16

– Неправильно все это! – вздохнула Кристина, когда Ленка с нескрываемым восхищением рассказала о поступке своего Аса. – Грошев – человек и имеет право на разумную жизнь!

– Разумную, – фыркнула Ленка, старательно выписывая натюрморт из черепа и парафинового яблока.

Кристина выпустила из руки кисточку:

– Ты не находишь нашу новую преподавательницу странноватой?

– Не то слово, – Ленка прищурилась, стирая ластиком лишнее, – череп и яблоко – по-моему, чересчур!

Кристина взглянула на подругу, Ленка преобразилась, перекрасила волосы в рыжий цвет, стала краситься, одежду поменяла. Экстравагантные, но строгие юбочные костюмы сделались для нее нормой.

Она быстро привыкла к повышенному вниманию со стороны мужчин и более не обращала внимания на суматоху с ухаживаниями.

– А зачем? – говорила она с улыбкой. – Когда у меня есть ангел, который мне не изменит, никогда не напьется, не завалится храпеть в грязном белье на чистые простыни, не будет требовать жрать и никогда ни при каких обстоятельствах не потребует физической близости!

– Фу, – выдохнула преподавательница, рассматривая рисунок Сережки Буренкова, – что за дрянь ты намалевал?

– Я старался, – возразил Буренков, краснея.

– Череп, между прочим, настоящий, не бутафорский, а ты его так изуродовал, ну-ка, дай! – потребовала она и отняв у Сережки кисть, азартно принялась рисовать.

Студенты сгрудились у нее за спиной, внимательно наблюдая за точными движениями мастерицы.

– Этого в натюрморте нет! – запротестовал Буренков, глядя, как на его большом эскизном листе, прикрепленном к мольберту, появляются кровавые сполохи, и череп с яблоком оказываются в тени корявых ветвей фантастически-кривого дерева.

– Ты художник, стало быть, творец, вот и твори! – заявила преподавательница, критически обозревая свою работу.

– Класс! – восторженно загалдели ученики, когда она отошла в сторону. – Вот это да!

– В рамочку и на стену! – предложила Ленка.

– Ты думаешь? – озаботилась преподавательница, преданно глядя на Кузнецову.

– Я пошутила, – пожала плечами Ленка.

– Это такая редкость, подобные люди на Земле! – с чувством произнесла она вслед Ленке.

– Подобные кому? – нахмурилась Кристина.

Вместо ответа, мастерица приложила руку к груди, напротив сердца и слегка поклонилась Кристине.

– Странная она какая-то! – девушки со смехом выбежали из училища.

Кристина вдохнула морозный воздух, с восхищением поглядела на заснеженные улицы:

– Как в иномирье!

– Ты про серебристый дворец? – небрежно бросила Ленка, поправляя белую вязаную шапочку на голове.

– Неужели, знаешь? – остановилась Кристина.

– Дом у нас с тобой будет один, подруга, – кивнула Ленка.

Вместо ответа Кристина взяла ее за руку. Она была благодарна этой дружбе, ведь она, как и Ленка страдала от одиночества. Но теперь, общая тайна объединила девушек, общее увлечение ангелами занимало, удивляло, как говорила Кристина, что, ни день, то новое открытие.

Впрочем, реальный мир наступал на пятки. Обе они понимали это и поэтому из училища, накупив по дороге фруктов, направлялись в больницу, к Надежде.

Изредка, беременная спускалась к ним. Садилась на диван для посетителей, дышала с одышкой, словно больная астмой.

Кристина жалела сестру, но что она могла поделать, как облегчить ее страдания? Выносить троих детей – не шутка, так говаривала бабушка!

– Может, попросить наших? – задумчиво проговорила Ленка.

– Не хочу быть потребителем, хочу сама помогать, когда надо!

– Здорово! – подхватила Ленка и, взглянув на психиатрическую лечебницу, находившуюся тут же, в больничном городке, сказала. – Несправедливо поступил мой Ас, Грошев, конечно, дурак и развратник, но лишать его разума за это?..

Она не договорила.

Через несколько дней Надежде сделалось лучше, а еще через неделю врачи выписали ее домой.

