Интересная, но стремительно устаревшая в интерпретациях книга о советской торговле в 1930-е. Осокина – умный автор, прекрасно работающий с материалом, само исследование выполнено по образу и подобию лучших образцов западной исторической науки, но узнаваемая печать внутреннего восприятия проблем советской истории лежит тяжким грузом на тексте. Самая забавная (трагикомическая скорее, учитывая мрачные последствия) вещь – розовые восторги по поводу рынка, который придет, насытит, разрулит и потекут молочные реки. В предисловии к третьему изданию автор несмело извиняется за такой подход, мол, родовые травмы 90-х повлияли на меня, думалось, что капитализм будет как в странах первого мира, а вот вышло то как, специфически. Но это, одновременно, служит и оправданием, мол, проблемы только с российским капитализмом, а где-то он есть, другой капитализм, обеспечивающий лучше советского социализма нужды широкого читателя. Вера – плохой советчик, особенно против фактов, но переубеждать верующих бесполезно, оставим автора при ее заблуждениях.
По плану этого отзыва я сначала буду долго придираться и копаться в мелочах, а потом попробую объяснить, что эта книга хороша и сильно помогает в понимании 1930-х, возможно и вопреки воле и личным предубеждениям автора. Посмотрим, насколько гармонично увяжутся эти части.
Итак, центральная идея книги откровенно взята из книги Коткина Magnetic Mountain - рынок в 1930-е не исчез, более того – он не ушел в подполье, просто он был частью советской экономики, хотя его старались не замечать (Don’t ask, don’t see). Приоритет Коткина Осокина признает частично и не очень охотно, но шила в мешке не утаишь. Отметим, что симбиоз Осокина понимает несколько иначе, чем Коткин – у того рынок именно часть плана и любого советского хозяйства как такового, а у Осокиной – лишь нелегальная часть и государственные эксперименты а-ля Торгсин.
В первой части книги, которая повествует о разрушении цепочек поставок во времена свертывания НЭПа, Осокина постоянно спотыкается, сбиваясь на пересказ баек без источников, классических страшилок и невероятных историй. Они плохи не сами по себе, а именно отсутствием каких-либо источников. Историями этими нашу публику в конце 80-х – в 90-е так перекормили, что они почти автоматом отсекаются как треп, что естественно является перекосом в другую сторону и познанию истины никак не способствует. Особенно позабавили меня уверения, что при капитализме не бывает перебоев с товарами. Здравствуйте, гречка и яйца, оказывается ваше периодическое удорожание и дефицит нам только кажутся. Но это, конечно, послезнание, а любопытно то, что с одной стороны Осокина пишет про святых частников, которые всех всем обеспечат без перебоев, а с другой – про крестьян, которые откладывают продажу хлеба с целью выиграть от дефицита и роста цен.
В первой части также были странные сбои с мотивировками – попытки государства получить больше зерна у частника в 1927 году в обмен на промтовары по мнению автора вызывали «комбедовский» гнев против кулаков, сдающих хлеб позже и выгоднее, а не против государства, ставящего бедняков и середняков в неравные условия с хитрыми кулаками.
При всей разнице положений тогда и сейчас трудно не видеть и очевидные сходства. Цекубу откровенно напоминает какой-нибудь Госфильмофонд, кормушку для творческой интеллигенции, которая деньги у государства охотно берет, но фигу в кармане держит и недовольство периодически выражает. Правда, тогда снабжение творцов было элитным в том смысле, что их приравняли к высшей норме – норме индустриального рабочего. Иначе воспринимается и прагматизм руководства в вопросах форсированной индустриализации с приоритетом развития военных отраслей. А больше всего меня повеселила вот эта цитата:
В то время как в рыночной экономике рынок подержанных вещей выполнял функцию помощи бедным, в социалистической экономике он превращался в обычную, повседневную практику купли-продажи.
Да, я покупаю на «Авито», и что-то подсказывает мне, что масштабы этого бизнеса прозрачно намекают, что автор ошиблась со своей интерпретацией значения рынка подержанных вещей в рыночной экономике.
