Отзывы на книги автора «Элиф Батуман»

В последнее время я полюбила два направления в литературе, это биографии и путешествия, поэтому данная книга полностью удовлетворила мой запрос. Элиф Батуман делится с нами своими университетскими приключениями в области изучения славянских языков и литературы. Я очень люблю делиться своими литературными приключениями и слушать от других такие истории. Мне было искренне интересно с Элиф. Здорово, когда человек из другой страны так много читал русской классики и разбирается в биографиях авторов больше, чем я. Мне понравился юмор Элиф, та легкость, с которой она делилась своими приключениями. Очень понравилась озвучка Натальи Ломыкиной, у девушки очень живой, динамичный голос, отлично передающий сарказм. Есть легкая кортавинка, которая придает очарования. Я узнала много нового, загорелась прочитать Волшебную гору, Дон Кихота и Бесов.

Иногда вдруг хочется полчаса - час побыть иностранкой, примерить на себя европейскую или, впрочем, любую иную ментальность, чтобы взглянуть оттуда, из этой ментальности на Россию и увидеть - что? Огромное серое пространство, которое будто Анну Каренину переехали поперек Уральские горы? Которое пузырится насупленным дементором где-то там, где земля закругляется, а из него, как из тазика с цементом торчат Достоевский с Толстым, покачиваясь под звуки лопнувшей струны?

Россия, не правда ли, в изображении большинства авторов - визуального ли толка, письменного ли - всегда предстает удивительно нерусской? Там, где у японцев в иноземном тексте будет цвести сакура и хихикать, прикрывая рот, гейша, в России будут толпиться кисловато-посконные люди с невероятно неживыми фамилиями на-ов (Mr. Whatthehellof and mrs. Schschschisthatenoughrussianova, допустим) и серой, бетонной тенью советского союза. Даже самым распрекрасным писателям, вроде Байетт и Тартт, которые с должной серьезностью относятся к исследованию чужеродной, дальней культуры, не удается избавиться в своих романах от волочащейся по тексту пасмурной тени русской духовности, высиженной еще Достоевским меж фурункулов игровой лихорадки в Бадене и венецианской сырости. Русские несут с собой чахоточный румянец, запальчивость, алкогольные пары отчаяния и ветер революции - вместе с огромной как небо русской душой, которая никак не желает укладываться под переплет и, ссутулившись, толкает текст костлявыми локтями в самых невероятных направлениях. В англоязычной литературе мы вечно стоим гостями, которые вечеринку не то забздят, не то внесут в историю. (Лучше первое, конечно).

Так вот, книжка Элиф Батуман примечательна уже тем, что ей практически успешно удалось всего этого избежать. Возможно потому, что книжка не совсем художественная - скорее художественно украшенный нон-фикшен о том, как турецкая американка в первом поколении вдруг увлеклась русской литературой, решила изучать ее в Стэнфорде и стала делать это с широко открытыми глазами.

Книжка составлена из нескольких значительно переработанных к публикации эссе, которые Батуман - невероятный, к слову сказать, публицистический талант - писала в разное время для журналов вроде N+1 и New Yorker. Одно повествует о невероятной конференции по Бабелю, состоявшейся в Стенфорде. Другое - о том, как сама Батуман ездила в Ясную Поляну на толстовские чтения. Третье - самое огромное, самое сказочное - о том, как она учила в Самарканде the great Uzbek Language, четвертое посвящено исследованию "Бесов" с точки зрения миметики и вопреки ей. И все этой прошито невероятной любовью к русской литературе - ее одновременным пониманием и одновременным решительным нежеланием ее объяснить.

Возможно, дело в том, что Батуман еще в первом своем эссе о Бабеле подмечает то, что замечают обычно мало и неохотно - незачем пялить себе на голову шапку из чужой ментальности, получится все равно задом наперед. Она как-то сразу приводит очень уместный бабелевский рассказ о том, как чахлый задротик прибыл в красную армию к крепким русским cossacks и они тотчас же его славно морально отходили по почкам, раскидав по грязи всего его книги. Тогда задротик идет, убивает гуся и казаки принимают его - вместе с превратившимся в ужин гусем - в свою компанию, и он читает им какие-то листки с политпросветом.

