Отзывы на книгу «Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают»

В последнее время я полюбила два направления в литературе, это биографии и путешествия, поэтому данная книга полностью удовлетворила мой запрос. Элиф Батуман делится с нами своими университетскими приключениями в области изучения славянских языков и литературы. Я очень люблю делиться своими литературными приключениями и слушать от других такие истории. Мне было искренне интересно с Элиф. Здорово, когда человек из другой страны так много читал русской классики и разбирается в биографиях авторов больше, чем я. Мне понравился юмор Элиф, та легкость, с которой она делилась своими приключениями. Очень понравилась озвучка Натальи Ломыкиной, у девушки очень живой, динамичный голос, отлично передающий сарказм. Есть легкая кортавинка, которая придает очарования. Я узнала много нового, загорелась прочитать Волшебную гору, Дон Кихота и Бесов.

Иногда вдруг хочется полчаса - час побыть иностранкой, примерить на себя европейскую или, впрочем, любую иную ментальность, чтобы взглянуть оттуда, из этой ментальности на Россию и увидеть - что? Огромное серое пространство, которое будто Анну Каренину переехали поперек Уральские горы? Которое пузырится насупленным дементором где-то там, где земля закругляется, а из него, как из тазика с цементом торчат Достоевский с Толстым, покачиваясь под звуки лопнувшей струны?

Россия, не правда ли, в изображении большинства авторов - визуального ли толка, письменного ли - всегда предстает удивительно нерусской? Там, где у японцев в иноземном тексте будет цвести сакура и хихикать, прикрывая рот, гейша, в России будут толпиться кисловато-посконные люди с невероятно неживыми фамилиями на-ов (Mr. Whatthehellof and mrs. Schschschisthatenoughrussianova, допустим) и серой, бетонной тенью советского союза. Даже самым распрекрасным писателям, вроде Байетт и Тартт, которые с должной серьезностью относятся к исследованию чужеродной, дальней культуры, не удается избавиться в своих романах от волочащейся по тексту пасмурной тени русской духовности, высиженной еще Достоевским меж фурункулов игровой лихорадки в Бадене и венецианской сырости. Русские несут с собой чахоточный румянец, запальчивость, алкогольные пары отчаяния и ветер революции - вместе с огромной как небо русской душой, которая никак не желает укладываться под переплет и, ссутулившись, толкает текст костлявыми локтями в самых невероятных направлениях. В англоязычной литературе мы вечно стоим гостями, которые вечеринку не то забздят, не то внесут в историю. (Лучше первое, конечно).

Так вот, книжка Элиф Батуман примечательна уже тем, что ей практически успешно удалось всего этого избежать. Возможно потому, что книжка не совсем художественная - скорее художественно украшенный нон-фикшен о том, как турецкая американка в первом поколении вдруг увлеклась русской литературой, решила изучать ее в Стэнфорде и стала делать это с широко открытыми глазами.

Книжка составлена из нескольких значительно переработанных к публикации эссе, которые Батуман - невероятный, к слову сказать, публицистический талант - писала в разное время для журналов вроде N+1 и New Yorker. Одно повествует о невероятной конференции по Бабелю, состоявшейся в Стенфорде. Другое - о том, как сама Батуман ездила в Ясную Поляну на толстовские чтения. Третье - самое огромное, самое сказочное - о том, как она учила в Самарканде the great Uzbek Language, четвертое посвящено исследованию "Бесов" с точки зрения миметики и вопреки ей. И все этой прошито невероятной любовью к русской литературе - ее одновременным пониманием и одновременным решительным нежеланием ее объяснить.

Возможно, дело в том, что Батуман еще в первом своем эссе о Бабеле подмечает то, что замечают обычно мало и неохотно - незачем пялить себе на голову шапку из чужой ментальности, получится все равно задом наперед. Она как-то сразу приводит очень уместный бабелевский рассказ о том, как чахлый задротик прибыл в красную армию к крепким русским cossacks и они тотчас же его славно морально отходили по почкам, раскидав по грязи всего его книги. Тогда задротик идет, убивает гуся и казаки принимают его - вместе с превратившимся в ужин гусем - в свою компанию, и он читает им какие-то листки с политпросветом.

Батуман приводит этот рассказ как удивительную иллюстрацию концентрированной непонятности (это происходит на ранних стадиях изучения ей языка и литературы).
Хотя, правда же вот, русскому вот тут все понятно. Ну вообще не надо ничего объяснять. Зачем мужик гуся убил? Да надо так было. Да не в гусе же дело. Да понятно все, ребзя, ну ептыть.
И на этой иллюстрации как-то отчеркнуты любые объяснения и интерпретации русской души и литературы. Далее идут просто восхитительные иллюстрации, которые действительно просто рассказывают о приключениях русских книг и людей, которые их читают. Может ли казак случайно оказаться в Калифорнии на конференции по Бабелю? Кто убил Льва Толстого? Как правильно обращаться с алкоголиком в Самарканде? Почему грант на изучение великого узбекского языка составляет 7 тысяч долларов (четыре - на мешок, в котором, случись что, полетят обратно части твоего тела)? Что сталось с резиновой уточкой Бабеля?

