Глава 1

История Слободских полков

Степное и лесное пространство между Доном и Днепром в прошлом рустовало и именовалась Диким полем, Диким, потому что служило коридором для кочевых татар меж Донским казачеством и Украинской гетманщиной. Через него крымские татары ходили на Русь, выбирая пути, где не надо было переплавляться через глубокие и широкие реки, или те, где имелись броды. Например, печально знаменитый Муравский шлях начинался от крымского Перекопа и шёл до Тулы (всего 160 вёрст до Москвы). Книга «Большого чертежу» называла одиннадцать таких татарских шляхов.

Иван Васильевич Грозный, покорив Казань и избавив русские селенья от набегов с востока, обратил свой взор на юг и в 1571 году отправил князей Воротынского, Тюфякина и боярина Булгакова со стрельцами создавать сторожевую службу на пограничной линии, устраивать заставы. При его сыне Фёдоре Иоановиче заставы превратились в города Воронеж, Валуйки, Белгород, Курск, Ливны. Засечная, сторожевая линия понемногу передвигалась всё далее и далее от Москвы на юг. По велению государя на окраины переселялись, в первую очередь, служилые люди: стрельцы, дети боярские и русские казаки. Крестьян было мало. Кроме великороссов на Слобожанщину устремились черкасы: так называли жителей Правобережной Украины. На левом берегу Днепра они искали спасения от произвола польских панов. Чем сильнее притесняли православных людей в панской Польше, тем быстрее заселялось Дикое поле. Большинство нынешних слобожан – потомки тех черкас, то есть, православных русских людей, перебравшихся с правого берега.

В 1617 году 10 тысяч казаков из Запорожья поселились на реке Донец. В 1638 году запорожский гетман Яков Остряница с тысячью казаков, оставив пределы Речи Посполитой, с позволения московского царя поселился на месте нынешнего Чугуева вместе с московскими стрельцами. В 1640 году еще 5 тысяч черкас перешли под «высокую руку» русского царя. Краснокутск, Острогожск, Ахтырка, Харьков, Змиёв, Печенеги, Хорошево основаны выходцами из польских пределов. К 1654 году на Слободской Украине насчитывалось уже 80 000 жителей, состоявших из казаков, несущих военную службу и владельческих крестьян-подданных.

Массовый исход днепровских казаков на Слобожанщину начался в период восстания против Польши, поднятого Богданом Хмельницким. Хмельницкий изгнал поляков, присягнул русскому царю, но не все гетманы его поддержали. Россия не обладала в ту пору достаточной армией, чтобы помочь православным Западной Украины, потому присяга Хмельницкого русскому царю не восстановила спокойствия в тех землях. Одни из казачьих гетманов держали сторону Польши, другие – России, третьи – Турции. Да, были и те, кто не хотел подчиняться ни царю, ни королю и заключал договоры с султаном. Надеялись, видно, что султан далеко, и они, формально подчинившись Османской Империи, сохранят независимость, однако турецкие паши и беки, коих посылал султан якобы им в помощь, не считались с мнением гетманов и вели себя в украинских землях, как самые жестокие грабители. В эти смутные годы количество переселенцев с правого берега Днепра на Слобожанщину исчислялось сотнями тысяч. Благодаря этому города среднерусской полосы были избавлены от набегов с юга. Удары татарских орд принимали жители Слобожанщины, прочно занявшие водораздел Днепра и Дона. Казаки, бывшие гайдамаки, закалившиеся в частых стычках с гонористой шляхтой и с турками, умело противостояли набегам крымчаков. За охрану границы Московского царства от крымских и ногайских татар правительство освободило жителей края от уплаты налогов. Поселяне были «ослобождены», и их селения назывались слободами: слобода Сумского полка, слобода Ахтырского полка, Харьковского, Изюмского…

Постепенно исчезла многовековая опасность со стороны степей, и край терял военный характер. Казаки превращались в мирных земледельцев, ремесленников, торговцев, казачьи старшины сближались с российским дворянством по своему быту и ментальности. Когда был завоеван Крым, надобность в сторожевых заставах совсем отпала, и вольные казаки стали облагаться такими же налогами и податями, и на них стали распространяться ограничения в правах, как и на крестьян центральной России. По манифесту Екатерины II от 1765 года казаки лишились привилегий и превращены в военных обывателей, обязанных платить подушный налог.

Последние вольности отнял Александр I, образовав на месте Слободско-Украинской губернии военные поселения. Говорят, Аракчеев – деспотичный, но далеко неглупый чиновник – на коленях умолял Государя не вводить на Руси военных поселений, ибо предвидел возмущение народа, но Александр, увлёкшись Шарнгорстской системой комплектования армии, введенной в Пруссии, был непреклонен: он воспламенился идеей перевоспитать русских на правильный европейский манер. И даже мощные бунты, произошедшие в России в 1817-1819 годах, не переубедили Благословенного, он выразился: «Военные поселения будут, хотя бы мне пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова¹».

Глава 2

Харьковский, как и другие Слободские полки, поначалу был казачьим, потом – уланским, гусарским, драгунским, а в 1827 году снова преобразован в уланский. Превращение драгун в улан было одной из важнейших тем разговоров местного люда, кровно связанного с полком: это можно было понять по обрывкам фраз, случайно подслушанных на почтовых станциях, в придорожных трактирах.

Перед поворотом к штаб-квартире Телятьев остановился, чтобы купить заманчиво пахнущих пирожков да семечек на маленьком базарчике. На нём была новая с иголочки форма, сшитая по образцу из столичного военного департамента: синий мундир с отделкой белого и голубого цвета смотрелся элегантно и очень шёл Телятьеву. Пышнотелая торговка оценила, насыпая в кулёк жареных семечек, она улыбнулась широко:

– Якый гарный кавалер до нас пожаловал! Новэнькый, Ваше благородие? Из столыци, напэвно? Угощайтесь, да и в гости заходьтэ! – и, кивнув соседке, добавила. – А мундир до чого ж хорош! И шо той Маруськин постоялец крысится?

Отозвалась, видно, сама Маруська:

– Е з чого! Он только-только мундир обновил, уйму денег потратил, а тут новый шей, плати!

В разговор вмешалась ещё одна баба:

– Невже у офицера грошей немаэ? И тебе-то, Маруська, яка така кручина? Он вжэ для тебя без мундира милее. Невже не так?

– Шо ты городишь?! А? – взвизгнула и вскочила Маруська. – На шо поклёпы наводишь?!

Телятьев не стал наблюдать, чем закончится бабья перепалка, вернулся к карете, а его человек Васятка задержался возле торговок, пришлось прикрикнуть. Тот уже на ходу вскочил на подножку, оправдываясь торопливо:

– Хотел поглазеть, дойдёт ли до драки. Ничего смешней нет, чем когда бабы волосья друг дружке дерут!

– А если б и тебе досталось?

– Мне-то с чего? – искренне изумился парень.

– С того, что любопытной Варваре на базаре нос оторвали… – назидательно выговорил поручик.

–Не-е, Вашбродь, это не про меня… – беззаботно ответствовал тот.

Штаб находился на высоком холме в приземистом и широком одноэтажном доме. Скинув шинель Васятке на руки, Телятьев зашёл в указанную часовым приёмную, увидел в ней раскачивающегося на стуле тёмноволосого подпоручика с книгой в руках. Не поднимая головы, тот сообщил, перелистывая страницу:

– У полковника совещание, приказано не отвлекать.

– Не подскажете, надолго ль? – поинтересовался Телятьев.

Подпоручик оторвался от книги, окинул глазами посетителя, задержал взгляд на ордене, перевёл на эполеты, на лицо, снова на орден, на эполеты, и только тогда поднялся, отложил книгу на подоконник и, смущённо улыбнувшись, представился:

– Прошу прощения, думал, кто из наших… Подпоручик Дмитриев… Алексей Данилович…

Дмитриев оказался кареглазым крепышом среднего роста: пониже, чем Телятьев, а в плечах… (померяться бы!) …в плечах, может, и шире. Улыбка его была искренней, милой.

– Телятьев Антон Андреевич, – и протянул Дмитриеву руку.

– Вы к нам в полк?– пожимая руку, спросил дежурный офицер и снова смутился. – Ах, простите, что я спрашиваю?.. В форме нашего полка… Откуда? – и снова перевёл чуток завистливый взгляд на орден Анны. Стало быть, вопрос заключался в том, где и за что поручик награду заслужил.

– Служил в Карабахе, в 42-м егерском полку.

– С персами воевали? – уважительно поинтересовался новый знакомец.

– Так точно.

Подпоручик немного помялся, потом дёрнул охраняемую им дверь и, заглянув, громко сообщил:

– Иосиф Романович, к нам новый офицер по назначению: поручик Телятьев. Прикажете подождать?

Ему что-то ответили, и подпоручик, обернувшись, прошептал:

– Документы при Вас? Давайте!

Забрал поданные Телятьевым бумаги, скрылся за дверью и через пару минут распахнул её:

– Заходите!