Батуман приводит этот рассказ как удивительную иллюстрацию концентрированной непонятности (это происходит на ранних стадиях изучения ей языка и литературы).
Хотя, правда же вот, русскому вот тут все понятно. Ну вообще не надо ничего объяснять. Зачем мужик гуся убил? Да надо так было. Да не в гусе же дело. Да понятно все, ребзя, ну ептыть.
И на этой иллюстрации как-то отчеркнуты любые объяснения и интерпретации русской души и литературы. Далее идут просто восхитительные иллюстрации, которые действительно просто рассказывают о приключениях русских книг и людей, которые их читают. Может ли казак случайно оказаться в Калифорнии на конференции по Бабелю? Кто убил Льва Толстого? Как правильно обращаться с алкоголиком в Самарканде? Почему грант на изучение великого узбекского языка составляет 7 тысяч долларов (четыре - на мешок, в котором, случись что, полетят обратно части твоего тела)? Что сталось с резиновой уточкой Бабеля?

И вся-вся книга, несмотря на то, что в ней появляются и обидчивые русские старухи, и автору даже пару раз приходится есть борщ и пить водку и писать в кустиках где-то между Ясной Поляной и Мелиховом - вся она пропитана настоящим увлечением русской литературой, настоящим - как мамин пирог с яблоками, как лакмусовая отравленность Ставрогина, как то что в трудную минуту мы все, не задумываясь, режем гуся.

Если вы, поверив аннотации, как и я, ожидаете получить от книги интересный, незамутненный взгляд на русскую литературу и русских писателей, то вас ждет серьезный облом.
Нет, конечно, аспиранты в Стэнфорде, хлеб свой недаром едят, и сомневаться в профессионализме автора у меня нет никаких оснований. Но дело в том, что в процентном соотношении рассказу о писателях и литературе в чистом виде здесь посвящено от силы 20% текста. Остальное о себе любимой.

И это на самом деле было бы не так плохо, когда пишешь бложик, который читают друзья и знакомые, ну еще пара заинтересованных лиц. Но если выдавать сей сборник статей, никак не связанных друг с другом, за взгляд на русскую литературу или за анализ идеи формировании литературы жизнью, то выглядит это как-то уныло.

Нельзя не признать, что Элиф наблюдательна, остроумна и читать порой действительно забавно. Но если хочется просто почитать что-то такого о жизни смешного и узнаваемого, то лучше обратится к Гришковцу или тому же Славе Сэ.

Первый рассказ посвящен Бабелю и его утерянным рукописям. Сразу и началось. Очень много об участии автора в организации конференции и не очень о самом Бабеле. Да есть очень интересный взгляд на поиск личности, ответа на вопрос Что такое Бабель? Но этого было очень мало. Да, зато был интересный факт, что Бабель спас будущего создателя Кинг-Конга. Тесен мир.

А вот рассказ о Толстом и его отношениях с женой, на фоне поездки в Ясную Поляну в лихие 90, ну уж совсем не блещет остроумием и новизной. Зато мы много узнаем о приключения чемодана, как и с кем поговорили видные толстовцы между стопкой другой и как было круто сбегать в кусты по дороге в имение Чехова.

Далее написаны две большие части о пребывании автора в Узбекистане. Да это всё познавательно про турецкий и узбекский язык, про то что сюжет Ромео и Джульетты, тоже придумали в Узбекистане и как сильно притеснял СССР национальное развитие страны. Может быть, может быть, не мне судить. Однако сейчас никто не притесняет вроде…

Рассказ о поездке в Петербург, в котором сделали копию Ледяного дворца, по Лажечникову. Тоже, по сути, пересказ общеизвестных фактов об Анне Иоанновне, Бироне. Зато был интересный пассаж на тему избиения Тредьяковского, с чего, по мнению автора, начались палочные отношения государства и российского писателя и художника.

В паузах между своими приключениями в России (не бойся Люба –это летчики, а не скинхэды) Элиф выдает перлы на которым долго думаешь. Как, например:

Дворец Анны-уродливая кристаллизация той мучительной тревоги, что заставляет писателей от Купера до Толстого и Манна сводить на нет свои самые увлекательные страницы, тревоги о том, что литература – искусство, требующее времени и уединения больше, чем какое-либо другое из искусств, - есть нечто непоправимо тщетное, бесполезное и аморальное.