И вся-вся книга, несмотря на то, что в ней появляются и обидчивые русские старухи, и автору даже пару раз приходится есть борщ и пить водку и писать в кустиках где-то между Ясной Поляной и Мелиховом - вся она пропитана настоящим увлечением русской литературой, настоящим - как мамин пирог с яблоками, как лакмусовая отравленность Ставрогина, как то что в трудную минуту мы все, не задумываясь, режем гуся.

Если вы, поверив аннотации, как и я, ожидаете получить от книги интересный, незамутненный взгляд на русскую литературу и русских писателей, то вас ждет серьезный облом.
Нет, конечно, аспиранты в Стэнфорде, хлеб свой недаром едят, и сомневаться в профессионализме автора у меня нет никаких оснований. Но дело в том, что в процентном соотношении рассказу о писателях и литературе в чистом виде здесь посвящено от силы 20% текста. Остальное о себе любимой.

И это на самом деле было бы не так плохо, когда пишешь бложик, который читают друзья и знакомые, ну еще пара заинтересованных лиц. Но если выдавать сей сборник статей, никак не связанных друг с другом, за взгляд на русскую литературу или за анализ идеи формировании литературы жизнью, то выглядит это как-то уныло.

Нельзя не признать, что Элиф наблюдательна, остроумна и читать порой действительно забавно. Но если хочется просто почитать что-то такого о жизни смешного и узнаваемого, то лучше обратится к Гришковцу или тому же Славе Сэ.

Первый рассказ посвящен Бабелю и его утерянным рукописям. Сразу и началось. Очень много об участии автора в организации конференции и не очень о самом Бабеле. Да есть очень интересный взгляд на поиск личности, ответа на вопрос Что такое Бабель? Но этого было очень мало. Да, зато был интересный факт, что Бабель спас будущего создателя Кинг-Конга. Тесен мир.

А вот рассказ о Толстом и его отношениях с женой, на фоне поездки в Ясную Поляну в лихие 90, ну уж совсем не блещет остроумием и новизной. Зато мы много узнаем о приключения чемодана, как и с кем поговорили видные толстовцы между стопкой другой и как было круто сбегать в кусты по дороге в имение Чехова.

Далее написаны две большие части о пребывании автора в Узбекистане. Да это всё познавательно про турецкий и узбекский язык, про то что сюжет Ромео и Джульетты, тоже придумали в Узбекистане и как сильно притеснял СССР национальное развитие страны. Может быть, может быть, не мне судить. Однако сейчас никто не притесняет вроде…

Рассказ о поездке в Петербург, в котором сделали копию Ледяного дворца, по Лажечникову. Тоже, по сути, пересказ общеизвестных фактов об Анне Иоанновне, Бироне. Зато был интересный пассаж на тему избиения Тредьяковского, с чего, по мнению автора, начались палочные отношения государства и российского писателя и художника.

В паузах между своими приключениями в России (не бойся Люба –это летчики, а не скинхэды) Элиф выдает перлы на которым долго думаешь. Как, например:

Дворец Анны-уродливая кристаллизация той мучительной тревоги, что заставляет писателей от Купера до Толстого и Манна сводить на нет свои самые увлекательные страницы, тревоги о том, что литература – искусство, требующее времени и уединения больше, чем какое-либо другое из искусств, - есть нечто непоправимо тщетное, бесполезное и аморальное.

А вот то, что она назвала «Слово и дело» Пикуля бульварным романом со множеством гротескных выдумок- вот прямо обидно было.

Последняя глава непосредственно о «Бесах» Достоевского совсем уж не зашла. После перечисления некоторых фактов о знаменитом писателе, Элиф пересказывает мнение каких-то ихних мэтров о великом произведении, потом долго и нудно рассказывает о знакомом словаке Матее и сложностях отношений с ним. Всё это под общим знаменателем личности Ставрогина. Я впал в ступор и только после того как прочитал заключительное предложение о том, что автор и дальше будет искать истину о жизни в литературе, меня отпустило и я выдохнул.

Первое, что я подумал, когда дочитал эту книгу, а не лажанул ли я, выбрав «Бесы…» для прохождения очередного тура Урока литературоведения?
Формально придраться не к чему. В книге это самое литературоведение есть, порой выраженное в таких терминах, что приходится лезть в словарь. Хотя делать этого совершенно не хочется.

В книге есть эпизод, когда Элиф задумавшись о вечном и литературе, во время пробежки врезается в ограждение. В итоге вместе с помощью получает приличный счет за лечение, после чего наступает прозрение. Творчество и вечность – это хорошо, но деньги зарабатывать нужно. Плохо так думать, но невольно напрашивается, что с этой книгой ситуация такая же.

Кстати, вполне может оказаться, что у меня просто не хватило литературоведческого образования, чтобы проникнуться и уловить все оттенки серого. Но… лучше я Быкова послушаю.