Накрывая на стол, Кристина, сама не своя от радости, напевала, когда за руку ее схватила бабушка:

– Погоди-ка, птичка божья, почему у тебя цвет глаз изменился?

– Цвет глаз? – хором воскликнули домашние: отец с матерью, сестра с мужем.

– Разве такое возможно? – растерялась Кристина и подошла к зеркалу.

Действительно, вместо привычного зеленого цвета она наблюдала теперь голубой, почти ультрамариновый.

– Как у моего ангела, – прошептала она, не зная, то ли радоваться, то ли печалиться.

17

Грошев стояла неподвижно, опустив голову и безвольно прислонившись к стене, когда его родной и единственный брат, оформлял документы.

Прошло три месяца и Грошева по закону едроссов выбросили из психушки на руки родственников, то бишь, брата.

Алексей Павлович Грошев, всего лишь двумя годами младше Егора, с опаской поглядывал на близкого родственника, пытался взять себя в руки, унять дрожь во всем теле.

Плохо получалось. Психически больные должны лежать в специальных лечебницах, а не изматывать неадекватными поступками и припадками родню.

Зачем он приехал? Все жена, жадная баба. Мало дома с огородом и сарайками в пригороде, город с благоустроенной квартирой ей подавай.

Торопясь, Алексей Павлович закончил подписывать официальные бумаги и, подхватив под руку брата, не прощаясь с персоналом клиники, поволок Егора на улицу.

– Рецепты дали? – мельком взглянув в зеркало заднего вида на бледного сумасшедшего, сжавшегося на заднем сидении автомобиля, спросила жена Алексея Павловича, дородная женщина с подходящим именем Аглая.

Алексей Павлович молча, предъявил ей ворох бумажек с голубыми печатями.

– Ну ладно, на первых порах перетерпим, – хмыкнула Аглая, заводя машину, – а там вызовем скорую психиатрическую и в интернат для умалишенных его определим!

Алексей Павлович промолчал. Он не был художником, не страдал творческими завихрениями, а являлся надеждой и опорой для родителей, особенно в ту пору, когда старший Егор, чудил, куролесил и пьянствовал.

Братья совсем не общались и в детстве проявляли максимум отчужденности друг к другу.

Егор, прославляемый школой, возгордился, Алексей в тени его славы потихоньку дотянул до восьмого класса и перешел в профессиональное училище, где обрел надежных друзей и уверенность в завтрашнем дне.

Егор остался в школе и на выпускном, его плакаты украшали актовый зал, но Алексею было на это наплевать, он наконец-таки почувствовал себя человеком. Выучившись на строителя, Алексей отслужил в армии, женился и переехал в небольшой город, где обрел новую семью в виде домовитых тестя и тещи.

Но, ни на минуту не забывал о собственных родителях, поздравлял с днями рождения, заботился, когда заболевали, хоронил, когда умерли.

Егор, обуреваемый неведомыми страстями, изображая крайнюю занятость не то, что на дни рождения, на похоронах родителей не появился и вот теперь сошел с ума.

– Поделом, – зло произнесла Аглая, загоняя Егора в ванну, – ишь, как ловко придумал, брат родителей лечит да хоронит, денежки свои тратит, а тебе, хоть бы хны! Бог шельму метит!

– Демон, – перекрестился на нее, Егор Павлович, без стеснения стаскивая с себя всю одежду и залезая в ванну.

– Кто демон? Это я-то демон? – холодно поинтересовалась Аглая, уперев руки в бока.

– Демон, – убежденно прошептал Грошев, погружаясь в пенообразную субстанцию.

Аглая замолчала, увидев, что Алексей взялся за мочалку, намереваясь мыть брата.

– Больной он, что ты его слушаешь? – тихо произнес он.

– Больной, а обзывается!

И грязно выругавшись, Аглая поспешила на кухню, где ее ожидали трое родных детей: Кирилл, Виктория и Анфиса.

Огрев подзатыльником Кирюху уже успевшего без спросу умять три ломтя хлеба; дав кулаком по сутулой спине Вике, заставив выпрямиться, она с улыбкой повернулась к Анфисе:

– Доченька, солнышко мое, супчик будешь?

Анфиса, невероятной красоты, девица пятнадцати лет, благосклонно кивнула:

– Хорошо, маман, мне немножко!