В главах о первой пятилетке много концептуальных ошибок, растущих из все того же неверного понимания места рынка в экономике. Советская система распределения не могла быть дополнена частной инициативой в том виде, как себе это представляет Осокина (ее идеи похожи на печально знаменитый троп Латыниной о частном снабжении блокадного Ленинграда). Государство распределяло товары по субсидированным ценам, разрешение перепродажи частником ведет не к росту продаж и насыщению рынка, а к скупке в госмагазинах по твердым ценам и перепродаже через частную сеть по более высоким. Собственно, Осокина постоянно неохотно признает, что чаще всего речь о частной инициативе идет именно о перепродаже по более высоким ценам, а не о торговле новым товаром.
Концептуальные проблемы быстро наращиваются, так как автор цепляет одну за другую. Большая каша с терминами – автор не отличает рынок как механизм установления цен в игре спроса-предложения и наличие на рынке частного капитала, который, ка известно, первым делом попробует рынок монополизировать и игру спроса-предложения прекратить. Я долго думал – почему автор считает предосудительным для советской власти то, что она направляла рабочим на зарплату средства, полученные от покупок рабочими товаров в коммерческих магазинах. Почему так нельзя? Есть ли что-то предосудительное, если работнику Газпрома платят зарплату за счет средств, полученных Газпромом частично из платежей, осуществленных сотрудником же за газ дома или на даче? Это обычное участие людей в разных экономических ролях – на рынке найма и в качестве потребителя.
В недостатки книги стоит записать и проблему с подходом к материалу – он и не хронологический, и не аналитический. Повествование то движется крайне подробно, то перескакивает на несколько лет. От этого весьма странно, что крестьяне то голодают, то наживаются на горожанах за счет активных продаж на колхозных рынках.
Но за спотыкающимся рассказом стоит очень интересное время, сложное, но все же украшенное надеждой на лучшее. Осокина тем и хороша, что пытается быть объективной. Советской власти от царя досталось небогатое наследство (одна эта констатация может быть тяжелейшим ударом для разных хрустобулочников), поэтому они вели игру с тем, что есть. То, что сделали передовые империалистические державы за сто, СССР должен был сделать за несколько лет, альтернативой было сначала просто падение советской власти, а потом и полное уничтожение (планы которого не замедлили оформить нацисты). Потребительские товары в такой ситуации не были приоритетной областью развития. Необеспеченный тыл в виде нестабильных поставок зерна привел к непростым решениям в деревне, свертыванию частных поставок зерна в города и заметному ухудшению снабжения населения в годы первой пятилетки. Но тут надо смотреть на ситуацию несколько иначе. Иные организационные принципы, которые внедрял Сталин а) позволили создать промышленность в СССР б) позволили снабжать население. Вопрос стоит не в том, что какая-то часть окончилась провалом, а в том – насколько эффективно работала и первая часть воплощенной системы (промышленность), и вторая (распределение). Книга Осокиной как раз показывает то, что советская лубочная история не выносила на передний план – что реализация экономического прорыва далась куда сложнее и менее линейно, чем ожидалось. Но эти сложности, трудности и жертвы неожиданно добавляют веса и важности достигнутому результату.
При этом Осокина показывает, что достигнут результат был практически подвижниками. В СССР в 30-е существовала иерархия снабжения, элита получала улучшенную норму индустриального рабочего плюс некоторые бонусы, но элита была микроскопической, несколько тысяч человек, а уровень их обеспеченности едва дотягивал до нижнего слоя среднего класса США.
