– Я предлагаю поручить доклад Дюбаррану, – ответил за него Вадье. – Что скажешь? Я готов помочь, – эти слова обращались уже к потенциальному докладчику, сидевшему чуть в отдалении от своего председателя. Тридцатитрехлетний Жозеф Дюбарран не был блестящим оратором, но заслужил репутацию безжалостного служителя суровых законов республики, за что пользовался особой благосклонностью Вадье.

– Хорошо, – кивнул Дюбарран. – Когда нужен доклад?

– Не стоит затягивать, – вмешался Колло. – Пары дней хватит на подготовку речи?

– Думаю, да, – поразмыслив, отозвался Дюбарран.

– Вот и отлично, – одобрил Колло.

– Итак, – продолжал подытоживать Барер, – 7 вантоза Конвенту будет представлен доклад о заговорах в республике от имени Комитета общей безопасности. Можно считать, что первый вопрос повестки дня решен. Осталось лишь определить стратегию борьбы против экстремистской фракции.

– Уверен, что и тут у Сен-Жюста готов план действий, – злая ирония, послышавшаяся в тоне Робеспьера, заставила членов правительства недоуменно переглянуться: они привыкли считать этих двух не только единомышленниками, но и друзьями.

– Верно, – ответил Бийо-Варенн за Сен-Жюста. – У Сен-Жюста есть план, и еще какой!

Неподкупный с интересом обернулся к молодому человеку, с самодовольным видом поднявшемуся со своего места.

– Идея принадлежит не мне, – скромно начал он, – а члену революционного комитета Руана. Однако прежде, чем представить ее на суд Комитетов, позволю себе краткую преамбулу. Почему так трудно выступить против Эбера и других сторонников экстремистской политики? Потому что они полностью завладели умами народа, выставляя себя в качестве единственных выразителей его интересов. Чтобы одержать над ними верх, мы должны отнять у них это почетное звание. Мы должны стать еще большими экстремистами, еще большими революционерами, чем они.

Вадье не спускал с оратора внимательного взгляда чуть прищуренных глаз.

– Он прав, черт его побери! – прошептал он на ухо Амару.

– Именно об этом я и подумал, когда прочитал предложение патриота из Руана, – продолжал Сен-Жюст. – И поддержка коллег, находившихся в это время в Комитете, убедила меня, что я на правильном пути.

При этих словах Карно нахмурился. Уж он-то точно был далек от того, чтобы поддержать не только абсурдную, но и опасную идею Сен-Жюста.

– Идея состоит в том, – говорил Сен-Жюст, – чтобы предложить Конвенту принять два декрета, первый из которых постановил бы конфисковывать в пользу республики все имущество подозрительных граждан, подвергшихся аресту, а второй распределял бы его между неимущими патриотами. Как видите, все очень просто. Уверен, что подобное предложение, исходящее от правительственных Комитетов, заставит санкюлотов отвернуться от эбертистов и ослабит их поддержку в народе.

Одобрительный шепот стал ответом на предложение Сен-Жюста.

– То, что надо! – Вадье не смог сдержать возглас восторга. – Прекрасно придумано!

– Считай, что дело сделано, – шепнул Колло на ухо Сен-Жюсту. – Комитет общей безопасности – наш.

– Подожди, у нас еще нет поддержки Комитета спасения, – так же тихо ответил Сен-Жюст. – Он беспокоит меня куда больше.

– Считаю нужным повторить еще раз… – возвысил голос Карно.

– Я же говорил! – шепнул Сен-Жюст Колло.

– … что это предложение опасно и противоречит основным принципам республики: свободе, счастью граждан и праву владения имуществом. Мы не можем позволить себе пренебречь всем, за что боремся вот уже пятый год, ради победы над жалкой кучкой экстремистов. Священные и нерушимые права человека должны остаться священными и нерушимыми!

– Сдается мне, что Карно, все свое время посвящающий борьбе с врагом внешним, плохо представляет себе опасность, которую представляет враг внутренний, – наигранно-добродушным тоном проговорил Бийо. – Мы имеем дело не с жалкой кучкой экстремистов, как изволил выразиться дорогой коллега, а с силой, отправившей десятки депутатов на эшафот.

