Смерти, рождения, драмы и смех.

Седативные танцы у ворот грозовых.

Приходи! Welcome Drink, тебя приглашаю.

На вечеринку здоровых, в корпус больных.

Вадим Сатурин

Корректор Галина Владимировна Субота

© Елена Касаткина, 2022

ISBN 978-5-0055-2464-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Все жалуются на непереносимую жару, а ему нравится. Он всё время мёрзнет. Что-то с терморегуляцией, с сосудами и, наверное, сердце… Но сейчас ему хорошо, на градуснике +28. Он подкатил кресло к окну.

Его окно единственное во всём доме выходит на этот участок сада. Тут и не сад даже, а задворки какие-то. Здесь ничего не растёт. Вся территория благоухает цветами, а здесь три огромных квадратных ямы, словно могилы, ждущие своих покойников.

Старик отвернулся. Да, с видом из окна ему не повезло. Вонь от сбрасываемых в компостную яму отходов, и мухи. Сегодня ночью спать мешал шум. Сбрасывали отходы, потом закапывали. Зачем-то это делали ночью. Может из-за жары?

Он хотел уже откатить коляску, но заметил в углу под забором странное шевеление. Земля вспучилась, просела и провалилась в дыру. В образовавшемся отверстии показался чёрный собачий нос. Нос покрутился в разные стороны, фыркнул и исчез. Тут же высунулись две рыжие лапы и замелькали со скоростью вертолётных лопастей, разбрасывая комочки земли и поднимая облачко пыли. Несколько раз щенок пытался просунуть голову в отверстие, но, убедившись, что оно недостаточно просторно, снова принимался копать. Наконец за черным носом и такими же чёрными глазками в дыру протиснулась вся мордочка, а за ним и туловище. Щенок встряхнулся и, виляя хвостом, направился к могильнику. Ткнув пару раз носом в свежую насыпь, он чихнул, и принялся снова рыть землю. Наконец что-то откопав, он вгрызся в трофей зубами и потащил назад, к забору.

Старик сложил губы трубочкой и шепеляво присвистнул. Щенок остановился и повернул голову в его сторону. Из собачьей пасти свисал синий обрубок человеческой руки с крючковатыми пальцами.

Часть первая

Глава первая

Резкий порыв ветра оживил берёзу, и та приветливо помахала Доре веткой.

– Слезай с окна, а то свалишься, – прокряхтела бабушка, накручивая на палец шерстяную нитку.

– Можно я погуляю, – законючила Дора.

– Едриш-камыш, куда на ночь глядя? – нахмурила бабушка седые брови.

Солнце ещё не коснулось горизонта, но Дора знала, что переспорить бабушку не получится и, вздохнув, сползла с табуретки.

За дверью послышались тяжёлые шаги, и через секунду, издав протяжный вой, дверь распахнулась. В покосившемся проёме показалась грузная фигура.

В деревне деда Матвея любили и уважали. Все. За силищу! Поговаривали, что по молодости мог Матвей быка завалить, а то и медведя. И хотя свидетелей тому не было, ниоткуда взявшаяся легенда вполне могла быть и правдой.

Ещё уважали деда Матвея за его безотказность и готовность всегда прийти на помощь. Был он рукаст и хозяйственен. В деревне такие мужики на вес золота. Их и так-то немного, а из непьющих только он один и есть. Рано схоронившие своих пьяниц-мужей деревенские вдовушки завидовали тихой забитой бабе Нюре, которой не понятно за какие заслуги достался такой стоящий мужик. Все любили деда Матвея. Все, кроме Доры.

– Здорово, Матрёна, – басовито поприветствовал хозяйку дед Матвей и, не дожидаясь ответа, перешагнул порог.

– Здорово, Матюша, – бабка суетливо отшвырнула спицы и ринулась к табуретке. Оттолкнув внучку, пододвинула табурет гостю.

– Присаживайся, дорогой соседушка. Чаем напою.

– Вот, пришёл, как ты просила. Только некогда мне чаи распивать, давай, показывай, что и куда приколотить.

