20

– Все женщины полны обмана! – злобно шептал Грошев, царапая ногтями стену возле своего носа.

– Не скажи! – страстно прошептал со своей койки сосед-онанист. – Есть и такие, знаешь…

И он замолчал, издавая сладострастные стоны.

– Дурак ты!

Бросил ему Грошев, раздосадованный, что ему помешали. На дворе была глухая ночь и чего этому озабоченному не спиться, покосился Егор Павлович в сторону соседа.

– Лиля, – мечтательно вздыхал онанист.

– Твоя Лиля – ведьма, – раздраженно пробормотал Егор Павлович.

– Пускай, я ее и такой люблю!

– Если хочешь знать, я сюда угодил из-за женщины! – заявил Грошев.

– Да ну? Расскажи!

Потребовал онанист.

К своему удивлению Егор Павлович рассказал.

– Овладеть тебе ею надо! – решил онанист.

– Разве? – растерялся Грошев.

– А как же! – возбужденно зашептал сосед. – Овладеешь – отомстишь, и все пройдет!

– Типичная логика! – обиделся Грошев. – И потом девчонка она совсем!

– Еще чего, девчонка! – пренебрежительно фыркнул онанист. – В стародавние времена одиннадцатилетних замуж выдавали!

– Так-то в стародавние!

– А нынче что? Сплошной разврат и никаких тормозов! Особенно у юных!

Заметил онанист.

– Все это ерунда, – отмахнулся Грошев, – я в психушке, на окнах решетки, как я выйду отсюда?

– Другое дело, – засмеялся сосед, отчего-то чрезвычайно довольный и, запустив руку под матрац, выудил связку ключей, – у Лили выкрал!

Доверительно сообщил он.

– И она не заметила? – удивился Грошев.

– А я ей связку ключей главврача подсунул. Ему не до ключей сейчас, он влюблен!

– Знаю, – буркнул Грошев, вспоминая старую ведьму, Ирину Петровну.

На цыпочках они прокрались к кухонной двери, открыли, замирая, прислушиваясь к храпу дежурного санитара. Из кухни, миновав чисто-вымытые электрические плиты с перевернутыми кверху дном огромными алюминиевыми кастрюлями, прошли к запасной двери, ведущей на маленькое крыльцо, куда, в обыкновении каждое утро подъезжала грузовая машина со свежими продуктами.

– Постой, как же я вернусь? – всполошился Грошев.

– Если хочешь вернуться, возьми ключи! – улыбнулся сосед и посоветовал. – До рассвета!

Вместе они посмотрели на темное небо.

Дальше, Грошев пошел один. Он запрокинул голову, открыл рот, ловя губами редкие капли весеннего дождя. Прохладный воздух не мог остудить его горячую голову. Впрочем, больничная пижама и больничные тапочки скоро промокли и Егор Павлович, несмотря на боевое настроение, принялся дрожать, тем более он не мог в темноте найти выхода с территории. Высокий каменный забор тянулся бесконечно и, ощупывая шероховатые стены, Грошев поминутно впадал в отчаяние.

Наконец, он вышел к воротам и был пойман бдительными охранниками, высыпавшими из сторожевого домика. Сопротивление оказалось бесполезно, и Егор Павлович разжал кулак, покорно отдавая ключи.

Дальше события ночи понеслись вскачь, и Грошев только успел заметить горячую воду в ванной, новую пижаму и болезненный укол, с которым он успокоился до обеда следующего дня, нечувствительный к шепоту соседа-онаниста, бесчувственный к тычкам санитарки Лили-танка, пытавшейся поднять его с утра на допрос к главврачу.

Ближе к обеду он стал просыпаться и увидел видение, в котором узнал своего преследователя. Демон, на сей раз не улыбался, а смотрел серьезно. В черных глазах его обрамленных седыми ресницами плескалась бездна.

Егор Павлович проснулся, весь в слезах, отчаянно рыдая. Истерил он настолько серьезно, что после недолгого изучения лечащими врачами, был препровожден в отделение для буйно помешанных, где его вопли растворились в причитаниях, завываниях других сумасшедших.