– Все средства хороши, если это приведет к желанной цели, – философски заметил Барер. – Провозгласить – еще не значит применить, не так ли? – небрежно бросил он.

Сен-Жюст слегка улыбнулся и еле заметно кивнул.

– Барер прав, – откликнулся Амар. – План хорош, во всяком случае, ничего другого у нас нет.

– Нас будут судить не только по нашим делам, но и по нашим принципам, – проговорил сидевший рядом с Карно член Комитета общественного спасения Робер Ленде, за этот вечер еще не проронивший ни слова. – Эти декреты покажут другой образ революции, и этот образ испугает наших друзей и обрадует наших врагов, ибо он отвратителен. Я не стану голосовать за это предложение.

– Я тоже, – отозвался Приер.

– К счастью, среди нас еще остались благоразумные люди, – с облегчением выдохнул Карно.

– Что скажешь ты, Робеспьер? – спросил Барер, чувствуя, что выиграть эту партию им будет куда сложнее, чем представлялось вначале.

– Идея мне нравится, – холодно заметил тот. – Только вот представлять эти два декрета надо не в один день. Пусть депутаты свыкнутся сначала с мыслью о конфискации имущества, и тогда, декады через две, мы представим декрет о его перераспределении.

– У нас нет времени, – в тон ему, таким же спокойно-ледяным голосом возразил Сен-Жюст. – Я согласен разделить декреты не более, чем декадой. Через пару декад с фракциями должно быть покончено.

– Ты что, в самом деле, надеешься свалить таких титанов, как Дантон и Эбер, за две декады?! – хихикнул Вадье. – Ну-ну…

– Чем раньше это случится, тем меньше вреда они принесут республике, – парировал оскорбленный его насмешкой Сен-Жюст.

– Предлагаю перейти к голосованию! – возвысил голос Колло, желая положить конец опасным прениям. – Кто из членов Комитетов высказывается за предложение Сен-Жюста?

Десяток рук взлетели вверх.

– Против?

Карно, Клод Приер, Робер Ленде, отвечающий в Комитете общественного спасения за снабжение страны продовольствием, а также Лавиконтери и Гуффруа из Комитета общей безопасности подняли руки и тут же опустили их, осознав свое поражение. Вадье нахмурился: эти двое видели его позицию и осмелились открыто пойти против него.

– Прекрасно! – Барер не скрывал торжества. – Осталось лишь назначить дату двух речей Сен-Жюста об имуществе заключенных.

– Я готов выступить на следующий день после Дюбаррана, – отозвался Сен-Жюст.

– Итак, 8 вантоза, – поставил точку в дискуссии Барер.

– Что до твоего второго выступления, – заметил Бийо-Варенн, – то мне кажется, что оно должно быть сделано до 16 вантоза, пока ты еще занимаешь кресло председателя Конвента. Это избавит нас от лишних дискуссий.

– Здравая мысль, – поддержал его Колло.

Робеспьер с сомнением покачал головой:

– Слишком рано.

– Я сделаю второй доклад через несколько дней после первого, – заверил Сен-Жюст, не обращая внимания на слабый протест Неподкупного.

– Что ж, – Вадье поднялся со своего места. – Похоже, мы обо всем договорились. Покойной ночи.

И не произнеся больше ни слова, он покинул Зеленую комнату. Члены Комитета общей безопасности последовали его примеру.

Уход полицейского Комитета несколько разрядил обстановку. Восемь членов Комитета спасения почувствовали себя среди своих.

– Ты был очень неосторожен с Вадье, – с укором сказал Барер Сен-Жюсту, сказал громко, чтобы слышали все.

– Он тянет одеяло на себя, – покачал головой молодой человек. – Мы не должны этого допустить.

– И все же вы одобрили представление его Комитетом доклада Конвенту, – осуждающе возвысил голос Робеспьер, поднимаясь со своего места и подходя к Бареру, Колло, Сен-Жюсту и Бийо-Варенну, все еще сидевшим за столом.

– А что нам оставалось? – развел руками Бийо. – Будь его воля, он немедленно отрубил бы Дантону голову. Только так можно было получить его согласие на борьбу с эбертистами.