А вот то, что она назвала «Слово и дело» Пикуля бульварным романом со множеством гротескных выдумок- вот прямо обидно было.

Последняя глава непосредственно о «Бесах» Достоевского совсем уж не зашла. После перечисления некоторых фактов о знаменитом писателе, Элиф пересказывает мнение каких-то ихних мэтров о великом произведении, потом долго и нудно рассказывает о знакомом словаке Матее и сложностях отношений с ним. Всё это под общим знаменателем личности Ставрогина. Я впал в ступор и только после того как прочитал заключительное предложение о том, что автор и дальше будет искать истину о жизни в литературе, меня отпустило и я выдохнул.

Первое, что я подумал, когда дочитал эту книгу, а не лажанул ли я, выбрав «Бесы…» для прохождения очередного тура Урока литературоведения?
Формально придраться не к чему. В книге это самое литературоведение есть, порой выраженное в таких терминах, что приходится лезть в словарь. Хотя делать этого совершенно не хочется.

В книге есть эпизод, когда Элиф задумавшись о вечном и литературе, во время пробежки врезается в ограждение. В итоге вместе с помощью получает приличный счет за лечение, после чего наступает прозрение. Творчество и вечность – это хорошо, но деньги зарабатывать нужно. Плохо так думать, но невольно напрашивается, что с этой книгой ситуация такая же.

Кстати, вполне может оказаться, что у меня просто не хватило литературоведческого образования, чтобы проникнуться и уловить все оттенки серого. Но… лучше я Быкова послушаю.

Всегда любопытно знать, какими мы видимся со стороны, какой видят нашу культуру иностранцы, как они воспринимают произведения из школьной программы по литературе. Элиф Батуман - американка турецкого происхождения, публицист и журналист. Книга - не то чтобы полноценное исследование или эссе, скорее автобиографические сцены из жизни автора, связанные с изучением русского языка, встречей с той или иной книгой, наследием того или иного автора.

Элиф говорит, что русский язык и литература стали ее любовью в жизни. Ей было бы намного проще изучать турецкую литературу, чем продираться сквозь сложности русского языка, но любовь - есть любовь, ты не выбираешь, что тебе любить, ты просто любишь. Ее идея в том, что в русской классике есть жизнь, которая понятна любому человеку в независимости от его происхождения, и что она прочитала «Бесов», а затем приехала в Турцию, чтобы убедиться, что и там эти бесы повсюду.

Что вам, наверное, нужно знать, так это то, что книга написана в своеобразном публицистическом жанре, распространенном у них там в Америках, когда автор не только говорит о предмете данной работы, но и выдает при этом много личной информации и своих переживаний. Так, Элиф рассказывает о Пушкине, Толстом, Чехове и параллельно говорит о своем парне, доме своей бабушки в Анкаре, своем первом учителе музыки, потерянном чемодане (проклятый Аэрофлот, ты и мой чемодан потерял!). Наверняка в английском есть специальный термин для такого типа публикаций, но я его не знаю. В любом случае, если вы читаете англоязычные источники или хотя бы статьи Клуба Переводчиков здесь же на ЛБ, то вас не удивят подобные истории:

Второй раз я читала Бабеля в аспирантуре перед семинаром по литературным биографиям. Это были дневники 1920 года и «Конармия»; я прочла их в один присест, пока в февральскую дождливую субботу пекла торт «Черный лес». Для потомков Бабель увековечил военный позор бездарной русско-польской кампании, а для меня – кулинарный позор этого торта, который на выходе из печки напоминал старую шляпу: после того как я оптимистично вылила на торт половину двухдолларовой бутылки киршвассера, органы чувств опознали в нем старую шляпу, замоченную в сиропе от кашля.

Конечно, меня сильно покоробило, когда она назвала «Слово и дело. Книга первая» Валентин Пикуль бульварным романом. Пикулю есть что предъявить, но точно не однодневность и дешевизну его произведения, на которое он потратил десять лет своей жизни.

Не хочу судить содержательность (она минимальная, на мой взгляд), но читать было интересно, особенно под конец, где в стэнфордских съемных студенческих хатах появляется свой балканский Ставрогин.

