Вот только в изнеможении опадая на смятые простыни, на пощаду рассчитывать не стоило. Адзауро был искушенным, ненасытным, порочным, умелым, каким угодно, но только не милосердным.
Об этом знала я, об этом знал он.
И то, что ночью это был лишь секс без изощренной пытки безжалостным удовольствием, говорило лишь об одном – Адзауро просто меня хотел, меня, а не правду.
Но теперь, когда удовлетворен был голод по мне, а следом и насущный голод остатками остывшего ужина…
– Мне показалось или ты хочешь мне что-то рассказать? – Ироничный, многозначительный, влюбленный, но абсолютно неумолимый взгляд яторийского социопата и усмешка такая, ни разу ни на что не намекающая.
Твою мать!