21

Ленка Кузнецова отколола заколку и, тряхнув головой, высвободила каскад рыжих, искрящихся на солнце, волос. Сережка Буренков рот разинул от такого великолепия и в прямом смысле, рухнул ей под ноги.

– Буренков, что с тобой?

Повела она плечом.

– Ах, подруга, опять мужикам сердца разбиваешь? – погрозила ей пальцем Кристина.

Перешагнув через парня, они озорно рассмеялись.

– Весна! – прокричала Ленка, выбегая на крыльцо училища, и распахнула руки навстречу теплым лучам оранжевого светила.

– Я мечтаю съесть что-нибудь вроде бутерброда и выпить чашку горячего сладкого чая! – заявила Кристина.

– Поехали ко мне! – предложила Ленка.

Квартира Кузнецовых совершенно преобразилась. Бабушка выздоровела, наверстывая упущенное, она пропадала во дворе, перетирая с подружками косточки соседям.

Кристина восторженно среагировала на оригинальный обед, сооруженный Ленкой: яичницу с жареными помидорами, йогурт с кусочками бананов и кофе с мороженым.

– Ремонт бы сделать? – оглядывая зачуханную кухню, предложила Кристина.

– Зачем же дело стало?

– А твой отец и мать? – спросила Кристина, выглядывая во двор и наблюдая корявую фигуру отца, игравшего с мужиками за столом в домино.

– Им плевать!

Хихикая, девушки принялись разрабатывать план ремонта. Что и говорить, здесь было все, и радужные бабочки по голубому потолку, и море подсолнухов нарисованных на кухонных стенах, и бесконечные поля белых ромашек в комнате самой Ленки, и фееричные цветы мира ангелов.

– Чем занимаетесь? – материализовался Ас.

– Легок на помине! – повисла на нем, Ленка.

Кристина объяснила.

– Это можно устроить прямо сейчас! – задумчиво рассматривая план девушек, проговорил ангел.

Девушки радостно захлопали в ладоши.

В ту же секунду несколько сот младших ангелов, а точнее бесов, принялись красить, белить, старательно наводить красоту. Аккуратно и скоро, они исполнили задуманное художницами и оставили покрашенные стены, потолки сохнуть, откланявшись и удалившись с ведрами краски, малярными кистями.

– Вот это, да! – восторженно растопырив пальцы, верещала Ленка.

– Все для тебя, любовь моя, Айя! – поклонился Ас и исчез, растворившись в воздухе, будто и не был.

– Что это? – удивился отец Ленки, входя нежданно в квартиру.

– Новый дизайн нашего жилища! – смело заявила дочь.

– Но, когда вы успели, я часа два только в доме не был? – недоумевал старший Кузнецов, норовя взглянуть на настенные часы.

– Вот тогда и успели, видишь, какие мы с Кристей шустрые!

Кристина быстро достала из холодильника бутылку пива, Ленка всунула бутылку отцу в руки и вытолкала его прочь, на лестничную площадку, где он, помотав головой, будто избавляясь от тяжкого похмелья, засмеялся:

– А молодцы, девчонки, красиво расписали квартиру, необычно так, надо похвастаться перед мужиками! – и впервые взглянул на дочь с одобрением. – Умница, дочка!

Ленка зарделась.

– Спасибо, папа!

И посмотрела со значением на подругу:

– Видишь, как ангел изменил мою жизнь, и отец стал со мной считаться!

Вместо ответа, Кристина схватила ее за руку:

– Давай посмотрим, что натворили ангелочки, мы так толком ничего и не видели!

Они обежали всю квартиру, последним оценили роспись балкона, о котором даже и не задумывались, но тут, волнующееся зеленое мое и оранжевое солнце, расцветшее на серой стене, заставили их вздохнуть.

– Алых парусов не хватает, – мечтательно пробормотала Ленка.

Немедленно, невидимый художник принялся рисовать парусник под алыми парусами.

Ленка раздухарилась:

– И дельфинов!

Из волн запрыгали темные тела дельфинов.