"Поскольку ее отца звали Дитер, ее полным русским именем должно быть Барбара Дитеровна. – Но «Барбара Дитеровна» звучит не совсем по-русски, – объяснила она, – поэтому я называю себя Варварой Дмитриевной"

Американка турецкого происхождения Элиф Батуман любит русскую литературу, а более всего в ней Федора нашего Михайловича. Как иначе объяснить, что две из двух ее книг озаглавлены в точности, как названия романов Достоевского. Первый, "Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают" был моим подарком под елочку, второй привязался к женскому дню - такая она у меня получилась девушка-праздник.

"Идиот" с неменьшим основанием мог быть назван "Подростком", по крайней мере, это точнее соответствовало бы содержанию книги и умонастроениям ее героини. Однако известность этого романа несопоставима с культовым "Идиотом", а для сомневающихся, откуда ноги растут у заглавия, бородатый классик, помещенный на обложку в непосредственной близости от юной девы, долженствующей изображать автора, сразу расставляет приоритеты - мы тут не в бирюльки играем, у нас все серьезно.

Из сказанного может создаться неверное впечатление, что питаю неприязнь к американской писательнице, насмелившейся коснуться длинными заграничными руками нашего всего. Ничуть, даже и напротив, со второй ее книгой, уже знала, что референций к "Идиоту" Достоевского вылавливать из текста не нужно, а к величайшему роману времен и народов книга имеет примерно такое отношение как "Мой год отдыха и релакса" Отессы Мошфег с портретом Джейн Остен на обложке, к автору "Гордости и предубеждения".

Просто читала-слушала книжку. С огромным удовольствием. Она часто забавная, даже смешная, местами трогательная, часто соотносишь героиню с собой, а в происходящем с ней узнаешь случаи из своей биографии, сколь бы ни были разными жизненные пути выпускницы Гарварда из очень обеспеченной семьи с твоими.

На самом деле, все умненькие книжные девочки, влюбленные в слова и связанные с ними более крепкими узами, чем с живой жизнью, похожи между собой. И в манере оценивать окружающих/происходящее с позиций своего литературного опыта, куда менее оторванного от жизни, чем принято думать. И в саморефлексиях, когда бесконечно отзеркаливаешь свои страдания из-за лавстори, столь же банальной, сколь неповторимой и уникальной, проговариванием изгоняя из них боль, тоску, неуверенность - оставляя изящную игру в любовь.

Это не превращает хинин в сахарный сироп, но горечь своевременна и помогает излечиться от лихорадки. И во всех других отношениях это очень приятное, занятное, забавное чтение. Не лишенное смысла.

Смотри, это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
То, на что ты так долго смотрел снаружи.
Запоминай же подробности.
Бродский "Развивая Платона"

На самом деле книга Элиф Батуман производит над читателем в точности до наоборот действие, предоставляя возможность увидеть снаружи то, на что всю жизнь смотрел изнутри. Обветшалое и порядком утратившее былое величие здание русской литературы остаётся колоссальным, продолжая привлекать восхищённые взгляды со стороны

Предупрежу тех, кто рассчитывает найти в этой книге серьезный литературоведческий труд: от академической науки она довольно далека, что не умаляет достоинств. Автор предстает человеком, который знает русскую литературу лучше абсолютного большинства, а главное - всем сердцем любит ее. И еще, это возможность взглянуть свежим взглядом на давно знакомое, набившее оскомину, воспринимаемое невыносимо скучным, чтобы в очередной раз удивиться, каким сокровищем мы владеем по праву носителей языка.

Американка турецкого происхождения, по своей воле одолевшая не только странный русский алфавит, но и множество книг, им написанных, сумев сохранить по-детски удивленный и восторженный взгляд на русскую литературу, даже будучи лично знакома с реалиями русской жизни - такой нерезидент дорогого стоит. Даже если рассказ о русской литературе становится главным образом рассказом о себе в состоянии перманентного культурного шока от столкновения с героями и сюжетами русской классики в повседневности.

Не суть важно, что значительная часть объема отдана впечатлениям о Венгрии и Средней Азии, странным магнетизмом ввергнутых в сферу притяжения русской классики, а также калифорнийской конференции, посвященной творчеству одесского еврея Бабеля. Неважно, что для нас "под звоны сабель от Зощенко родился Бабель", когда у них есть человек, который может сказать: "Моя религия Бабель" (не Батуман, один из ее друзей.