– Ошибаешься, Бийо, – вступил Карно. – Вадье – умный политик. Он не хуже нас понимает, что за Дантона браться не время, если за него вообще стоит браться.

Колло и Сен-Жюст хмуро переглянулись.

– Он бы и так согласился, – продолжал Карно. – Он блефовал, и мы поддались на его блеф.

– И все-таки ты сказал слишком много, Сен-Жюст, – повторил Барер свой укор. – С Вадье надо быть осторожным. Вы видели, кто заправляет в Комитете безопасности. Без его согласия там не принимается ни одно более или менее важное решение.

– Однако Гуффруа и Лавиконтери проголосовали против, – заметил Ленде.

– Гуффруа не задержится в Комитете, – заверил его Барер. – Мы как раз сегодня вечером говорили об этом с Вадье. Старик хочет вышвырнуть его, и что-то мне подсказывает, что он этого добьется.

– Главное, что победа осталась за нами! – сообщил Бийо-Варенн, довольно потирая руки. – Мы получили от старого лиса все, что хотели.

– Вы торопитесь, – повторил Робеспьер, переводя взгляд с Бийо на Сен-Жюста, – вы оба очень торопитесь.

– Мы слишком долго оставались в стороне, – возразил Сен-Жюст. – Необходимо наверстать упущенное. Борясь друг с другом, экстремисты и снисходительные ослабляют Комитеты. Победившая фракция принялась бы затем за нас.

– Покажешь мне свой доклад? – спросил Робеспьер.

– Ты услышишь его в Конвенте, если, конечно, соблаговолишь явиться на заседание, – резко ответил Сен-Жюст. – Уже две декады ты носа из дома не показываешь.

– Я неважно себя чувствовал.

– Однако сейчас ты в прекрасном здравии, – заметил Барер.

– Моя поддержка в борьбе с Эбером вам не нужна. А больше в Конвенте на данный момент ничего не происходит. Но вот с твоей речью, Антуан, я хотел бы ознакомиться заранее…

– Не доверяешь мне? – подозрительно спросил Сен-Жюст. – Опасаешься, что достанется дантонистам?

– Именно, – сухо кивнул Робеспьер. – Боюсь, что ненависть к ним слишком увлечет тебя и испортит впечатление от доклада.

– Не стоит беспокоиться, – заверил Сен-Жюст. – Я не отступлю от намеченной Комитетами политики не трогать дантонистов. Пока не трогать, – добавил он.

– Как знаешь, – Робеспьер отвернулся и направился к выходу. – До свидания, граждане, – бросил он, не оборачиваясь, и вышел.

Из приемной раздался сухой грудной кашель, продолжавшийся не менее тридцати секунд, смешиваясь со стуком каблуков о паркет и эхом отлетая от стен пустого зала.

– Какая кошка между вами пробежала? – спросил Бийо Сен-Жюста. – Еще какой-то месяц назад вы казались лучшими друзьями.

– Месяц назад я был в Северной армии, – нехотя ответил Сен-Жюст. – А после возвращения с трудом узнал Робеспьера. Он снова сошелся с Демуленом, и эта дружба не пошла ему на пользу.

– Ах вот в чем дело! – воскликнул Барер. – Кстати, за что вы с Камиллом так ненавидите друг друга?

– Это давняя история, – уклончиво ответил Сен-Жюст, давая понять, что тема закрыта.

– Я заказал кабинет в «Прокопе», – наигранно-беззаботным тоном сказал Бийо, стараясь разрядить обстановку. – Хотите присоединиться?

– Охотно, – отозвался Барер. – Ты пойдешь? – предложил он Сен-Жюсту. – Заодно и обсудим твой доклад.

– Нет, – ответил молодой человек. – Пойду домой. Сегодня был тяжелый день. Речь почти готова, так что обсуждать нечего.

– Я с вами, – сказал Колло.

Карно, Приер и Ленде сделали вид, что не слышали приглашения. Впрочем, зная, от кого оно исходило, не трудно было догадаться, что к ним оно не относилось.

Через десять минут Зеленая комната опустела. Тюильри погрузился во мрак.

5 вантоза II года республики (23 февраля 1794 г.)

На следующее утро Бертрана Барера разбудил солнечный луч, просочившийся в щель между плотными шторами и бивший ему прямо в глаза. Было около десяти утра.