– И русалок!

Показался песчаный остров с одинокой пальмой, на котором вальяжно расположились красавицы-русалки.

– И тритонов!

Рядом с русалками разлеглись светловолосые тритоны.

– Хочу замок! – не логично заявила Ленка и притопнула ногой. – Хочу, хочу!

В воздухе, под белыми облаками, в туманной дымке показался старинный средневековый замок увешанный гербами.

Ленка загляделась:

– Красиво!

– Благодарим! – выступила вперед Кристина и пожала руку Ленке, мол, не зарывайся, подруга.

Неизвестный художник быстренько пририсовал белых чаек и альбатросов, добавил дополнительной воздушности всей картине, да и был таков.

– Ах, ах, – заахала бабушка Ленки, восторженно прижимая руки к груди, – в такой красоте, и умереть не страшно!

– Бабушка, ты опять? – упрекнула ее внучка.

– Не буду, не буду, – закивала бабушка, божий одуванчик, с сиропным личиком, ласковыми глазками, – я теперь хорошо себя чувствую.

Подруги переглянулись, вмешательство ангела Ленки было очевидно.

Бабушка засеменила на кухню:

– Праздничный пирог надо бы испечь! – и замесила тесто, девчонки с энтузиазмом принялись ей помогать.

Хлопнула дверь и в квартиру, озираясь так, будто ее сейчас укусят, вошла мать Ленки, редкая гостья в семье.

– Ремонт сделали? – и, не слушая ответа, кивнула, деловито направляясь в комнату, которую она изредка, но все же делила с мужем. – Я за вещами!

Бабушка молчала, месила тесто. Мать, собрав сумку, вернулась в кухню, пригляделась к дочери:

– Как ты изменилась, выросла! – и, помолчав, добавила. – Я уезжаю!

Бабушка посмотрела на нее.

– Насовсем! – с вызовом произнесла мать. – На развод подам дистанционно!

– Это как? – прервала общее молчание, Ленка.

– Разведусь с твоим отцом заочно! – и вздохнула, обвела взглядом квартиру. – Может, теперь по-другому вы жить станете!

– Может! – подала голос, бабушка.

Мать развернулась, не прощаясь, твердо постукивая каблуками, вышла вон, захлопнув двери.

– Как жила, так и ушла! – вздохнула бабушка.

– Чужая она нам! – согласилась Ленка.

– Ну и ну? – подивилась на поведение матери подруги, Кристина.

– Мы привыкли! – буднично сообщила бабушка.

– А отец, он что, тоже привык? – спросила Кристина, не веря ушам своим.

– Вначале плакал, пить стал, после бросил, пристрастился к пиву и домино во дворе!

– Сноха у меня – блуда! – сердито смаргивая слезу, сообщила бабушка.

Ленка всхлипнула, вытерла пальцами под глазами, чтобы убрать черные следы размазанной слезами туши.

– Мы и без нее проживем! – упрямо тряхнула головой Ленка.

– Что говорить, при таких подсолнухах, – оглянулась на стены кухни, бабушка, – мы про нее и не вспомним!

22

Летом, когда у Надежды в колыбельках вовсю агукали уже трое сыновей, на крыльцо психиатрической лечебницы взошел монах.

Выглядел он сосредоточенным, спокойным. В ясных глазах таилась грусть.

Разговор с главным врачом больницы, Сергеем Павловичем оказался недолгим. Особо тяжелых больных, так называемых отказников, из психушки отпускали с радостью. При отсутствии государства, когда все замешано на деньгах, конечно же редко, кто из родственников слабоумных станет оплачивать услуги санитарок, нянек, а без этого в нынешней Едроссии никак.

Монах, настоятель большого мужского монастыря, в сельской местности открыл вначале приют для бездомных людей, затем организовал медицинский пункт, теперь он готов был взять на себя заботы о несчастных безумцах.

В числе прочих, перевезенных на «скорых медицинских» машинах был и Егор Павлович Грошев. Родственники, брат с женой и племянниками от него отказались, подписав соответствующие бумаги.