Или вот, например Лев Толстой, об уходе и смерти которого в доме станционного смотрителя знают почти все, а предшествующий долгий разлад с семьей, дикое завещание, нежелание перед смертью проститься с женой - все эти подробности достояние толстведов, давно переставшее вызывать у них вопросы. И вдруг является она, Шерлок нашего городка с версией о медленном убийстве Зеркала русской революции ядом растительного происхождения. Кто-то хмыкнет, пожмет плечами, покрутит у виска, а кто-то задумается: почему нет?

Аудиокнига, начитанная Натальей Ломыкиной бодро и задорно, отменно передает настроение книги. И нет, не дичь какая-то, но, Бродским начинала, им и закончу:

пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты.

Да простят меня любители романа Элиф Батуман «Идиот», но мне было безумно скучно и нудно читать этот роман. Ухудшило ситуацию то, что я читала эту книгу в электронном варианте (хорошо что я не купила в бумаге, а хотела) и она растянулась у меня на 1200 страниц. Чтобы не поднимать в дальнейшем этот вопрос, скажу сразу, что мне не понравилось. Я люблю бытовые романы, если при этом есть какое-то напряжение и интрига. Например «Супермаркет» меня восхитил тем, что мне было интересно, справится ли герой с тем хаосом, что творился и выведет ли в итоге торговые точки на высокий уровень. Здесь же нет ничего кроме бытовухи. Нам описывают абсолютно всё. Как героиня ложится спать, что она ест, как накладывает макияж, как делает домашнее задание и о чём она думает. Но как же всего этого было много, меня это всё давило и я откровенно задыхалась под грузом материала. Однако, я знаю почему этот роман популярен во многих странах и может запасть в душу. Потому что героиня учит русский язык, интересуется русской культурой и всё это адекватно и без всего этого политического подтекста.

Действие романа разворачивается в 1995-м году, когда студенты ещё только начинают осваивать мир интернета. Селин поступает в Гарвард и хочет стать писательницей. Но если говорить прямо, то она сама не знает чего именно она хочет, поскольку её интересует и математика, и химия, и физика (во всяком случае с друзьями с других факультетов она спокойно общается и они вполне нормально друг друга понимают в этих вопросах), и искусство, и музыка, и кинематограф, и литература. Поэтому, помимо курса американской и зарубежной литературы она так же выбирает изучение русского языка. Скажу сразу, что группа ей подобралась разномастная, она сама турчанка, так же в группе был Иван, парень из Венгрии, а так же Светлана из Сербии. И всех их объединило стремление преодолеть языковые барьеры и разобраться в языковой структуре. Да и не только в общении, но и вообще в жизни. Поэтому весь текст это нескончаемые разговоры и обсуждения пройденного материала и просто «за жизнь».

И как раз Иван из Венгрии и Светлана из Сербии оказывают на неё влияние. Иван для Селин очень схож с персонажем рассказа «Нина в Сибири», который им давали на занятиях русского языка, потому что он часто путешествует и для них переписка в интернете является возможностью контактировать с ним. Это же мотивирует её отправиться в Венгрию на практику, чтобы преподавать английский школьникам. Одновременно с этим Светлана предлагает ей побывать в Париже и узнать для себя что-то новое. Думаю, не сложно догадаться, что Иван стал объектом любовных размышлений героини, но так же легко догадаться о том. что эти отношения никуда не приведут, потому что у них разные цели.

Роман о поиске себя и попытка найти ответы в знаниях. Но, знания не могут дать ответы на все вопросы, да и мне не интересно следить было за терзаниями героини. Однако, это мне напомнило о человеке, которого я смотрю постоянно. Девушка интересна тем, что она очень любит Россию и русскую культуру, а так же читает много книг в направлении нон-фикшн.

