К настиному дню рождения Пашка готовился неделю, наверное, не меньше. Искал в подарок нейроспутник. Вещь классная: генератор ресурсных состояний широкого спектра – курорт, мягкая кровать, Александрийская библиотека, личный тренер, медицинский кабинет и всё, что захочешь ещё. Коробочка – чуть побольше, чем миксер. Пашка немного побаивался, что, встроив нейроинтерфейс в свою когнитивную матрицу Настя и видеть его не захочет. Но ведь гаджет, какой бы он ни был, всё-таки игрушка. С ним не поговоришь, не обнимешь, и уж тем более не обсудишь последний фильмец. Интеллектуальных помощников Пашка в счёт не брал: с ними скучно, только погоду спрашивать да оставлять поручения по дому. А вот нейроспутник…

Конкретно этот, последнего поколения, невидимый и невесомый, можно было добыть только в экспериментальной лаборатории НТИ 3.0 – платформе Национальной технологической инициативы, в глубинах Сколково. Туда так просто не проберёшься – пробовали с ребятами, но патрульные дроны их засекли, вежливо поводили по туристическому маршруту, но ни в Сколтех, ни в Институт инноваций не пустили. А тут в мессенджере объявление квакнуло: по защищённому каналу кто-то предлагал нейроспутник за приемлемую цену. Новый, самый модный, прошитый именно так, как и хотел Пашка. Ехать, правда, надо было на Кудринскую площадь, минут тридцать, а отец вчера забрал ключи от машины. Зато мать – спасибо, мамулечка! – оставила карточку для беспилотника Яндекса с кучей кредитов: хоть в Переделкино езжай, хоть в Тулу, хоть по четвёртому кольцу круги наматывай.

– Маман, ты у меня класс! – обращаясь к отсутствующей родительнице восторженно сказал Пашка. Она у него и вправду молодец: ещё студенткой медвуза волонтёрила в той самой больнице на Коммунарке, которая потом стала Всероссийским вирусологическим центром. Сейчас она наверняка в своей лаборатории, шаманит над очередной вакциной. Со времён COVID’а в 2020-2021 годах, человечество еще трижды подкашивали эпидемии, правда, не такие страшные: африканская корь 2023 года, европейская белая холера 2025 и в 2028 году – вспышка оспы в Китае и Корее. С тех пор маленькие злобные недруги человека попритихли. Хотя вот мать говорила, что несколько случаев чумы уже обнаружили в Москве, но: «Паша, ты проведи ватной палочкой где-нибудь за батареей и сделай посев: чума, тиф, туберкулёз – всё вырастет». Он в детстве так и сделал: но выросла одна плесень.

– Зелё-ё-ё-оная, – нараспев сказал Пашка, вспоминая. Сначала зелёная, потом – чёрная, потом – белая… Или наоборот. А потом она стала коричневой и мёртвой: тоненькая плёночка гадости поверх агар-агарового желе. Оказалось, что вирусы и бактерии с одной стороны, ужасно опасны, а с другой – хрупки и нежны. Умирая же, они превращаются в безопасную и довольно гнусную плёночку. Фу. Именно с этого момента Пашка потерял к ним интерес и занялся тем, что увлекало его больше – чистой семантикой. Или, говоря проще – машинным обучением.

Компьютерный лингвист – профессия для счастливых. Каждый день приносил забавные истории, море позитива, нелепицы и несуразицы, достойные занесения в скрижали опыта. Глупенькие нейросети целыми днями так и вертелись вокруг Пашки как дети вокруг учительницы, забрасывали его «почемучками», рассказывали машинные истории, на уроках традиционно путали собачьи мордочки и маффины с изюмом. Забавная у него работа, конечно – цифровой детский сад. В глубине души хотелось всегда большего, доступа к «великим» сквозным технологиям, освоению космоса, инженерии больших данных. Но раз за разом Пашка проваливался и на Отборе НТИ, и на технических Олимпиадах, и в интенсивах УНТИ тоже не блистал. Потому все заработанные кредиты, в том числе и студенческую стипендию, он тратил на обучение. Сейчас вот как раз пропускал стоившую недельной зарплаты лекцию Татьяны Черниговской. Точнее, андроидной нейросети, созданной по матрице великого семантика, основательницы Школы метаанализа естественного языка – ШМЕЯ. Но у Пашки было оправдание: гаджет для Насти, чудом появившийся в поле зрения.