– Дьявол, – пробормотал он, резко поднявшись с кровати, и тут же почувствовал, как пол качнулся под его ногами, а к голове прилила кровь, наполнив ее свинцом.

– Черт бы побрал Колло, – снова выругался Барер, схватившись за голову обеими руками.

Ужин в «Прокопе» затянулся до трех часов утра, и любитель выпить Колло д’Эрбуа, не переставая, подливал бордо в бокалы коллег. Предчувствуя, что утро не будет ранним, Барер, вернувшись, велел камердинеру отменить утренний прием. Тогда же, видимо, он попросил не будить его. Этого Барер уже не помнил, но догадался по тому, что камердинер не появился на пороге его спальни, как всегда, в восемь часов.

Посидев пару минут на кровати и приведя в порядок мысли, Барер вспомнил, что намеревался поговорить с Давидом. Как и предсказывал Вадье, на вечернем заседании Комитетов художник не появился. Барер всегда считал, что живописец Давид был избран в Комитет общей безопасности по недоразумению или, как поговаривали в кулуарах, с целью служить Робеспьеру, его личному другу, глазами и ушами. Вчера Робеспьер присутствовал на заседании, следовательно, глаза и уши Давида были ему не нужны.

Подойдя к окну и отдернув тяжелые светло-голубые шторы, Барер поморщился от яркого февральского солнца, первого вестника приближающейся весны. Он распахнул окно и вдохнул морозный воздух. Это освежило его и придало ясность мыслям. Теперь, когда возникла определенность в политической борьбе, самое время заняться личными делами и приступить к поискам Элеоноры Плесси. Чем раньше он увидится с Давидом, тем быстрее тот начнет поиски и тем раньше Элеонора обретет свободу. Накинув расшитый золотой нитью красный халат, Барер дернул шнурок.

– Давай умываться, – приказал он явившемуся на зов камердинеру.

Через сорок минут Барер де Вьезак, член Комитета общественного спасения и представитель народа в Национальном конвенте, садился в личный экипаж, приказав ехать к особняку Жака Луи Давида, члена Комитета общей безопасности, главы Комитета по идеологии и главного художника Французской республики.

Тридцатишестилетний живописец встретил коллегу радостным возгласом. Не то чтобы они были очень близки, но Давид любил общество умных и живых собеседников, каким являлся Барер. К тому же, тот, наверняка, принес новости о последнем заседании Комитетов.

– Как я рад тебя видеть! – вскричал Давид, чуть ли не бросаясь в объятия вошедшему в салон Бареру. – Прошу тебя, садись! Ты уже завтракал? Если нет, с удовольствием разделю с тобой трапезу.

Художник обрушил на него поток слов и восторгов, удививших и несколько смутивших посетителя. Барер редко захаживал к создателю знаменитой «Клятвы в зале для игры в мяч», той самой картины, над которой Давид работал с самого 1789 года и которая предназначалась для зала заседаний Национального собрания. Именно это полотно, на котором были представлены все самые яркие депутаты начала революции, в том числе и Бертран Барер, и свела последнего с художником. Несколько сеансов позирования повлекли за собой нечастые, но интересные дискуссии, не вылившиеся, правда, в такую крепкую дружбу, которая связывала Давида с Максимилианом Робеспьером или Жоржем Кутоном, еще одним членом Комитета спасения. Тем не менее, они испытывали друг к другу нескрываемую симпатию и взаимный интерес.

Только тут Барер вспомнил, что, торопившись повидать Давида, даже не подумал о завтраке. Несмотря на то, что приближалось время обеда, он согласно кивнул на приглашение хозяина.

Давид довольно потер ладоши и улыбнулся. Его улыбку исказила вздутая левая щека, следствие дореволюционного ранения на дуэли. Этот вечный флюс, оттягивавший вниз губу и деформировавший щеку, мешал Давиду выступать в Конвенте. Его выступления каждый раз были подчеркнуто короткими, и оратору приходилось тщательнее проговаривать слова, произнося их с трибуны. В обычном разговоре дефект речи был почти не заметен, правда, улыбка живописца больше походила на гримасу, но друзья быстро к этому привыкали, а врагов у Давида не было: политических амбиций он не проявлял, а конкуренты-живописцы давно оставили надежду затмить талант и политическое влияние Давида.

