– …Музыка созвучна Экзюпери, – сказал Лёва. – Его Маленькому Принцу. Вам не кажется?

Это было то последнее, что я услышала уже издалека. И вообще, что услышала.

Лёва и Светлана Евгеньевна растворились в мареве снегопада.

Что созвучно Маленькому Принцу?

Хочу знать! Хочу это слышать! Как раньше! Идти с Лёвой по снегопаду и слушать одну и ту же музыку! Я хочу! Хочу! Почему это стало невозможным?

– Это чё, Капитонов был? – спросили за спиной.

Что? Кто-то что-то сказал? Слова произнесли как будто внутри меня. Причем голосом Захара. Потому что не мог же он стоять за спиной.

А может, я сплю? Кто это?

Медленно повернула голову.

Захар в своей лыжной шапочке с козырьком стоял за мной и щурился. Всегда эту шапку носит. Пушистые белые снежинки падали на пушистые черные ресницы, от которых меня еще недавно бросало то в жар, то в холод.

– Что? – спрашиваю я. И не узнаю своего голоса. Он глухой и незнакомый.

– Капитонов, чё ли, вышел, спрашиваю. А кто с ним? Не узнал. На какую-то из наших училок похожа.

Я медленно и молча иду по белой улице. Мне хочется плакать. Мне мешают плакать. Захар.

– Эй, Ветка… Ты слышь, чё ли?

Кислицин топает рядом. Мы сталкиваемся плечами. А потом уже и не сталкиваемся, потому что он меня обнял за плечи. Я стряхиваю его руку с плеча, как какую-нибудь мешающую мне ветку.

– Не надо, Захар.

– Не надо, не надо… ладно, – ворчит он. – Так это точно – Капитонов? А ты как тут оказалась? Случайно?

Я молча мотаю головой. Вправо, влево, вправо, влево… Летят снежинки… вправо, влево, вправо, влево, вниз… вниз…

– Нет.

– Ты чё, знала, чё он тут?

Я киваю: знала.

– Он чё, тут бывает?

Снова мой кивок.

– Он чё, и здесь, и в школе? Вундеркиндер?

– Только здесь. Он перевелся, Захар.

– Ни фига себе. А я и не знал. А ты шпионишь за ним, да?

– Захар…

– Ну, я Захар.

– А как ты здесь оказался?

– Ну, я за тобой шел.

– Зачем?

– Шпионю.

– Зачем?

– А зачем ты за мной ходила? – Захар начинает злиться. – Встречала меня из спортклуба? Зачем, а?

– Не знаю.

– Не знаешь? Ты чё, дура, чё ли? Сначала я. Потом Капитонов. А потом – кто? По цепочке – да? Скажи, да? Значит, будет и еще кто-то после Капитонова, да?

Захар возвышался надо мной. Смотрел на меня сбоку, изо рта вырывались злые слова. Злые злова.

– Не знаю. Захар, отстань, а? Прошу.

– А кто со мной целовался? Или это мне снилось?

– Прости. Не злись. Пожалуйста.

– А кто меня в театр приглашал? По-моему, это все делала одна и та же девчонка!

Молчу. А что тут скажешь? Только согласишься. Полное затмение сердца.

Захар остановился передо мной, схватил меня за плечи и потряс.

– Покровская!.. Ну погляди на меня, блин!

Смотрю. Ресницы. Глаза. Волосы из-под шапки. Черные, прямые, как у японца. Лицо перечеркивает снег. Снег так и идет, как шел, большой, пушистый. Снежинки, сцепившись, вновь упали на его ресницы. Он их сдул. Новые на ресницы сели.

– У тебя на ресницах снег, – я улыбнулась.

Я сняла перчатку и потрогала его ресницы со снежинками. Они сразу растаяли. Вот она, эфемерность, непостоянство: снег, вода, ничего. Захар схватил мою руку. Прижал к губам, как тогда в школе. Только тогда он ее просто прижал. А сейчас взял, ткнулся в нее губами и поцеловал, а потом прикусил кожу.

– Не надо, Захар. Щекотно.

– Щекотно? В чем дело? Может, объяснишь? Почему – Капитонов? В чем я провинился? А?

– Ни в чем. Просто все поменялось местами.

– Чё поменялось-то? Чё? Я не поменялся, на фиг! Вот, смотри!

Захар становится передо мной. Растопырил в стороны руки.

– Я! Я! Вот он, я! Кислицин! Захар! Анатольевич!

– Захар, не шуми. Не шуми, пожалуйста. На нас смотрят.

– Да пусть, на фиг, смотрят! А ты на другого смотришь, мне чё, его убить?

– Захар, – говорю я как можно спокойнее. Меня успокаивает снег, спокойный, медленно летящий. Снежинки, казалось, выбирали место, прежде чем упасть на землю. – Все равно же ты меня не любил. Никогда. Ты всегда меня мучил.

