Тряпочный руль

В прошлый раз я сказал, что ты нравишься мне. Нужно было быть решительнее и сказать, что я люблю тебя.

Д.Киз, «Цветы для Элджернона»

Лика

Весь следующий день была одним большим взволнованным ухом – всё ждала звонка от Данеля. Не позвонил. Не осмелилась поднять тему ночного разговора и в письме к нему. Кое-как дождалась окончания церковного служения вечером в воскресенье, с трясущимися руками и нервным битом пульса в ушах предвкушала нашу беседу. Но Данель вёл себя до возмутительного буднично, не проявлял ни капли неловкости. Как будто и не признался мне в любви на той же неделе.

Ну что ж, тем и хорош двадцать первый век, что мы теперь с мужчинами на равных:

– Данель, как ты, кстати, чувствовал себя в первое в жизни похмелье? – на апперетивчик решила напомнить ему о том самом дне.

– О, прости! Кажется, звонил тебе тогда, да? – мы в это время шли к автобусной остановке и не смотрели друг другу в глаза. – Не думал, что алкоголь способен оставлять немыслимые Марианские впадины в памяти. Надеюсь, не наговорил всяких глупостей, за которые должен замаливать грехи перед тобой?

Вот так фокус. Ожидаемо, если честно. Сдал назад.

От его трусости грустно и отвратительно гадко внутри. Данель похвалил мои духи и продолжил весело болтать по дороге домой, но я не слушала и не говорила, будто язык завязали в узел, хотела быстрее скрыться в стенах своей спальни. Данель заметил перемену настроения. Остаток дороги ехали молча. Невзначай, вроде устраиваясь удобнее, Данель положил руку на спинку моего сиденья в автобусе, потом задремал, хотя и здесь не могу быть уверена, что не притворялся. Во сне опустил голову мне на плечо, рука его беспомощно соскользнула с кресла мне на спину, волосы щекотали шею. Знаю, сделает неловкий вид, когда будем на нужной остановке.

Неужели так страшно быть настоящим мужчиной: рисковать, не робеть, решительно говорить и не забирать сказанных слов назад?

Разве не это нас привлекает? Сама трясусь от смущения за десятерых, сомневаюсь в себе и в других. Но мужчине так нельзя. Жду совершенно иного, крепкого и уверенного, надежного, что притягательнее в сотни раз любой красоты и пустых красноречивых разглагольствований.

Образ Данеля как серьезного парня рассеялся, словно пустынный мираж. Нафантазировала недостающие в нем качества, а теперь разочаровалась.

«Но ведь нельзя судить человека по одному лишь неверному поступку», – уговариваю себя.

А кто возил тебе мёд во время ангины, кто пахал ради тебя на грядках, чьи теплые рубашки спасли от холода в лагере?

Ничего не подозревающий Данель мирно потянулся и улыбнулся.

За неделю до Рождества Христова

Я по натуре человек постоянный, даже слишком, – если чем-то занялась, то нелегко бросить. В средних классах прилежно посещала клуб программирования во Дворце школьников. Дважды в неделю вжималась в дверь переполненного вечернего автобуса и ехала на другой конец города. В отличие от остальных ребят из клуба, у меня не было домашнего компьютера, потому многое давалось сложнее и медленнее. Первые занятия даже не могла найти тот самый крестик, чтобы закрыть окно программы. Позже прилежно писала программный код психологического теста, продираясь через сложные устные инструкции учителя. В конце урока мы сохраняли свои проекты на дискету и сдавали учителю на хранение. В один из таких дней получила новость, высказанную с такой лёгкостью, что мой диск «случайно» отформатировали. Случайно?! Да вы издеваетесь! Несколько месяцев работы коту под хвост. Нервы бесшумно и незаметно для остальных сдали. Не сказала ни слова, но тот визит в клуб стал последним, а профессия программиста попала в личный черный список.

