Цитаты из книги «Точка»

в комнате почти ничего не изменилось. Так же выстроились в ряд пять керосиновых ламп на подоконнике, так же летали под потолком десять из двенадцати хрустальных ангелов: ангелы радости и веселья разбились, ангел счастья парил с отбитыми крыльями, а у ангела взаимопонимания небольшая трещина на сердце.

День проходит в режиме «всё для меня». С утра очень кстати пошёл дождь. И я осталась дома. К вечеру подморозило. Мелкие моросящие дождинки превратились в лёд и украсили каждый лист, каждую ветку хрустальными бисеринами.

В уютном дворике возле старого дома на четыре квартиры почернели поздние цветы. Сникли в ожидании неизбежного холода. Тихо. И что интересно, возле дома звуки большого города теряются, растворяясь в пространстве. А вместо звуков – тишина, больше похожая на вату. Дом напрягает свои старые стены, дышит сквозь эту ватную тишину и кричит. Я слышу, как звуки растекаются по трещинам, уходят в землю и возвращаются, не найдя слушателей, – вверх, в небо. Там слышат всех.

На кружевной зелени обеденного стола сначала появился миниатюрный блокнот на серебряной цепочке в оправе из слоновой кости, потом белой кружевной птицей опустился блистательный дамский веер. От волнения я встала из-за стола, забыв об опросном листе. Дотронулась до кружев, ощутила их мягкость и податливость. До сих пор я даже и не представляла, как может волновать душу шорох открывающегося веера. Рука сама по себе вдруг одним верным движением распахнула крылья этой диковинной птицы.

Слева на тёмной кирпичной стене колыхались от свежего потока воздуха серые клочья паутины. Теряясь в глубине подвала, они напоминали лица странных существ – безглазые фрагменты чьей-то оборванной жизни. На земляном полу валялись грязно-коричневые женские туфли. Прямо передо мной смеялся вывернутыми внутренностями старый полуистлевший чемодан. Чуть дальше развалившийся рояль ощерился чёрно-белыми зубами клавиш. Вдалеке тускло вспыхнула жёлтым корпусом гитара с мерно трепещущими обрывками струн. А справа, удобно прислонившись к стене, стоял гроб. Самый обыкновенный – красный с чёрными кружевами по периметру.

Хозяйка квартиры остановилась напротив своих окон. Прислонилась к выщербленной, местами неровной стене. Её руки-ветви с любовью гладили эти выбоины – тёмные вены штукатурных трещин. – Слышишь? Дом дышит, он живой. Прикоснись к нему.

Мы с Энн – почти ангелы. Каждую ночь у нас за спиной появляются лёгкие светящиеся крылья. Летим по небу и видим много людей. Со всеми здороваемся. И с нами все здороваются. Здесь никто не разговаривает. Но все друг друга понимают. Удивительно.

В куче картофельных очистков и кожуры от яблок, облитая помоями, кукла неподвижно смотрела на нас уцелевшим синим глазиком. Вместо второго была дырка. А из дырки вылезла толстая зелёная муха. Мы с Энн закричали от страха, потом убежали за угол столовой и поклялись друг другу никому не рассказывать, что видели, как умирают куклы…

Лицо, однако, вступало в явный диссонанс с остальными частями тела: чуть полноватое, с выпирающими скулами и почти совсем без морщин. Жидкая седина волос. И глаза. Слезящиеся, с чуть вывернутыми веками, выцветшие глаза выдавали в ней характер жёсткий и сложный, словно у отставного генерала в ссылке. Генерала, который много плачет.

Полюбовавшись на цветы, я подняла глаза выше. В сумерках казалось, что кошки на подоконнике превратились в маленьких, но грозных сфинксов. А за ними стояла, не двигаясь, чёрная тень.