– Не любил, да? – шипит Захар. – Мучил? – Он щурит глаза, кривит лицо, становится некрасивым, злым гоблином. – А теперь, может, люблю? А?

Я с силой отталкиваю его от себя двумя руками и бегу по белой улице.

Нет, не любит! Ему кажется!

Быстро бегу, словно сдаю норматив по физре. Я боюсь, что он бросится меня догонять. Он спортсмен, он меня в два счета догонит.

Я влетела в торгово-развлекательный комплекс. Как раз на первом этаже в одном из залов кончился киносеанс и оттуда повалили зрители. Я смешалась с толпой. Повернувшись, увидела у входа в комплекс Кислицина. Вот ненормальный! И сюда явился. Решил выяснить отношения до конца? А что это такое – выяснить их до конца? Как первокласснику ему разжевать: «Не люблю тебя больше. Не знаю, не знаю, не знаю почему. Так получилось». Но он не поймет. Конечно, нет! Если я сама ничего не понимаю!

Я могла бы ускользнуть от Кислицина через другой выход – здесь их было три или четыре. Но я здорово струсила. И подумала, что он все равно вычислит. Я не хотела выяснять отношения до конца. Это глупо! Зачем их выяснять, если никто ничего не знает? Жизнь оказалась такой странной, она может поменяться буквально за день. А вдруг мне снова будет дорог Захар, а к Лёве я буду равнодушна? Меня в жар бросило, когда я об этом подумала. Температура подскочила буквально до ста градусов. Нет, нет, нет! Лёва и только Лёва! Захар – навсегда за спиной, он – навсегда прошлое.

Я штопором ввернулась в толпу зрителей и пошла против течения.

– Простите, я сумку забыла, сумку забыла, – бросала я людям, недовольным, что их расталкивают.

Передо мной нехотя расступались.

Я влетела в темный пустой зал. Шлепнулась в какое-то кресло и тупо уставилась в темноту. Сбоку в натяжном потолке горели четыре лампы вроде ночников. Горе, которое я испытала, увидев, что Лёва вышел со Светланой Евгеньеной, притупилось. Его притупил Захар. Я даже испугалась его, честное слово. Я поняла, что с Кислициным будут проблемы. Прямо завтра же в классе! Начнутся разборки. Ух, как я этого не люблю!

Не знала, что Кислицин такой ревнивый. Прямо Отелло!

Трудная эта штука любовь. Приходится расплачиваться за нее.

Но ведь я сказала Захару правду! Все-все резко поменялось! Теперь для меня Лёва такой же недостижимый, каким еще недавно был Захар. С ума сойти! Мир и вправду перевернулся. И как быстро, и как незаметно. Все тот же учебный год. Все та же зима.

В зале зажегся неяркий свет.

– Это кто тут сидит? – Я очнулась от женского голоса. – Кино давно кончилося, а она – сидит!

Уборщица с веником идет по рядам. Сметает остатки попкорна, полоски билетов.

– Выметайся, выметайся давай!

«Выметайся». Как будто я мусор.

Я вымелась и медленно побрела в сторону дома.

А на улице была такая красотища. Просто кошмар. Снег, снег, снег… так много снега, как будто снегопады всего мира перекинулись на наш город. И нас сейчас завалит. Завалит меня, Лёву, Захара. Всех завалит. Не останется ничего. Только красивое белое безмолвие.

Все страсти исчезнут. Все будет белое-белое.

Белый чистый ноль. Снежные Помпеи, понимаете, да?

Около моего дома стоял Захар. Я увидела его и отшатнулась. Да что такое? Может, Кислицын мне уже мерещится в снегопаде?

– Ты чего тут, Захар? – спросила с опаской.

– Заходи, пожалуйста, – ответил Захар неожиданно вежливо. – Я не тебя жду.

– А кого?

– Ты чё, тупая? Кто с тобой на лестничной площадке живет?

– Иди домой, Захар.

– Сама иди.

– Захар… Что ты, в самом деле? Ведь я же с ним не встречаюсь! С Капитоновым-то!

– Кто тебя знает. Я у него спрошу. И если встречаешься… – голос Захара стал угрожающим.

– Захар. Ты же видел, он с другой девушкой.

– Может, он с ней просто учится в одном классе… э-э… группе… детскосадной… Или что там у них?

– Нет, не учится. Он с ней. Он просто с ней.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, Захар. – Я грустно усмехнулась.

Удивительно красивые у него ресницы.

– Ну ладно. Ну, смотри, если врешь.

– Споки ноки, Кислицин.

– И тебе. Вот вы, девки, дуры. – Захар отклеился от стены подъезда и побрел. Длинный, широкоплечий. Как он вытянулся за последний год. Совсем стал взрослый.

Сначала он шел медленно, словно нехотя, словно размышляя, не вернуться ли обратно. А потом убыстрил шаг и почти побежал.

Собственник! Ни за что бы раньше не подумала.