За два дня до Рождества мою «дискету» опять отформатировали… Ты что-то рисовала в голове, мечтала, примеряла новую фамилию. Хоп, одна беседа смывает идеальный замок из песка.

Папу опять перемкнуло, родители запретили общаться Данелем один на один: никаких телефонных разговоров, писем и сопровождения домой после встреч с друзьями. По этой же причине вместо вечернего молодежного служения в церкви буду посещать утреннее вместе с родителями. Отныне только седые Божьи одуванчики в очках будут одаривать меня своей милой улыбкой со вставными зубами.

В голове не укладывалось, почему именно сейчас? Это что особый вид удовольствия: дать привязаться к человеку, зародиться чувствам, а потом сорвать налившийся соком плод и бросить с силой о землю? Не они ли сами нас толкнули друг к другу? Кто поручил Данелю провожать меня до дома? Или родителей временно ослепило самолюбие? А позже пришло осознание: «Вдруг всё серьезно?» Опять те же набившие оскомину слова: «Он тебе не пара».

Да почему?! Хоть кто-то мне пара?!

Почему все родители так уверены, что дети обязательно повторят их ошибки, если их не оградить? Вот вышла мама замуж в девятнадцать, на первом же курсе университета, через одиннадцать месяцев родила меня и пришлось брать год академического отпуска, а после него переводиться на заочку. Намучилась, короче. Но это же не означает, что и мне захочется так рано выскочить замуж и бросить университет. Я раньше двадцати пяти ни за что под венец не пойду.

Свекровь, папина мама, работала учителем в школе и ни во что не ставила мамин диплом заочника, мол халявщики, липовый диплом. А когда я пошла в школу, мама хвасталась ей, что учусь на «отлично». Тогда бабушка требовала показать мои тетради. Первое время я с гордостью их ей приносила, но бабушка говорила: «А я бы за такое пятерку не поставила. Почерк хромает и грязь». Тогда мама, продолжая войну со свекровью, сильнее укоротила мой поводок: ругала за мелкие помарки, заставляла целиком переписывать тетради, я плакала из-за четверок в дневнике, а одноклассники смеялись над этим.

Если я из-за влюбленности не получу золотую медаль, не поступлю в университет на грант, не доучусь по специальности, это будет не просто мой провал, это станет личным и самым большим поражением мамы в схватке с бабушкой. Но не все же теряют рассудок от любви и творят всякие глупости. Уж точно не я.

А теперь опять ждут позорные объяснения с парнем, опять краснеть от стыда и чувствовать неловкость при случайных встречах. Это всё равно, что открытым текстом оскорбить человека: «Sorry, ты не нравишься моим родителям».

Изо всех сил кричу в подушку, молочу по ней кулаками за закрытыми дверями спальни и падаю на диван в слезах от собственной беспомощности, бесправия и несправедливости. Мозг скандирует раз за разом в такт бешеному сердцебиению: «Я. Свободный. Человек!» Я, только я должна решать, кто мне пара, а кто нет, с кем дружить, а с кем расстаться!

Цепная реакция: вначале сам Данель отказался от того, что могло бы стать нашим будущим, а в ответ на его слабость моментально последовала отдача.

Пришлось в последний раз увидеться на вечернем служении. Данель принял новость с достоинством. Даже с некой легкостью. Убедил, что почтение к родителям прежде всего, не нужно идти против рожна. И ничего не предложил взамен. Я ошиблась, никакой он не отважный рыцарь из средневековья, готовый бороться за даму сердца.

***

Еду в запертой отцовской машине. Вот тот поворот, который мне нужен. Во все глаза смотрю на него, проезжая мимо. Повернуть не могу – руль в моих руках тряпочный… Не слушается и не управляет движением.

Кажется, впервые понимаю, о чём ненавистный сон. Но написать о нём, увы, теперь некому…

Скучаю по тебе

Худший способ скучать по человеку – это быть с ним и понимать, что он никогда не будет твоим.

