У греков речь шла о том, что бог может в тебя вселиться в любую минуту, если ему заблагорассудится. Но для этого нужно было очищение. Как, скажем, театр, да? Ведь что такое театр? Это форма массового очищения. Как, впрочем, Олимпийские игры тоже. То есть вот это состояние, когда ты говоришь – «ах!» – это очищение, понимаешь? Это все очень просто на самом деле, и самая главная опечатка такая, как бы сказать, экзистенциальная, которую мы совершаем, – то, что мы воспринимаем это сквозь призму монотеизма.
* * *Это дворец Мочениго, такая фамилия венецианская. И Байрон, здесь живя, написал «Беппо». И я таким образом впервые столкнулся с Венецией: у меня была приятельница, девушка на филологическом факультете, которая писала курсовую работу по «Беппо», было такое задание. И мы с ней вместе это читали. Я был очень молоденьким. И с этого более-менее все началось.
* * *Пастернак в переводах, когда не мог уложиться, он начинал замечательные дела с фонетикой вытворять. Я помню, в монологе Гамлета – To die to sleep, to sleep perchance to dream, и так далее, и так далее, – что он может сделать? Ничего. И поэтому он говорит: «Умереть… Уснуть. И видеть сны?.. Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?»… «Какие сны в том смертном сне приснятся»… И вы уже давите на подсознанку и на все остальные дела. Или так: «Уберите трупы… Скомандуйте дать залп».
* * *В этом доме мадам Паунд встретилась впервые со Стравинским. Там даже есть мемориальная доска. А это вот низкорослое беленькое здание недоделанное – это галерея Гуггенхайма, где все современное искусство. Здесь же, в Венеции, околачивалось огромное количество всякого авангарда двадцатого века. Там довольно много замечательной живописи. Наших немного, разве что Кандинский. Не доходило у нас как-то до этих пределов. Туда надо просто пойти и снять то, что там висит. То есть это то, что в других музеях русский человек никогда не увидит.
* * *