Чем больше времени проходит после прочтения этой книги, тем больше начинаешь ее ценить. Некоторые пишут, что она скучная, что ее сложно читать, ведь она кажется составленной из сделанных в свободную минутку записей, эссе на пару страниц вперемежку с секундными наблюдениями, как будто записанными на салфетке в ресторане. Мне кажется, тут важно, попал ли ты с этой книгой на одну волну.
Меня книга с самого начала заразила своим юмором. Главная героиня, стулентка первого курса, американка турецкого происхождения Селин с завидной проницательностью подмечает нелепости в себе и в том, что происходит вокруг. А нелепостей хоть отбавляй, ведь она пришла в университет с надеждой, что ей расскажут не много и не мало, как устроена жизнь. Она ищет ответы на курсах психологии, лингвистики, искусства, русского языка, но реальная жизнь постоянно ставит перед ней факты и задачи, перед которыми наука бессильна.
Читая эту книгу, мы вместе с героиней постоянно сталкиваемся с ограниченностью коммуникации, невозможностью передать другому человеку свои мысли и чувства. Это в какой-то мере попытка соединить теории о коммунакации и культуре с реальной жизнью, в какой.то мере книга о становлении человека в мире, где другие люди стоят за непроницаемой завесой языка.

Вот эта книга наверняка войдёт в мой топ этого года.
Редко происходит такое с книгами - когда она резонирует с тобой не на интеллектуальном, а на более глубоком, внутреннем, невыразимым словами уровне.
Элиф по сути пишет автофикшн - роман о самой себе из прошлого. И вот эта история ни о чем, история о первом курсе университета, напомнила мне мой опыт. Конечно я училась не в Гарварде, а в Томске, но все те эмоции, опыты, люди, что описывала авторка были мне глубоко знакомы. Было очень легко увидеть свое отражение в главной героине.
Ещё из-за того что Идиота я читала сразу после Темной Ванессы эти истории среагировали и между собой. Селин стала для меня картиной несбывшегося будущего Ванессы.
Единственным минусом этой книги стало то, что она вызвала во мне то чувство дереализации, которое сопровождало мои университетские годы. Как отойти теперь непонятно. Но продолжение я точно читаю и уже бегу покупать бумажную книгу в коллекцию.

Роман о любви, языке и взрослении. Так можно было бы охарактеризовать книгу (это правда роман?) Элиф Батуман и на этом закруглиться.

Но это все слишком абстрактно, не передает особенностей молодой американской прозы. Поэтому следует, наверное, сказать как-то поподробнее.

Начнем с любви. Это то немногое, что осталось в книге от традиционного романа, потому что с взрослением, реально, в книге не очень. Какое может быть взросление за год оранжерейной жизни?

Итак, старый манок для широкого круга читателей. Чтобы было что пожевать от первой страницы до последней.

Есть, конечно, некоторая нарочитость в этом сюжете. Хотя… Любовь то тут не простая, а современная.

В чем специфика? А в том, что она прочно связана со страхом и неуверенностью. Это, пожалуй, преобладающие чувства. Причем с обеих сторон. В принципе, вроде бы, ничего нового. Как говорится, "плавали, знаем". Но вот чтоб линия неопределенности стала преобладающей, я замечаю едва ли не впервые. Классическая ситуация наоборот характеризуется пониманием происходящего. Есть предмет интереса, а значит и терзания разного рода по этому поводу - стратегия и тактика взаимодействия, этика и этикет, приступы естественного самолюбия и элементарного чувства самосохранения (заманит и обманет).

Здесь же все проблемы возникают в связи с обрушением классического любовного антуража. Господствует атмосфера неясности и неопределенности. Героиня не слишком хорошо понимает себя, и не менее туманно воспринимает окружающее. «Как я могу скучать по нему? Ведь я его даже не знаю».

Вряд ли такого рода четкость реально присутствовала сто или двести лет тому назад. Суть в том, что ее никогда и не бывает. Четкость заменялась волевым усилием. Садилась Татьяна и катала письмо Онегину. Ее распирало желание спросить: «Слышь, Жэка, как ты думаешь…?».

Стремление к совершению действия перевешивало все условности. Была ли любовь, не было, иногда, действительно, не разберешь. Но было стремление определиться, интуитивное понимание того, что проблема должна быть решена. Надо проставить галочку, и пойти дальше, вдвоем или так.

Ныне подобного стремления нет. Ситуация пускается на самотек, решение откладывается. Не потому что есть условности, а потому что она не схватывается как таковая. Здесь не видится проблемы. Есть непонятный дискомфорт, растягивающийся на довольно продолжительное время.

Что тут сказать… Даже не знаешь, как такого рода «конфликт» может разрешиться. Раньше все заканчивалось триумфом воли, или сознания. Решение несколько в духе сталинского премиального реализма – перековка, перевоспитание и т.д. Поэтому так разрешить основной конфликт современной любви («действительно, что-то происходит, или это типа, постмодернизм какой-то?»), как бы, неправильно, не в духе эпохи.