Габриэль Гарсиа Маркес

Тим

Осталось два дня до зимних каникул. Оценки за четверть уже выставили, но по дурацкому правилу ходить в школу всё равно нужно. Сегодня приволок с собой гитару, чтобы вынести тянущуюся, как смола, скукотищу. До начала занятий тихо играю дворовую песню «Королева снежная», напевая вполголоса:

«У тебя на ресницах я слезинки не встречу,

Я слезинки не встречу…»

Звук гитары, как мед для пчел, влечет праздно слоняющихся в холле. Мимо меня проносится вишневая копна волос, собранных в тугой хвост. Тут же начинаю намеренно петь громче, выкрикивать ей вслед:

«Только серые льдинки

У тебя-я-я в глазах…»

Нулевая реакция. Не обернулась, не поздоровалась, не подошла. Гитару под мышку и за ней в класс. А у снежной королевы-то сегодня глазищи опухшие, красные. Впервые не накрасилась. Так она выглядит значительно младше своих лет, как маленькая грустная девочка, у которой упал на пол леденец.

«Ну что ты так смотришь?» – говорит и отворачивается.

Стесняется, закрывает лицо руками – не хочет, чтобы видел её не в форме. Как же ещё не поняла, что её лицо – самое волшебное на свете. С косметикой или без неё. Пока Лика смотрит пустым взглядом куда-то вдаль, сбоку разглядываю её профиль. Острый прямой нос переходит в чувственную ложбинку над ртом (ещё одно моё любимое местечко). Соблазнительная впадинка под нижней губой, будто кто-то нежно провел пальцем по фарфоровой коже Лики перед её рождением. Взглядом поглаживаю её густые тёмные брови. Они строго сведены двадцать четыре часа в сутки, если только не рассмешить её. Сама-то она шутит на троечку. Наверное, сразу родилась со своим фирменным выражением лица.

Широко распахнутые глаза совершенно не умеют лгать. Очевидно, что она плакала, и плакала долго. Может, и всю ночь. Но в чем же причина? Покажите того, кто так накосячил? Где ненормальная любительница праздников, сумасбродных новогодних костюмов и нелепых детских конкурсов? Где взахлеб рассказываемые планы на Рождество с её церковными друзьями?

Вопросительно смотрю на Соню, которая только пришла. Она одними губами отвечает мне: «Потом».

Учитель заболел. Страдаем фигней целых сорок пять минут. Лика склонила голову над партой с закрытыми глазами. Может, и не спит, просто не хочет говорить ни с кем.

Тихо бренькаю на гитаре и едва слышно пою:

«Где твои крылья, которые так нравились мне?»³

«Никакая ты не Снежная королева. Ты спящая красавица…», – думаю про себя. Пишу записку Соне: «Что с ней стряслось?»

Лика

Ничего не хочу, кроме как проспать ровно столько, чтобы, проснувшись, забыть обо всем. О словах отца, о Данеле и его сухом последнем разговоре. Трус!

Вот бы вернуть себя прежнюю, беззаботную и весёлую, лет так в десять.

Ожидала, что Данель утешит, обнадежит, что не перестанем быть друзьями, что-то придумаем. По крайней мере мог бы бывать на утренних служениях церкви и видеться со мной. Мне пришлось расстаться с ним прямо в Сочельник, и теперь каждый год на Рождество буду вспоминать об этом позоре, унижении. Почему, почему я так привязываюсь к людям и потом начинается такая невыносимая ломка?

Чем быстрее выберусь из зыбучих песков воспоминаний, тем лучше. Но чувствую, что часть меня не хочет отпускать и забывать Данеля.

В Сочельник по семейной традиции отец развел огонь в камине. Пока родители поднялись переодеться к праздничному ужину, жгу одно за другим письма Данеля в ненасытной пасти пляшущего огня. Не вижу смысла их хранить, ведь не удержусь и буду перечитывать и раз за разом вскрывать раны.