Осокина позволяет читателю посмотреть на ситуацию с нескольких неожиданных ракурсов. Сначала оказывается, что заметное число раскулаченных, отправленных в качестве спецпоселенцев на стройки социализма, стали снабжаться по лучшим нормам в стране – индустриальных рабочих, в отличие от тех, кто остался в деревне. А дальше автор задает вопрос, которого сама испугалась. Во время продовольственных трудностей середины 30-х, когда сводки НКВД фиксируют локальный голод среди единоличников (т.е. не вступивших в колхозы крестьян, которых было еще достаточно много), в том числе со смертельными исходами, урожай был примерно таким же, как и в 1932/1933, когда произошли события, известные по современному политическому дискурсу как «Голодомор». Осокина спрашивает – почему в 1933 голод был таким сильным, а в 1936 локальным и в масштабах страны нестрашным при одинаково плохих урожаях? Я бы сказал, что есть простой (что не означает правильный) вариант ответа – масштаб проблем 1932/1933 преувеличен сейчас в политических целях, в том числе из-за военного противостояния, однако стоит бояться простых ответов, вот и автор делает именно так.
Когда автор переходит к нормализации ситуации, она меняется сама по себе или по воле руководства страны. Мол, Сталин был против карточек, поэтому он их взял и отменил. Думаю, что желания Сталина было бы мало для подобных действий. Дело, пожалуй, в том, что переход к открытой торговле и «жить стало лучше, жить стало веселей» (со всеми срывами, рецидивами и все время возникающими локальными трудностями) стал возможен потому, что в СССР появилась в годы первой и второй пятилеток промышленная база для производства продовольствия (плюс хорошие урожаи в колхозах, которые сдавали государству предсказуемые объемы продукции).
У Осокиной есть интересная книга про Торгсин , на которую я, к сожалению, не написал отзыв. Но и в данной книге Осокина сделала вставную главу про эту организацию, которая выкачивала из населения золото и ценности в обмен на дополнительное продовольствие для финансирования импортных закупок. Осокина намекает, что ценности пошли на гиганты первых пятилеток, но тут есть некоторая натяжка – гиганты строили в первую пятилетку, а ценности извлекали заметно позже. Если играть в эту игру, то можно сказать, что ценности Торгсина скорее пошли на создание во вторую пятилетку тех производств в легкой промышленности, которыми сталинское руководство пыталось сделать жизнь лучше и веселее, т.е. в известной мере возвращая ценности населению же.
Удивительно видеть то количество упертости и творческой энергии, которыми обладало сталинской руководство. Цель впереди, постоянное экспериментирование в формах достижения, смена организационных принципов, борьба с привилегиями на местах. Кстати, насколько я понимаю, вынужденный опыт первой пятилетки с переносом акцента с потребления дома на обеды в общественных столовых крайне пригодился в блокаду, когда именно эта форма позволила нормализовать то, что еще можно было нормализовать в осажденном городе.
Любопытно и то замечание Осокиной, когда она пишет об отсутствии связи между экономическими преступлениями и идеологическим противостоянием режиму. Видеть эту связь, по мысли автора, значит солидаризироваться с подходом НКВД. У меня была такая же реакция на умопомрачительные построения Петроун , которая видела крамолу везде, рассказывая о советских праздниках.
Осокина много раз упоминает книгу Аллена , которая, судя по всему, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Он показал, что советская индустриализация, при всех огрехах, была, похоже, единственным вариантом, который позволял создать вторую экономику мира. Если раньше можно было писать в гневном тоне или сочинять благоглупости про частника, который придет и всех спасет, теперь это надо делать как минимум с оглядкой.
В сухом остатке у нас есть рассказ о том, через что пришлось пройти советским людям перед войной. Смена условий, постоянные перебои со снабжением в городах и голод в деревнях, временные улучшения со сбоями, невероятное быстрое увеличение жителей в городах, ухудшение жилищных условий, военное положение, затем война со всем ее размахом, а потом восстановление всего заново. И на все это хватило запала, сил и энтузиазма несмотря ни на что. Полученный результат от этого еще больше поражает.
P.S. В связи с верой автора в рынок не могу не вспомнить знаменитую книгу Поланьи , в которой он убедительно пишет о том, что рынок - это сложное рукотворное явление, для функционирования которого нужно много усилий, как на старте в виде разрушения традиционных экономик, так и в процессе в виде антимонопольных институтов. Если бы это понимали наши реформаторы...