Но нездоровость происходящего очевидна - индивид настолько углубился в себя, что дошел до полной атрофии воли, познания и апатии даже в таком принципиальном вопросе. Неудивительно, что за всем этим маячит призрак бесплодности и безрезультатности.

Но откуда такие сложности?

Можно ответить в духе русской классики – горе от ума.

Язык из средства раскрытия сущностей превратился в инструмент их кодирования. Чем больше мы узнаем, тем меньше понимаем. Наука дышать словами (лингвистика, за освоение которой взялась героиня Батуман - Селин), занимает выработкой углекислого газа. Какая ж тут может быть атмосфера общения?

Так в других дисциплинах – рассказ об обучении в колледже и посещении занятий героиней в первой части демонстрирует: обилие фактов и утверждений ведет к еще меньшему пониманию происходящего.

Мы так гордились тем, что поняли, что все непонятно, что возвели неопределенность в культ познания и образования. Теперь нельзя показать себя дураком. Если ты в чем-то разбираешься, это значит, что ты невежда. Данный вывод имеет и социальные последствия, «да ты батенька, идиот, что с тобой разговаривать!»

Диагноз ставится в романе мимоходом, в переписке здешних Евгения и Татьяны, Ивана и Селины:

«Не понимаю, почему если просто поздороваться или даже побеседовать друг с другом, эти слова обратятся в банальность. Ты говоришь, у тебя нет настроения для несущественных премудростей. Но несущественные премудрости – это единственное, что создает разницу между чем-то особенным и огромной грудой мусора, плывущего через вселенную».

Знание и становится в романе этим айсбергом мусора, вместо того, чтобы в статусе «несущественных премудростей» служить водоразделом между тем, что заслуживает внимания и тем, что нет. Из средства практического оно превращается в самодостатчное и игровое. Чем больше знает Селин о языке и общении, тем более неопределенным становится мир, тем труднее взаимодействовать с ним и другими людьми.

Поначалу обнаружение сложности и туманности становится поводом для упражнения в остроумии. Книга Батуман вообще блещет юмором. На первых порах кажется, что Батуман возвращает реальности игровой характер. Все сверкает и серебрится. Но с течением времени это веселое несовпадение становится обременительным.

Квинтэссенцией абсурда становится эпопея «Нина в Сибири», совершенно дикие тексты для изучения русского языка, с которыми сталкивается Селин («Я еду в Новосибирск, в колхоз «Сибирская искра»). Грамматика демонстрирует безразличие к логосу, языковая реальность к истине. «Мы все на занятиях по русскому говорили: у меня пять братьев». Это при том, что преподаватель на следующем занятии раз за разом пишет на доске в аристотелевском духе: мы говорим, что снег белый, потому что он белый.

Мир университета, в котором разворачивается жизнь Селины в первой части – по сути такой же театр абсурда.

Впрочем – роман Батуман, не только слепок университетской жизни, не только насмешка над современной «наукой» и американской системой образования, которая подобно медведю в сказке про вершки и корешки, всегда попадает впросак. Так живет весь мир. Вдвойне печально найти на страницах книги отголоски наших недавних книжных медийных конфликтов (эпизод дискуссии Селин с преподавателем на семинаре по испанскому авангарду).

- А как же портреты?

- Портреты?

- На портретах мы тоже видим только голову без туловища. Но никто не думает, будто человеку на портрете отсекли голову.

- Греки и римляне пришли бы в ужас, увидев подобную голову без тела.

Оказывается, среди нас есть и греко-римляне, чье представление об эстетике несовместимо с «обрубками» и индивиды, полагающие, что любое изображение части тела обязательно наводит на мысли об ампутации.

Селин интересно все, и этот чистый незамутненный эрос познания, заочное восхищение мудростью, святая простота приводит к тому, что в поисках ясности, она забредает в дебри и чащобы образованщины.

«Идиот» - своего рода изнанка романа Отессы Мошфег «Мой год отдыха и релакса». Там пустота современности оттеняется изоляцией героини. Здесь – вовлеченностью Селин в процесс ее генерирования, в перебирание знаниевого мусора, транслируемого в лучшем учебном учреждении, на высшей ступени образования, лучшими представителями научной элиты.

Из всей этой катавасии можно было бы сделать элементарный вывод – наша жизнь движется вперед не за счет знания, а за счет непонимания, приблизительности. Миру знания договаривающегося до невнятицы можно противопоставить классический мир простецов, людей не сильных в теории, зато демонстрирующих успех в житейском смысле.

Вторая, «будапештская», часть книги может быть с легкостью вписана в накатанную в литературе схему противопоставления простой жизни всяким там заумностям. Селина и сама стоит как-то ближе к разного рода усомнившимся в верности правды научного человека Макарам.

Но если любовная классика, еще как-то вписывается в текст, то конструкция с противопоставлением жизни настоящей и надуманной выглядит чем-то искусственным, уступкой традиционной схеме романа.

Простой жизни, вряд ли, соответствует блогерский стиль всего романа, легкомысленное щебетание Батуман, переходящее с неизбежностью в трепотню. Книга могла бы быть страниц на сто корче.

Другая проблема состоит в том, что роман Батуман по существу завершается где-то на отметке «пройдено 60 % текста». На этом отрезке становится, ясно, что язык создает ложную реальность, а рассказ о шахматном автомате «Турок» подводит читателя к выводу, что за всей этой хаотичной отчужденной языковой реальностью, все равно скрывается дергающий, словно в пляске святого Витта, за смыслы и слова человек.

Но на этом перечень претензий к книге Батуман, которая выглядит сперва почти совершенной, глубокой и увлекательной, не заканчивается.

Продвигаясь все дальше вглубь, поневоле начинаешь задавать себе вопрос: а чем роман «Идиот» отличается от предыдущей книги «Бесы»?

Принципиальные различия неочевидны. Там содержание складывалось практически из того же самого материала– университетская жизнь, потом поездка. Не в Венгрию, а к нашим друзьям из Средней Азии. Но какая по большому счету разница. Все, что есть в «Идиоте», мы уже успели постигнуть в «Бесах» - тупость науки и образования, прелесть и забавность реальной жизни. Прикручена лишь философия языка и эпохи, но это план идейный, концептуальный (да такой, что можно уместить в одно финальное предложение «Идиота»), событийно же – изменений мало. Короче дубль два, что-то вроде того, как делает игровая индустрия. Легкие изменения, графика получше, а по сути тот же товар продан нам по второму кругу.

Можно также задуматься, а что такого в «Идиоте» романного. Оттого, что рассказчице прикрутили вымышленное имя, романности, как я полагаю, особо не приросло. Батуман играет на модном ныне диффузном состоянии выдуманного и документального, перенося вес с одной ноги на другую. Но здесь опять расхождение с симпатиями к «несущественным премудростям». Художественное отделяет мусор от существенного, документальное напротив, собирает все в кучу. Блогерский стиль, к которому прибегает Батуман, не позволяет ей нормально структурировать изложение и она начинает грузить читателя такими подробностями, которые уместны на интернет–страничке, а вот в тексте романа можно было бы опустить. «Идиот» поэтому бочком бочком окончательно сваливается в верхоглядство. Куда кто пошел и как прошел день героини, нам глубоко наплевать, мы ведь купили книгу, а не подписались на блог.

Права писавшая о романе Батуман Лиза Биргер. Здесь нет телесности. Ну да. А откуда ей взяться, если пространство романа скорее виртуально представляет собой почти что пост в сети, травелог?

Художественное если и присутствует в «Идиоте», то прежде всего как ошибка. Селин 18 лет, а интеллектуально она развита не по годам. Рассуждения, не девочки, не мужа, но порядком поднаторевшей в интеллектуальной области особы забальзаковского возраста. Виртуальная аватарка автора, желающего выглядеть помоложе.

Завершая можно сказать, что, вполне возможно по замыслу автора в «Идиоте» читатель должен был совершить "путешествие из Петербурга в Москву", из кампуса в «пампасы», из виртуальности в реальность. Однако, как уже было сказано, выше вторая часть книги не выглядит обязательной к прочтению. Осудив виртуал, сама Батуман так и не может выбраться назад в реальную жизнь, к самим вещам. Будучи недовольна неопределенностью и хаосом современности, она черпает вдохновения только в ней, чувствует себя органично только в нездоровой университетской среде, и (пока?) не может предложить другой альтернативы.