Всегда любопытно знать, какими мы видимся со стороны, какой видят нашу культуру иностранцы, как они воспринимают произведения из школьной программы по литературе. Элиф Батуман - американка турецкого происхождения, публицист и журналист. Книга - не то чтобы полноценное исследование или эссе, скорее автобиографические сцены из жизни автора, связанные с изучением русского языка, встречей с той или иной книгой, наследием того или иного автора.

Элиф говорит, что русский язык и литература стали ее любовью в жизни. Ей было бы намного проще изучать турецкую литературу, чем продираться сквозь сложности русского языка, но любовь - есть любовь, ты не выбираешь, что тебе любить, ты просто любишь. Ее идея в том, что в русской классике есть жизнь, которая понятна любому человеку в независимости от его происхождения, и что она прочитала «Бесов», а затем приехала в Турцию, чтобы убедиться, что и там эти бесы повсюду.

Что вам, наверное, нужно знать, так это то, что книга написана в своеобразном публицистическом жанре, распространенном у них там в Америках, когда автор не только говорит о предмете данной работы, но и выдает при этом много личной информации и своих переживаний. Так, Элиф рассказывает о Пушкине, Толстом, Чехове и параллельно говорит о своем парне, доме своей бабушки в Анкаре, своем первом учителе музыки, потерянном чемодане (проклятый Аэрофлот, ты и мой чемодан потерял!). Наверняка в английском есть специальный термин для такого типа публикаций, но я его не знаю. В любом случае, если вы читаете англоязычные источники или хотя бы статьи Клуба Переводчиков здесь же на ЛБ, то вас не удивят подобные истории:

Второй раз я читала Бабеля в аспирантуре перед семинаром по литературным биографиям. Это были дневники 1920 года и «Конармия»; я прочла их в один присест, пока в февральскую дождливую субботу пекла торт «Черный лес». Для потомков Бабель увековечил военный позор бездарной русско-польской кампании, а для меня – кулинарный позор этого торта, который на выходе из печки напоминал старую шляпу: после того как я оптимистично вылила на торт половину двухдолларовой бутылки киршвассера, органы чувств опознали в нем старую шляпу, замоченную в сиропе от кашля.

Конечно, меня сильно покоробило, когда она назвала «Слово и дело. Книга первая» Валентин Пикуль бульварным романом. Пикулю есть что предъявить, но точно не однодневность и дешевизну его произведения, на которое он потратил десять лет своей жизни.

Не хочу судить содержательность (она минимальная, на мой взгляд), но читать было интересно, особенно под конец, где в стэнфордских съемных студенческих хатах появляется свой балканский Ставрогин.

Смотри, это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
То, на что ты так долго смотрел снаружи.
Запоминай же подробности.
Бродский "Развивая Платона"

На самом деле книга Элиф Батуман производит над читателем в точности до наоборот действие, предоставляя возможность увидеть снаружи то, на что всю жизнь смотрел изнутри. Обветшалое и порядком утратившее былое величие здание русской литературы остаётся колоссальным, продолжая привлекать восхищённые взгляды со стороны

Предупрежу тех, кто рассчитывает найти в этой книге серьезный литературоведческий труд: от академической науки она довольно далека, что не умаляет достоинств. Автор предстает человеком, который знает русскую литературу лучше абсолютного большинства, а главное - всем сердцем любит ее. И еще, это возможность взглянуть свежим взглядом на давно знакомое, набившее оскомину, воспринимаемое невыносимо скучным, чтобы в очередной раз удивиться, каким сокровищем мы владеем по праву носителей языка.

Американка турецкого происхождения, по своей воле одолевшая не только странный русский алфавит, но и множество книг, им написанных, сумев сохранить по-детски удивленный и восторженный взгляд на русскую литературу, даже будучи лично знакома с реалиями русской жизни - такой нерезидент дорогого стоит. Даже если рассказ о русской литературе становится главным образом рассказом о себе в состоянии перманентного культурного шока от столкновения с героями и сюжетами русской классики в повседневности.

Не суть важно, что значительная часть объема отдана впечатлениям о Венгрии и Средней Азии, странным магнетизмом ввергнутых в сферу притяжения русской классики, а также калифорнийской конференции, посвященной творчеству одесского еврея Бабеля. Неважно, что для нас "под звоны сабель от Зощенко родился Бабель", когда у них есть человек, который может сказать: "Моя религия Бабель" (не Батуман, один из ее друзей.

Или вот, например Лев Толстой, об уходе и смерти которого в доме станционного смотрителя знают почти все, а предшествующий долгий разлад с семьей, дикое завещание, нежелание перед смертью проститься с женой - все эти подробности достояние толстведов, давно переставшее вызывать у них вопросы. И вдруг является она, Шерлок нашего городка с версией о медленном убийстве Зеркала русской революции ядом растительного происхождения. Кто-то хмыкнет, пожмет плечами, покрутит у виска, а кто-то задумается: почему нет?

Аудиокнига, начитанная Натальей Ломыкиной бодро и задорно, отменно передает настроение книги. И нет, не дичь какая-то, но, Бродским начинала, им и закончу:

пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты.