Редактор Светлана Анатольевна Иванова

Корректор Галина Владимировна Субота

© Елена Касаткина, 2023

ISBN 978-5-4498-7403-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Самое непростое в жизни – понять, какой мост следует сжечь, а какой перейти.

Эрих Мария Ремарк

Моим родителям посвящается

ПРОЛОГ

Деревянный цилиндр с глухим стуком отлетал от рыхлого тела. Говорят, у пьяного чувство боли притупляется, а ей хотелось, чтобы он чувствовал, не просто чувствовал, а изнывал от каждого прикосновения. Она принялась с удвоенной силой колотить скалкой по обнажённой спине. Бить инвалида – жестоко. Она не была жестокосердной. Тамара размахнулась и в последний удар вложила всё, всё, что накопилось за сорок лет совместной жизни. Удар пришёлся в межлопаточную часть, по хребтине. Если бы по голове, то и убила бы… наверное. Пьяный вздрогнул, на мгновение пришёл в сознание, ухнул и отключился.

Утром, проспавшись, Феликс привычно потянулся за костылём, но саднящая меж лопаток боль остановила порыв. Что за чёрт? Тело ныло и болело, как будто его всю ночь колошматили.

– Тамара! – крикнул в пустоту. Низкий голос сорвался на хрип.

– Чего тебе? – В дверном проёме показалось заспанное лицо жены. Хрупкая сутулая фигура в ночной рубашке прислонилась к косяку. Несмотря на шестой десяток, его Тамара всё ещё хранила остатки былой красоты. Чёрные, как смоль волосы только слегка подёрнулись сединой, но глаза, красивые, тёмные, жгучие, от разбегающихся в стороны лучиков морщин только выиграли – приобрели загадочность.

– Пить дай.

Тяжёлые шлёпанцы прочмокали линолеум коридора от комнаты до кухни.

«Тсссс», – предупредил кран, перед тем, как выплюнуть застоявшуюся порцию воды. Слить? Ещё чего! Проспиртованный дешёвой водкой и самодельным коньяком организм (Коньяком?! – Тамара усмехнулась. – Бурда из виноградных выжимок!) уже вряд ли чем отравишь.

Тапки прошаркали обратно в комнату, залитую через дуршлаг занавески ярким молдавским солнцем.

Новый день – всего лишь кадр киноплёнки, которую безжалостно сотрёт время, случайный эпизод в хронологии бессмысленного движения, называемого жизнью.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Растянув до предела меха, гармонист на мгновение замирает, обводит загадочным взглядом публику и резко сжимает, выдавливая знакомую мелодию.

– Эх! – в унисон гармони протяжно вскрикнул бородатый мужик, толкнул локтем в бок рядом сидящую женщину с высоченной халой на голове и весело затопал под столом ногами.

Отодвинув лавку, гости, как по команде, цепочкой начинают выбираться в центр комнаты.

Застучали каблуки, заскрипели половицы, завизжали дамы, запыхтели мужики. Все кинулись в пляс, как будто только и ждали этого «эх!».

Сразу становится жарко, воздух наполняется запахом пота, сладких духов и чеснока. Чеснок источает гора индюшачьих ног на расписном металлическом подносе.

Хозяйка поставила пышущее ароматом блюдо на стол перед молодыми. По обилию острых специй можно легко угадать руку кухарки. Любовь Филипповна приправляла чёрным перцем всё, вплоть до салата оливье на Новый год. И свадьба не стала исключением.

Рыжий соус, сдобренный не только чесноком, но и всё тем же чёрным перцем, заколыхался из стороны в сторону и выплеснулся тонкой струйкой на белую расшитую гладью скатерть, добавив к рисунку жёлтое в чёрную крапинку пятно.

Вздох досады вырвался из груди хозяйки. Смочив собственной слюной край кухонной салфетки, она попробовала оттереть пятно, хотя знала, что томатная отметина не отстирается, и скатерть скорей всего придётся выкинуть.

Ну и чёрт с ней, с этой скатертью! Жалко, что ли? Тут такое событие.

Любовь Филипповна пододвинула блюдо, прикрывая им размазанное пятно. Вот так, и не видно совсем. Махнула полотенцем. Села на край лавки.

Томочка! Её девочка! Доченька! Любимица! Её первенец! Долгожданный! Спасительный!

Любовь Филипповна окинула взглядом всех своих отпрысков, а их у неё немало – семеро. Толька, Шурка, Юрка, Витька – вон какие взрослые уже. Шурик с Толиком в её породу, Юрка с Витькой похожи на мужа, Василия. Ниночка с Люсей – девчонки ещё совсем, тоже такие разные. Но самая любимая, конечно же, Томочка. И это понятно.

Любовь Филипповна вздохнула, вспоминая своё печальное прошлое. Если бы не Вася, что бы с ней сталось…

Двадцать пять лет прошло, а всё живо в памяти. Двадцать пять лет назад она вот так же, как теперь её дочь, сидела в белом платье за празднично накрытым столом, не в силах поднять глаза на новых родственников и их гостей. Люба была очень стеснительной. Да и гордиться особо было нечем. В её жилах текла «голубая кровь», что старательно скрывалось от вездесущих соседей и знакомых. В то время быть потомком аристократического рода, да ещё и немецкого – чуть ли не преступление, и Люба была благодарна Николаю за то, что он не побрезговал, не испугался, ни разу не попрекнул, а взял её замуж.

Родословной не попрекнул, да, но повод для упрёков всё же нашёлся. И не только упрёков. Сколько побоев вынесла Люба за пять лет совместной жизни, знает только она одна. А всё из-за того, что никак не могла Люба забеременеть. Уж до чего охоч был Николай до любовных утех, а всё мимо… Знала Люба и то, что супруг её ни одну юбку не пропускает, но молчала, не смела и слово поперёк сказать.

– Пустоцвет! – обдавая перегаром, кричал Николай. Хватал за косу, накручивал на руку так, что Люба выгибалась от боли коромыслом. Но молчала, ни разу не вскрикнула.

Коса толстая, длинная, была главным её украшением. Такой косы отродясь ни у кого не было. Раз в неделю Люба расплетала её, расчёсывала струящиеся, ниспадающие до земли пряди, мазала золой из печи и смывала дождевой водой из бочки. От этих процедур волосы становились шелковистыми и даже заплетённые в косу отливали глянцевым блеском.

Люба взяла ножницы и принялась резать косу у самого основания. Упругое плетение не подавалось. Отбросила ножницы и схватила огромный кухонный нож. Пилила косу с остервенением. Она ненавидела её, себя, Николая. С каждым днём муж зверел всё больше. Она устала прятать синяки и ссадины под длинными рукавами и глухими воротниками, а сегодня к ним прибавился ещё и иссиня-фиолетовый кровоподтёк под заплывшим глазом. Этого от вездесущих соседей не скроешь.

Тихая озёрная гладь завлекает покоем. Трава усеяна пушистыми головками одуванчиков. Достаточно небольшого ветерка, и сотни миниатюрных деток-зонтиков поднимутся в воздух и улетят, чтобы пустить корни в других местах. Люба присела, провела рукой по прибрежному ковру, смахивая легковесные шарики поседевших соцветий. «Пустоцвет», – пронеслось в голове. Люба резко встала, стянула с себя сарафан, тряхнула криво обрезанными прядями и пошла.

Прохлада озера успокаивала. Шажок, ещё шажок, ещё… Она не представляла, как это сделать. По привычке набрала в рот воздух и нырнула. Вода вытолкнула обратно на поверхность. Попробовала ещё раз – ничего не получалось. Оказывается, утопиться не так уж легко. Озеро не хотело её принимать. Что же делать? В детстве она видела, как на Днестре тонул мальчишка. Он сильно махал руками, хлопая ладошками по воде. Сама Люба хорошо плавала, и ей было трудно понять, почему он не может удержаться на воде, это же так просто. Может потому и не мог, что слишком сильно махал. Она попробовала также. Стала судорожно махать. Вдруг откуда-то сзади услышала крик:

– Держись!

Сильная рука схватила за волосы и потащила.

Дикий стон вырвался из груди Любы. Почему, почему он не даёт ей уйти? Сколько можно её мучить, сколько можно таскать за волосы. Люба сделала попытку вырваться, дёрнулась, но упёрлась пяткой в песок. Боль в затылке прекратилась.

Она лежала на влажном прибрежном песке, не открывая глаз. Ждала, когда на неё обрушатся удары. Она не будет закрываться, пусть лучше убьёт.

– Ты там живая? – Голос чужой, запыхавшийся.

Люба открыла глаза. Склонённое лицо было симпатичным и незнакомым. От черноволосого молодого человека пахло свежестью и парным молоком. Мокрая рубашка прилипла к телу, и сквозь неё вырисовывался красивый мускулистый рельеф. Люба покраснела, чувствуя, как острые соски упёрлись в мокрый сатин сорочки. Она лежала перед незнакомым мужчиной почти нагая.