– За фигурой следишь, фифа? – дразнясь, высунул язык, старший Кирюха.

– Модель, – скривилась в презрительной гримасе, полной скрытой зависти, Вика.

– Молчать, – заорала Аглая на двух старших детей. – Анфисочка деньги на конкурсе красоты загребла, а вы что, где от вас хоть какая-то польза?

Кирилл с Викой насупившись, склонились к своим тарелкам с жидкими рыбным супом.

– Богородица дево радуйся! – взревел, вдруг Егор из ванной.

Аглая выронила половник.

– Это еще что такое?

– Таблетки, Аглаюшка, неси лекарства! – прокричал Алексей.

В ванной вскипела вода.

– Куда же вы его выписали? – кричала встрепанная Аглая на молчаливого врача-психиатра, приехавшего по вызову на скорой психиатрической. – А, если бы он нас убил?

– Оккультные больные часто бывают буйно помешанными, – согласился врач, безо всякого удивления наблюдая разгром квартиры с мокрыми следами.

– А почему вода повсюду, он что, все пытался освятить?

– Да мыли мы его в ванной! – зарыдала Аглая.

Потрясенные Грошевы проводили носилки с погрузившимся в беспамятство родственником до машины, где врач-психиатр посоветовал:

– Документы оформляйте!

– Опять? – потирая избитые в попытке усмирить свихнувшегося брата, места тел, возмутился Алексей.

– Опять, – вздохнул психиатр и подмигнул, – или мы опять через три месяца на руки его вам выпишем!

– Ну, уж нет! – выкрикнула Аглая с большой ненавистью. – Оформим, сдохнем, но оформим, чем такую сволочь привечать!

Зареванные, напуганные Кирилл и Вика, стоя на ступеньках подъездной лестницы, во всем поддержали отца и мать, только Анфиса повела носом, передернула плечиком, заметив насмешливый взгляд прекрасного незнакомца на той стороне дороги. Правда, цвет глаз мужчины ее смутил – неестественно-черный. Разве такие бывают, хмурилась она, навряд ли!

18

– Ну-ка, стой прямо, не юли, – проорала санитарка по прозвищу Лиля-танк и сильно встряхнула Грошева.

– Не надо так, – простонал Егор Павлович, прикрывая голову руками и в целом, напоминая придурковатого забитого человека.

– Поговори мне еще, – натягивая на него чистую больничную пижаму и забирая старую, воинственно высказалась она и, ударив по причинному месту соседа Грошева, старого онаниста, вздумавшего ублажать себя прямо тут, при Лиле, удалилась из палаты. Тяжело топая.

– Ей бы в тюрьме с урками работать, – пробормотал Егор Павлович, забираясь обратно в кровать.

– Вот, гляди, я ей письмо сочинил! – торжественно прошептал с соседней койки онанист и протянул огрызок бумажки.

Грошев машинально взял, письмо было написано своеобразным, неуверенным почерком с примесью печатных букв, который вызвал у бывшего преподавателя изобразительных искусств ассоциацию с начальной школой.

Он не смог сфокусировать внимание на содержании текста и страшно устав, отдал бумажку обратно.

Онанист возбужденно зашептал:

– Я женюсь на ней, и у нас будет дом с бульдогом, ведь собака должна быть похожа на свою хозяйку!

– Грошев! – сорвала одеяло со скрючившегося на кровати, пациента, Лиля-танк. – Немедленно, на процедуры!

Онанист восторженно захрюкал.

После обеда, Егор Павлович нехотя добрел до свободного окна, остальные, по всему коридору, уже оккупировали другие больные. Выглянул сквозь зарешеченные окна в больничный сад, где голые тополя тянули черные ветви к небу. Впрочем, солнце уже пригревало и веселые синички, порхающие по талому снегу, вызывали у зрителей бурю восторженных эмоций.

– Дикий народ, – вздохнул Грошев, глядя не столько в окно, сколько в измененные идиотизмом, бессмысленные глаза окружающих его людей.

Онанист, шаркая, прижимая к груди стопку чистых простыней, спешил вслед за могучей фигурой санитарки.

– Лиля-танк, – произнес Грошев ее имя и потер лоб, – что я тут делаю?