Полковник вышел из-за стола навстречу и протянул руку; он оказался высоким, стройным, светловолосым – типичный остзейский немец. А в целом штаб-офицеры и ротмистры (командиры эскадронов) встретили нового субалтерн-офицера менее восторженно, чем дежуривший в приёмной подпоручик: была настороженность, вопрошающее недоверие, что, впрочем, обыкновенно для людей, только что представленных друг другу. Подполковник Земцов – начальник штаба, сразу счёл нужным предупредить, мол, здесь не Кавказская линия, а там, говорят, распущенность в одежде, и устав не считается обязательным. Здесь своеволие, что позволяют себе кавказцы, не будет поощряться.

Полковник Анреп (кстати, граф) спросил:

– В документах сказано, что Вы обороняли Шушу, а потом и в битве под Елисаветполем принимали участие. Как Вам удалось побывать и там, и там?

Телятьев объяснил, что после снятия блокады с Шуши был направлен с донесением, пришёл к главной армии как раз накануне Елисаветпольской битвы.

– Это делает Вам честь, – похвалил полковник. – С донесениями отправляют самых надёжных офицеров. Я надеюсь, что и у нас Вы себя хорошо проявите.

Однако последовал вопрос, отчего поручик, чья карьера на Кавказе столь удачно складывалась, переведён оттуда.

– Не могу знать, – ответил Телятьев. – Приказ пришёл, когда я в госпитале находился. Могу лишь предположить, что удовлетворено моё прежнее ходатайство: по окончании учебы я подавал прошение зачислить меня в уланы, но тогда в уланских полках не было вакансий.

– О! Вон в чём дело! – поднял брови темноволосый ротмистр с узко поставленными карими глазами, весело оглядывая товарищей. – Мы-то ломаем головы, с какой стати наш полк из драгунского в уланский превратили, а оказывается: ради поручика Телятьева, чтобы его мечта сбылась!

Слова не возымели действия, на которое, вероятно, рассчитывал шутник: кто-то криво усмехнулся, кто-то недовольно поморщился, полковник сухо ответил ротмистру:

– Это было б неплохо. Если б только ради Телятьева переформирование затеяли, то вслед за его прибытием и на весь полк всевозможные привилегии и льготы посыпались бы.

– О да! – сокрушённо вздохнул начштаба. – Увы, на наши головы сыплются только новые требования да противоречащие одна другой инструкции…

Телятьев получил назначение в третий эскадрон, под команду ротмистра Эсса – белесого остзейца, в отличие от полковника, без титула. Этому очень обрадовался Дмитриев: он командовал взводом в этом же эскадроне и вызвался помогать Телятьеву во всём. Он же предложил и квартировать вместе с ним:

– Располагайтесь со мной, я снимаю неплохой домик… Хотя б на первое время, а ежели не устроит, другую квартиру подыщете.

Проболтав вечер, Дмитриев и Телятьев поняли, что им легко приходить к взаимопониманию по всем вопросам, и сообща решили, что незачем терять время на осмотры другого жилья. Вдвоём жить веселее, от добра добра не ищут.

Офицеры ввели поручика в местное дворянское общество. Он произвёл благоприятное впечатление, что, впрочем, неудивительно. Вроде бы, недурён собой, да к тому ж орден на груди – заурядное и распространённое украшение кавказских офицеров, но редкое в частях, расположенных внутри империи – романтизировал его в глазах мечтательных барышень. Дмитриев подтрунивал:

– Имеешь успех, Телятьев. Барышни гадают, на которой из них ты взор свой задержишь?

Что греха таить? Приятно было сие слышать, однако сходиться с кем-то поближе опасался. Выяснение отношений между Татьяной и Сергеем, скандал, коему Антон был свидетелем, в душу глубоко запал. Телятьев, конечно, обязан был принять сторону младшей сестры, отчитал Лапина: «слово дал, значит, держи!» – но в глубине души по-мужски сочувствовал ему. Всего ж восемнадцать лет вьюноше, а уже погулять по-молодому, без оглядки, не имеет права, чтоб невеста привередливая себя не сочла оскорблённой! Другие гуляют, а ему – ни-ни! Причём сам же Лапин и лишил себя свободы: кто его за язык тянул, кто требовал, чтобы он предложение в столь раннем возрасте делал? Мог бы сперва, как все сверстники, пожить беззаботно, не стесняя себя никакими обязательствами, а потом и о женитьбе думать. Потому Телятьев решил, пока не нагуляется, избегать серьёзных отношений, и на заинтересованные взоры нежных барышень – дочерей местных дворян и старших офицеров – старался не обращать внимания. После, после, когда холостяцкая жизнь опостылеет…