Егор Павлович был совсем плох, когда его отмыли, переодели в нормальную одежду, когда заботливые монахи вывели на крыльцо, и солнце заглянуло ему в глаза, Грошев принялся вспоминать свое имя, свое прошлое, но так и не смог ничего вспомнить. Жизнь его началась с чистого листа.

Он полюбил посиживать на крыше своего маленького, выстроенного из красного кирпича, домика, где в нескольких комнатках жили другие болящие, полюбил смотреть на белые облака неспешно плывущие по голубому океану неба, полюбил горячо благодарить бога за свое скромное счастье жить!

Он более не плакал и не вздрагивал по ночам, хотя ему по-прежнему монахи оставляли включенный ночник в комнате. Его никто не преследовал, и он совершенно разучился рисовать. Бывшие ученики наверняка не узнали бы его, так он изменился, исхудал, пристрастился к молитвенным бдениям и садовым цветам.

Он выращивал на подоконнике мяту и добавлял ее в чай.

Сергей Павлович, главный врач психиатрической городской больницы изредка интересовался судьбой бывшего пациента, но лишь письменно, сам не приезжал, да и куда ему, колдуну, было соваться в намоленное место, каждый из нас должен служить своему господину.

Правда, один раз приехала Ирина Петровна и, опираясь на трость, прошла прямиком к святому источнику, долго пила из железной кружки, нисколько не заботясь о свойствах влияния на свой организм святой воды. После, долго говорила с настоятелем монастыря и монах, едва не благословив ее по окончании разговора, привычно подняв руку для крестного знамения, дернулся, как от удара током:

– Простите, – обронил он вежливо, – я понял, мы позаботимся о нем!

Ирина Петровна, старая ведьма высокого ранга, полная достоинства, покинула монастырские стены, а Грошева взяли псаломщиком и упросили принять постриг инока, он согласился, с радостью.

В монастыре ему стало намного лучше, сознание прояснилось, но и только, по-прежнему прошлая жизнь была покрыта туманом. Его это не беспокоило, интуитивно Егор Павлович чувствовал некую опасность, даже смертельную опасность от знания, как и зачем он жил раньше. И потому мозг его воздвиг плотный заслон на все воспоминания, абсолютно все, кроме монастырских.

То, что о Грошеве практически не вспоминала Кристина – другое дело. Ее теперь всецело занимали маленькие племянники. Помощь сестры была для усталой Надежды просто бесценна и ничего, что довольно часто чьи-то ловкие руки пеленали, меняли подгузники и пеленки одному грудничку, в то время, когда обе сестры были заняты, скажем, двумя другими. Надежда ничего не замечала, а бабушка хоть и замечала, но молчала, улыбаясь Кристине и в целом, одобряя невидимого, но бесценного помощника…

Рассказы отца Димитрия

Вместо вступления

Отец Димитрий Ярцев – приходской священник сельской церкви. Человек не старый, но и не молодой, как он сам про себя говорит – божий, ни на что не похожий. Отличительной чертой его характера является сожаление, что он не в состоянии накормить и обогреть голодных и обездоленных всего мира. В его доме вечно живут изгои и просто потерявшиеся люди. Он счастлив сам не доесть, не допить, но ближнего накормить. В связи с этим у него много разногласий с жителями села, но большинство прихожан церкви, батюшку поддерживает и понимает. Довольно часто на селе можно увидеть как некая хрупкая старушка тащит к церкви тележку, набитую сверх всякой меры картошкой, консервами, крупами, сахаром, в придачу старушка обязательно приволокет мужнины вещи (не пропадать же добру, коли мужик помер) и с поясным поклоном складирует дары за свечной прилавок, где жена отца Димитрия, матушка Настасья с приветливой улыбкой кланяется в ответ.

Дом у отца Димитрия большой, двухэтажный, но бревенчатый, достался по наследству от отца, а отцу от деда.

В доме несколько голландских печей-лежанок. В гостиной стоит белая русская печь, в которой матушка Настасья готовит завтраки, обеды, ужины. Шуровать чугунками ей помогает набожная, но очень глупая девка по имени Светланка.