Браслет на левой руке пиликнул, уведомляя, что такси уже стоит у подъезда, и, хотя водитель может ожидать пассажира бесконечно долго, пока не сядет батарея, лучше всё-таки поторопиться. Пашка накинул куртку с ярко-зелёными буквами Sk (никто не может запретить мечтать человеку) и ссыпался по лестнице вниз. Кроссовки едва успевали восстанавливать баланс. Красно-белый беспилотник подмигивал огоньком на панели, показывал маршрут, торопил пассажира: хотел ехать. До Кудринской площади долетели вмиг: Кутузовский проспект стал одним из первых в Москве, где ввели систему интеллектуального трафика, и полоса беспилотников оказалась почти пустой. Вторая, кстати, тоже. С опережением на пять минут Пашка залетел в лифт высотки и только тут подумал, что стоило бы пешком. По слухам, шесть старинных домов наполняли привидения, перегрызавшие электрокабели; вполне реальные крысы, замурованные в заваренных наглухо мусоропроводах; мрачные старушки за сто лет, поджидающие на площадках неосторожных гостей и утаскивающих их к себе пить чай. Мрачными историями обрастали высотки с каждым годом. Говорили, что не только под МГУ а и под каждой из них стоят хладогенераторы, замораживающие почву. Отключи их – и здание рухнет в момент образовавшуюся болотину.

Трекер вёл Пашку всё выше, пока не замигал перед лестницей, выводящей на крышу.

– Однако, – Пашка сразу представил себе заигравшегося в киберразведчика пацана, чей отец работает где-нибудь в Иннополисе: привёз сынку игрушку, а тот не оценил и хочет загнать. Нагорит придурку, как пить дать – нагорит. Пашка улыбнулся и полез на крышу.

***

Продавец нейроспутника носил костюм, будто скроенный вслепую портными по описаниям одежды начала двадцатого века: добротный черный пиджак, по-своему даже элегантный, был нелеп; брюки – слишком широки и мешковаты. Кудрявые волосы незнакомца, начинавшиеся где-то на макушке, плавно опускались до середины ушей и концы их растворялись в воздухе. Водянистые глаза. Тонкие пальцы с плоскими прямоугольными пластинками ногтей. Мощная грудная клетка – если, конечно, пришелец не подбил костюм eva-пенкой на манер Бэтмена. Остроносые ботинки, левый выпачкан то ли в какой-то белой глине, наподобие каолина, то ли в птичьем помёте. Правый – в коричневом и уже потрескавшемся иле. Пашка даже разглядел волокна зелёного мха.

Особенно неприятен был рот: щелеватый, острозубый. Каждая улыбка будто насильно прорезала кожу лица – трескалось это лицо вдоль и чуть наискось, а потом вновь зарастало так, что только бледно-серая полоска губ обозначала место бывшей улыбки. Гадкий пришлец, что и говорить. Но водянистые его глаза блестели несомненным умом, а может даже и юмором, пусть и нездоровым, каким-то сладострастно-садистским.

Пропустив Пашку вперед и даже не обернувшись, он закрыл дверь пожарного выхода. Металл лязгнул о металл, и стало ясно, что так просто Пашке уже не вернуться. Главное – не дать понять этому ненормальному, что ты запаниковал.

– Здра… А вы, наверное, итальянец, – наобум ляпнул Пашка, краем глаза заметив пролетавшего мимо почтового дрона: если его сбить, наверняка на крышу в полчаса примчатся почтовики-ремонтники и полицейские. А может и раньше. Только незнакомец этот нипочём не даст прицелится. Да и было бы чем сбивать, собственно: камней на высотке нет, лазерной указки в смартфоне не установлено. Дедова рогатка – раритет смешной и нелепый – в этой патовой ситуации уже не казалась такой нелепой. Вот только лежит она дома на полке, между фигуркой Боббы Фета и капитана Кирка. Безвыходное, в общем, положение, поэтому оставалось Пашке только одно: слушать, что еще там пробубнит этот странный человек, усыпить его внимание и, метнувшись мимо, быстро спуститься по лестнице до жилого этажа. А там уже камеры и люди живые.