых крестьянок.
 
 
Первый паровоз в Апеннинах дышал белым дымом, —
Громыхающие чудеса машинной цивилизации.
Чарльз Дарвин напишет «О происхождении видов» книгу.
Деревенский завтрак в глуши: апельсины и зелёные виноградины.
 
 
Приезжая в индустриальный Милан, смотрел, мрачнея,
На почернелых рабочих, изъеденных сажею и мазутом.
Крики. Дети со вспученными животами
Играют в пятнашки.
 

Конец ознакомительного фрагмента.