– Чего молчишь? – Парень лёг рядом и ровно задышал. Она прислушалась – «уснул, что ли?». – Меня Василием зовут, а тебя?

Спросил так просто, что она заплакала, горько, навзрыд, выплёскивая из себя всю боль измученной души. Он не мешал, лежал рядом, смотрел в прозрачную лазурь неба и молчал, давая ей время выплакаться и успокоиться.

Томочка родилась ровно через девять месяцев. А затем каждый год один за другим… семеро. «Пустоцвет»…

Любовь Филипповна окинула взглядом гостей, подхватила со стола белую накрахмаленную салфетку, вскочила и, пританцовывая и расталкивая гостей, направилась в центр зала.

– А ну… кто целоваться не боится, тот танцует «Пеленицу»!

Гармонист дёрнулся, словно пронзённый током, и рванул меха. Пальцы шустро забегали по кнопочкам. Закружила, завертела в хороводной пляске заводная молдавская мелодия.

Каблуки на новых туфлях бойко отбивают чечётку. Огромные, почти с ладонь бляхи вздрагивают при каждом ударе, норовя оторваться, а сияющая разноцветьем брошь на груди подпрыгивает, обдавая присутствующих радужными переливами. Любовь Филипповна вращает над головой салфеткой, задорно подмигивая двигающимся по кругу мужчинам и женщинам. Раскраснелась, чёрные волосы выбились из свёрнутой в крендель причёски, а она всё вращает, вращает. Наконец топнула ножкой и направилась к кучерявому брюнету, обвила его шею салфеткой и потянула к себе, уводя в центр круга и там уже, в центре, закинув руки за шею, впилась долгим, смачным поцелуем. Всё по правилам. Хороший танец «Пеленица». Весёлый. Заводной. Всем нравится.

Игра продолжается. Разрумяненный то ли танцем, то ли поцелуем Степан вырвал из рук Любовь Филипповны салфетку и, пританцовывая, закружил в поисках следующей жертвы.

Жарко. Проскользнув между цепочкой хороводящих, Любовь Филипповна устремилась к выходу. Потянулась за ручкой, но дверь дрогнула и сама открылась ей навстречу. На пороге, словно приведение, показалась худая белокурая женщина. Угловатые черты, белёсые ресницы и брови, обескровленное лицо – альбинос на юге явление редкое, почти экзотическое. Она – другая. Совсем непохожая на местных красавиц – ярких, чернобровых, и потому кажется ужасно некрасивой и чужой.

Любовь Филипповна смерила незваную гостью взглядом с головы до ног и перегородила вход.

– Ты кто такая?

Женщина-альбинос не ответила. Даже не посмотрела на Любовь Филипповну. Её взгляд ни добрый, ни злой направлен сквозь хозяйку.

– Ну, что застыла, как изваяние? – Любовь Филипповна почувствовала внутри непонятный трепет. – Чего надо? Аль за кем пришла?

Женщина не двигалась, не отвечала и не отводила взгляда. Любовь Филипповна обернулась, стараясь проследить направление. Взгляд устремлен в толпу танцующих. Но не на них смотрела странная женщина-альбинос, она смотрела сквозь них. Смотрела на её Томочку.

Что за чёрт? Кто это? Что ей нужно?

– А ну пошла отсель! – Любовь Филипповна, выгнув спину, грудью попёрла на гостью.

– Подождите, – тихим, спокойным, но твёрдым голосом произнесла незнакомка. – Я к Феликсу.

– К какому ещё Фели… – взвизгнула Любовь Филипповна, осеклась и внезапно отступила.

Гармонь, допев музыкальную фразу, последовала её примеру и, сдвинув меха, замерла. Танцующие недовольно глянули сначала на гармониста, затем дружно перевели взгляд на Любовь Филипповну и её экзотическую гостью. Воцарилась небывалая для свадьбы тишина. Женщина, глядя в одну точку, прошествовала к столу молодожёнов и остановилась перед дымящими чесноком индюшачьими ножками.

– Здравствуй, Феликс!

Тамара удивлённо посмотрела на своего жениха, теперь уже мужа, лицо которого стало таким же белым, как и у альбиноски.

– Феликс?! – непонимающе выдавил Степан и толкнул локтём супругу, ту самую тётку с халой на голове.

– Здравствуй! Не узнаёшь?

Лицо жениха из белого стало зелёным.