Хозяин огромного особняка с просторной мастерской на левом берегу Сены пригласил гостя в столовую. На небольшом изящной работы столе с резными позолоченными ножками их ожидали горячие булочки, джем и кофе.

– Я поздно встаю, – заговорил Давид, намазывая джем на мягкий хлеб. – Так что завтрак в этом доме происходит во время обеда, обед заменен работой в мастерской, а ужин у меня после полуночи. Впрочем, – добавил он, – как у многих из нас.

– Над чем работаешь сейчас? – поинтересовался Барер, стараясь за светской беседой не забыть о цели своего визита.

– Делаю эскизы аллегорических фигур Республики, Разума, Справедливости, Добродетели. Мы же готовим праздник… – ответил художник и тут же осекся.

– Праздник? – удивился гость. – Какой праздник?

– Да так, – отмахнулся Давид, приняв безразличный вид, – ерунда. Провинциальные шествия в честь богини Разума.

– В самом деле? – насторожился Барер. – С каких это пор официальный художник республики увлекается провинциальной самодеятельностью?

– Послушай, – проговорил Давид, – я и так сказал слишком много. Максимилиан просил хранить молчание. Вернемся к этому разговору месяца через три.

– Хм, – покачал головой Барер, – не нравится мне эта история с праздником… К чему такая таинственность?

– Никакой таинственности! – запротестовал Давид, поняв, что слишком много он сказал как раз только что. – Очередная годовщина взятия Бастилии. Робеспьер готовит что-то типа сценария, а я занимаюсь оформлением.

– До 14 июля еще далековато, – пробормотал Барер.

– Мы приближаемся к марту! – вскричал Давид, – а я всего лишь на стадии набросков! Ты даже представить не можешь, сколько времени уходит на подготовку подобных мероприятий!

Он говорил совершенно искренне, и Бареру ничего не оставалось, как согласиться с его доводами. И тут он понял, что судьба сама дает ему в руки возможность заговорить об Элеоноре, не вызвав ненужных подозрений.

– Кстати, – небрежным тоном произнес он, – у меня есть на примете одна модель для твоих аллегорий. Стройна, красива, даже очень красива.

– Я ее знаю? – оживился Давид.

– Возможно, – ответил Барер. – У нее особняк на острове Сен-Луи, она много принимает.

– Уж не об Элеоноре ли Плесси ты говоришь? – на лице художника снова появилась улыбка-гримаса.

Барер притворился удивленным:

– В самом деле! Так ты знаком с ней!

– Я часто посещаю ее салон, кстати, один из лучших в Париже. Единственное, о чем я сожалею, вспоминая аристократическое общество, так это об интеллектуальных салонах. Слишком много политики вошло в нашу жизнь и слишком мало осталось умных и образованных людей, интересующихся искусством и литературой в большей мере, чем ценами на зерно или маневрами французских армий.

– Бурное время оставляет мало места для светских бесед, – согласился Барер. – Мы на войне даже тогда, когда спокойно завтракаем в обществе друзей.

– Вот почему я люблю посещать гражданку Плесси. Она умеет вести беседы и очень удачно подбирает гостей. Редкий талант, почти потерянный в нашем обществе после эмиграции аристократов.

– Ой-ой, – лукаво улыбнулся Барер, – если бы эти слова исходили не от тебя, я бы сильно засомневался в париотизме произнесшего их.

– Оставь! – отмахнулся Давид. – Мы оба знаем, что это правда. Франция потеряла изящество. Но, – он поднял вверх указательный палец, привлекая внимание собеседника, – кое-что она и приобрела. Подобной свободы выражения искусство не знало со времен Ренессанса. Мы творим нечто совершенно новое, мы создаем новое общество, Бертран. Правда, результатами насладимся уже не мы.

– Как знать, – протянул Барер. – Посмотри, сколько сделано всего за несколько лет!

– Но сколько еще осталось! – возразил художник. – Иногда мне страшно от одной мысли об этом. Как бы ноша, которую мы взвалили на себя, не оказалась слишком тяжелой для наших плеч.