Дед Матвей стянул с головы кепку и зализал ладонью седой пушок. Взмах руки сорвал державшуюся на одной нитке маленькую белую пуговичку. В расщелину рубахи Дора увидела заросший седыми кучерявыми волосками желтый узел пупка. Ей стало стыдно. Как будто подглядела что-то позорное. Она быстро подняла глаза и упёрлась взглядом в пристальный взгляд деда Матвея. Взгляд был тяжёлым и каким-то липучим. Гость сунул руку в карман чёрных, застиранных до серости брюк и вынул из него пряник. Протянул Доре.

– На, угощайся.

Дора не двинулась.

– Что стоишь, как истукан? Бери, пока дают, – грубо прикрикнула бабка. Но Дору сковало непонятное чувство. Или предчувствие? Словно это был не просто гостинец, а что-то особенное, что-то имеющее другой смысл. Смысл, который ей, восьмилетней девочке, пока ещё не совсем понятен.

– Бери, говорю, – бабушка больно толкнула.

Толчок сдвинул наконец Дору с места, и она, пролетев вперёд пару шагов, упала на колени и ударилась носом о табуретку. Удар был не сильным, но рыдания вырвались из Доры, а над губой повисла тёплая струйка крови.

– Зачем ты так, Матрёна? – посетовал на бабушку дед Матвей и положил тяжёлую ладонь на голову девочки. Дора съёжилась и вжала голову в плечи. – Вот и нос разбила. Неси полотенце.

– Ох, – всплеснула руками Матрёна и закрутилась на месте.

– Да не охай ты, холод нужен.

– Где я в жару холод возьму? – развела руками Матрёна.

– Тряпку окуни в ключевую воду и неси сюда. – Дед Матвей провёл рукой по каштановым кудряшкам девочки.

– Вода-то утренняя, уж теплая, поди… – топталась на месте бабушка.

– Беги к колодцу, от вас недалече.

– Ага, ага, – закивала провисшим подбородком Матрёна и, переваливая округлые бока, вышла из хаты.

Дед Матвей положил на стол пряник и глянул в окно. Матрёна передвигалась с трудом. Измученные артрозом колени стопорили шаг. Не скоро вернётся. Матвей удовлетворённо крякнул, и, согнувшись, провёл рукой Доре сначала по голове, потом по спине. Через тонкую бязь кофточки Дора чувствовала сухую кожу ладони, которая, достигнув края распашонки, нырнула под ткань и стала царапать ей спину.

– Донюшка, доня, – приговаривал полушепотом дед Матвей, наглаживая спинку девочки. Его голос стал хриплым, неприятным, пугающим. Доре хотелось стряхнуть ласкающую руку, но она не могла пошевелиться. Какая-то неведомая сила парализовала её, и она продолжала стоять и хлюпать носом, выпуская алые пузыри.

Наконец дед Матвей вынул руку и снова глянул в окно. Матрёны не видно. Он подобрал упавший табурет, сел, и притянул девочку к себе. Нос Доры упёрся в разъехавшиеся полы рубашки, как раз в тот самый, затянутый седыми волосками пупок. Запахло тухлятиной.

– Донечка, доню, – хрипел над головой дед Матвей, елозя на табуретке, как уж на сковороде. Было страшно, было противно, но Дора ничего не могла сделать, каменное тело не слушалось, только красная клякса на жёлтом пупке меняла свою форму.

Время ползло улиткой, и стучало в ушах Доры набатом. Но вот дверь открылась и на пороге появилась Матрёна. Дед Матвей замер, рука ослабла и сползла с головы девочки.

– Не плачь, милая, – Дед Матвей отстранил Дору. – И что ты, Матрёна, так долго? Еле успокоил внучку твою. Ну вот… Рубашку испачкал. – Матвей подтолкнул Дору к бабушке. – От Нюры теперь достанется.

– Ох-ох-ох! – запричитала Матрёна. – Давай застираю.

– Не надо! Пойду. В следующий раз загляну. – Дед Матвей встал, подобрал со стола пряник, сунул Доре в ладошку и больно сжал ей пальцы.

Ночью Дору мучили кошмары. Снились толстые белые черви, вылезающие из её живота через пупок. Она проснулась рано, вся мокрая.

– Да у тебя температура, – бабушка покачала головой и пошла заваривать липовый цвет.

С температурой Дора провалялась неделю. За это время дед Матвей в их доме больше не появлялся. Лето заканчивалось, и Дора вернулась в Москву к родителям. Постепенно она успокоилась и даже подумала, что всё, что произошло в тот вечер, ей померещилось из-за температуры.