С этими словами он вошел в кабинет главного врача.

– Не могу я здесь больше! – ударил он себя кулаком в грудь. – Большинство людей считают меня странным, но большинство – это кретины и мир рассматривают с точки зрения самих себя, через себя, исходя из собственных амбиций, чувств, мироощущений!

Врач кивал, не возражая.

Высказавшись и получив альбом для рисования с набором цветных карандашей, Егор Павлович обосновался за пустым столом, в обеденном зале.

– Нарисуй мне Лилю, – попросил онанист, тенью возникая возле художника.

Грошев нарисовал.

Вырвав листок из альбома, поклонник пышных форм санитарки-грубиянки, заперся в ванной комнате, что он там делал, Егор Павлович знать не желал.

Помимо воли, рука его выписывала знакомые черты некогда любимой девушки.

– А это еще кто? – нарушила его уединение вездесущая Лиля-танк. – Вроде, посреди наших медсестер такой красоты никогда не видывала!

И она, насмешливо расхохотавшись, направилась к закрытой двери ванной, где после недолгого тарана и требований открыть, вышибла двери, чтобы за ухо вытащить полуголого онаниста.

– Фашистка, – процедил сквозь зубы Грошев, прикрывая свои рисунки локтем на манер школяров не желающих, чтобы списывал сосед по парте.

После ужина, проглотив горсть лекарств, он продемонстрировал Лиле свой язык, как всегда, широко раскрыв рот.

– Проглотил? – недоверчиво спросила она.

Вместо ответа, кивнул и побрел в палату, освобождая место в очереди за таблетками для следующих пациентов.

Провалившись в сон, Грошев уже не слышал, как укладываются спать его соседи. Он спал, наблюдая обрывки сумеречных снов, когда его разбудила Лиля-танк.

Молча, глядя ему в глаза блестящим взором, вытащила она его за руку из-под одеяла и когда он, послушный ее воле вылез, поставила перед собой, положив страшно тяжелые руки ему на плечи.

Грошев еще отметил, что на сей раз, Лиля выглядела гораздо больше своих размеров, а еще выше ростом. Итак, не маленькая, она теперь едва до потолка головой не доставала. Егор Павлович ей в пупок дышал.

«Что происходит?» – смятенно подумал он, чувствуя нечто странное и слушая богатырский храп из ординаторской той самой Лили-танка, что стояла сейчас перед ним.

– Господи помилуй! – нашел он в себе силы прошептать.

– Не помилует! – доверительно улыбнулась ему лживая Лиля и растаяла в воздухе.

Дрожа и беспрестанно крестясь, Егор Павлович добрался, приседая при каждом шорохе до ординаторской, заглянул и убедился в своих подозрениях, потому что при свете настольной лампочки на обширном диване, удобно развалившись на белых простынях, спала Лиля-танк и по всей вероятности, давно уже спала.

Грошев залился слезами…

19

Ирина Петровна, а точнее бабушка Надежды и Кристины всегда хорошо одевалась, опрыскивалась дорогими духами, подарком одного престарелого возлюбленного и выходила в свет, не позабыв мазнуть по сморщенным губам розовой помадой. При этом ее не заботило мнение родственников, отчасти негодующих по поводу ее свободного образа жизни. Он знала, что в глазах внучек выглядит авторитетно. Дети понимали ее до обыкновенной, но экстравагантной старушки.

Впрочем, с детьми всегда были проблемы, дочь жила жизнью простоватой, русской женщины. Зять не отличался умом и сообразительностью. Надежда – глупая, но отважная душа, решившаяся выйти замуж за весьма посредственного Алексея, решившаяся родить трех детей, тем более, куда деваться, если уже беременна?

Кристина? Она радовала. Девчонка делала явные успехи, и даже не пришлось прикладывать усилия, обучать, ведьм ведь учат. Старшие должны передавать знания младшим, а иначе семья может впасть в хаос. Сколько таких несчастных семей осталось после второй мировой войны, когда дети выросли с дьявольской силой, не зная, куда ее применить и как с ней быть! Таких случаев в психиатрической лечебнице рассматривалось множество. Оккультная болезнь, вот как это называлось! Престарелый возлюбленный Ирины Петровны – главный врач этой самой больницы, Сергей Павлович, как раз говорил об уникальном пациенте.