У Светланки своя история, ее изнасиловал собственный отец, и она бежала в детскую комнату милиции, где инспекторша по делам несовершеннолетних приняла в ее судьбе самое горячее участие. Светланку отняли у родителей, отца посадили, а мать предупредили. Впрочем, мать была рада избавиться от слабоумной дочери и ни разу в интернате для умалишенных детей, дочь не навестила. Окончив интернат, Светланка самостоятельно, пешком, отмахала сорок километров и пришла под окна дома отца Димитрия. Он к ней вышел и, улыбаясь в бороду, спросил:

– Что ты есть такое? Дитя?

– Дитя! – эхом отозвалась она.

– Дети нам, ой, как нужны! – рассмеялся отец Димитрий.

Детей отцу Димитрию бог не дал, но может и к лучшему, неизрасходованная любовь расходуется на взрослых детей.

Вот, к примеру, Шурочка. Ни роду, ни племени своего не помнит, долго в милиции добивались, кто он да откуда, а после отправили в больницу. Из больницы его забрал отец Димитрий. С тех пор Шурочка считает священника, несмотря на собственную седую голову родным отцом. У Шурочки загорелая кожа, потому что он вечно на улице, дома ему трудно дышать. Лишь заморозки загоняют его с сеновала в дом, где он с великой неохотой укладывается на здоровенном сундуке, возле самых входных дверей, спать.

Или Игнаша. Изгнанный за пьянство не только из дома своей жены, но и из дома своей матери. Игнаша больше не пьет, а желая отработать хлеб, соль постоянно бегает в ближайший лес с пилой и топором, заготавливает дрова на зиму, после тащит, взвалив березовые чурки на волокушу – поваленную ель, через поля, болотины и выбившись из сил, ложится отдыхать во дворе, на скамейку. От трудовых повинностей, добровольно взваленных на себя Игнашей, отец Димитрий его не освобождает, а одобряет действия пьянчужки, втайне надеясь на очищение его души посредством тяжкого труда.

Есть еще Коля, Валера, Эдик и Борис Иваныч. Все четверо с трудной судьбой, оказавшиеся после тюрьмы в изгоях у кровных родственников. Все четверо верой и правдой служат в церкви, помогают псалмы читать и церковные службы вести. Совершенно тихие, понятливые и совестливые люди. Не воры, но попавшие за мошенничество под суд, кто, будучи бухгалтером, не удержался, дал слабину и подделал документы, потворствуя вору-директору, а кто, вроде Эдика и вообще не понял, как, но держал ответ перед судом за вороватых коллег.

Одним словом, как говорят у нас, на Руси, от сумы да от тюрьмы – не зарекайся!

Есть еще один человек, по имени дед Осип. Старый человек восьмидесяти лет. Погорелец и бобыль. Ни кола, ни двора. Дед Осип, несмотря на приличный возраст всегда в движении, пасет коз и коров, у отца Димитрия, благодаря стараниям прихожан, большое стадо. Вместе с Шурочкой он занимается сенокосом и дойкой, в первом ему равных нет. С утра пораньше, загнав коров с козами на луга и привязав каждую животину к колышкам, чтобы стадо не разбредалось, дед Осип начинает махать косой и за половину дня столько накосит, что и механическим приспособлениям вовек не угнаться за расторопным дедом.

По вечерам дед Осип любит наигрывать на балалайке и дает уроки мастерства сельской ребятне. Много балалаечников он подготовил. На селе каждый гитарист – его ученик. Ему, что балалайка, что гитара – одна «малина», только у гитары струн больше.

Бывает, к отцу Димитрию заявляется гость нежданный, но желанный. Бродяга, весь пропитанный духом костров и вольных ветров, по прозванию Ворона.

– Не пью, не курю, веду здоровый образ жизни! – категорично заявляет Ворона в ответ о своем житье бытье.

Ворона – бывший клиент психиатрической лечебницы, если бы осталась на дворе советская власть, а стало быть, государственная, он бы по сию пору слонялся по коридорам психушки.