Ее распирало любопытство, Сергей Павлович всесторонне изучал этого самого пациента, но уверенности в колдовских способностях сумасшедшего у него не было. Душа, наполненная социальной грязью, все как у всех, обычный человек, но почему тогда болен оккультной болезнью?

Переступив порог кабинета своего возлюбленного, Ирина Петровна сразу же обратила внимание на увешанную почетными грамотами, дипломами, сертификатами стену.

– Стена позора! – резюмировала она.

– Почему это? – искренне удивился Сергей Павлович, подходя к Ирине Петровне с шикарным букетом алых роз.

– Страну загнали в капитализм, деньги на каждом углу требуют, в государственную больницу без копейки не ляжешь, а достижения, успехи оценивают цветными бумажками? Я тебя умоляю! – расхохоталась она.

– Ирочка, какая же ты умница! – восхитился Сергей Павлович, целуя запястья ее тонких рук.

– В каждом учреждении увидишь такие бумажки, – продолжала, между тем, Ирина Петровна, постепенно распаляясь, – даже больше скажу, если хорошенько покопаться в доме любого из нас, скорее всего, обнаружишь некую почетную грамоту за что-то там! А нация больна, люди умирают, загоняя себя на работе, запуская хронические заболевания. На том свете грамоты не нужны, они были не нужны и в советское время, но тогда хотя бы было государство!

– Ирочка, я тебя прошу, не расстраивайся!

Засуетился Сергей Павлович, усаживая свою возлюбленную в мягкое кресло.

– Сергей Павлович, – приоткрыла дверь, просовывая большую голову, украшенную белой косынкой, Лиля-танк, – я Грошева привела!

– Грошева? – нахмурилась Ирина Петровна. – Где-то я уже слышала эту фамилию!

Сергей Павлович открыл карту больного, прочитал вслух место работы Егора Павловича Грошева.

– Странно, – подскочила Ирина Петровна, – в этом училище моя внучка учится!

Грошев вошел, вернее Лиля-танк его внесла, санитарка тащила пациента за шиворот, приподымая над полом так, что Егор Павлович едва носками до пола доставал.

– Вот, получите и распишитесь! – удовлетворенно громыхнула она, отряхивая невидимые пылинки с пижамы Грошева.

Егор Павлович припал к стене, со страхом глядя на санитарку.

– Садитесь! – ласково предложил Сергей Павлович, подвигая к пациенту другое кресло.

Грошев сел, но как-то боком и с опаской поглядел вокруг, неожиданно шумно принюхался:

– Колдунами пахнет! – заявил он.

– Колдунами? – оживилась Ирина Петровна.

Грошев взглянул ей в лицо:

– А у вас ее глаза! – сказал он, вспоминая бывшую любовь, испытывая томление и муку.

– Чьи глаза? – потребовала Ирина Петровна, наклоняясь к безумцу, заглядывая ему в лицо.

Грошев неуверенно скорчился в кресле, сложив руки крест-накрест, перебирая длинными пальцами рукава пижамы.

– Я покажу! – сообразила санитарка и метнулась в палату больного.

Через минуту она вывалила на стол главного врача несколько альбомных листов изрисованных хорошо узнаваемыми портретами девушки.

– Кристина! – узнала Ирина Петровна, внимательно рассматривая рисунки.

И выпрямилась, потребовала:

– Что она вам сделала? Ну-ка, рассказывайте!

Грошев покосился в сторону санитарки.

– Лиля из наших! – заверил присутствующих Сергей Павлович. – Только я не уверен, что вы из наших?

Обратился он к Грошеву.

Егор Павлович дернулся, кивнул и коротко рассказал о случившемся.

– Да, Сергей Павлович, – покачала головой Ирина Петровна, – право слово, не знаю, что нам делать!..

Сергей Павлович страдал от излишней заботы одинокой, меланхоличной матери, принадлежавшей к поколению женщин не мыслящих себя без всегдашней опеки о муже и детях. Определив вначале младшего сына, разбившегося в автомобильной аварии на кладбище, схоронив мужа, она организовала постоянную слежку за старшим и теперь единственным сыном, то есть Сергеем Павловичем.