Я еще постояла у подъезда посреди тишайшего снегопада, который гулял по городу в пуховых угах, с грустью размышляя о том, что еще недавно мечтала о том времени, когда мы с Захаром, именно с ним, рядышком пройдем по улице… Вечером, не спеша. Держась за руки. Сегодня мы могли пройтись именно так! Обнявшись! Время от времени останавливаясь и целуясь. И вот прошлись. Но совсем не так, как мечталось! Почему?

В этот вечер мне даже видеть его рядом с собой не хотелось! Полнейшее спокойствие по отношению к Захару Кислицину. Спокойствие и снег в душе.

А Лёва со Светланой Евгеньевной… Может быть, как раз в это время идут рука об руку по такой красоте… Может, целуются… От этой мысли меня пробил озноб, и я нырнула в теплый подъезд.

Поднялась на лифте на свой этаж. Посмотрела на дверь Лёвкиной квартиры. Позвонить? Вдруг он уже дома и они совсем даже не целовались и совсем даже не шли вместе, а просто вышли из здания колледжа. Случайно встретились там в раздевалке.

Узнаю, что он дома, и сразу успокоюсь. «Позвони! Узнай!» – толкало меня любопытство. Да, но что я ему скажу, если он выйдет? Что? Ведь он смотрит на меня как на пустое место. «Не звони. Не узнавай», – не позволяла гордость. Гордость грозит мне кулаком. Я ей повинуюсь. Я стала старше. Я не хочу перед Лёвкой унижаться так, как унижалась перед Захарычем.

Перед сном пришла эсэмэска.

Убью твоего Капитонова!

Захар. Ну а кто же?

Мир такой жестокий. Просто жесть.

На следующий день я еле дождалась десяти утра, когда открылась школьная библиотека. Надежда Борисовна выдала мне тоненькую книжечку. На обложке – маленький мальчик вроде Жорика из первого класса. Он стоял на крошечной круглой планете в развевающемся шарфе.

Я начала читать сказку на физике под партой. Но Виталий Сергеевич заметил и сказал:

– Вета, убери, пожалуйста, книгу.

Он это негромко сказал, когда проходил по рядам. Так сказал, что только я одна услышала. Не могу не послушаться Виталия Сергеевича. Он хороший. Всегда с нами вежлив. И голос у него тихий. Объясняет урок, сложив лапки на животе. На его уроках шумновато, но мы его любим.

Спрятала книгу. Но на перемене встала к подоконнику спиной ко всему миру и углубилась в страницы.

И на меня обрушилась грусть.

Прозвенел звонок на урок, но меня уже ничто не могло оторвать от этой печальной истории. Я вспомнила, что сейчас у нас биология, и от сознания, что вместо звенящего голоска Маленького Принца я услышу шипящий голос Зои Васильевны, я содрогнулась. Быстрее, быстрее, вниз по лестнице, еще пролет, еще, ура, Шпионина не встретилась, и я благополучно достигла тихого уголка.

Здесь никто не бывал. Незачем. Около спортивного зала есть такой маленький закуток – проход в корпус начальных классов. Зимой его почему-то закрыли, и получилось, что он стал никому не нужен. Я опустилась на пол, прислонилась спиной к теплой батарее и очутилась в пустыне. С Летчиком. С Маленьким Принцем. С барашком. С капризной Розой. С Лисом. На планетке Маленького Принца, где огромные баобабы. В Африке – на Земле.

А потом я плакала. Потому что это была самая грустная книга в мире. Уроки уже кончились. Все разошлись. Надо было топать в класс за рюкзаком. Там была только дежурная Аля Королькова.

– Ой, Ветка! – воскликнула она, увидев меня. – Ты что-то забыла?

– Рюкзак, – коротко бросила я.

– Рюкзак? – удивилась она. – Ты что, не была на последнем уроке?

– Нет.

Заметив мой красный нос и глаза на болоте, Аля испуганно спросила:

– Что случилось, Ветка?

– Да ничего. Пока, Королькова!

Я направилась к выходу.

– Ве-ет! – позвала Аля. – Ты книжку забыла!

Книжку я положила на стол, когда доставала рюкзак с другой стороны парты. И забыла ее взять.

– Спасибо, – сказала я, вернувшись за ней.

– Интересная книга? – спросила общительная Аля. У нее брекеты на зубах, но она нисколько от этого не страдает. Не стесняется вовсе.

Я помотала головой.

– Нет. Не интересная. Она потрясающая, Аля.

И вышла, прикрыв за собой двери.

«Печально, когда забывают друзей».

Это я о Лёве. Он забыл.

«Когда грустно, хорошо посмотреть, как заходит солнце».

Мне так грустно. Где же закат? В городе его трудно увидеть. С моего восьмого этажа. В проеме между высоток… Но только не в период снегопадов…

«Мы в ответе за тех, кого приручили»^[1].

Лёва! Ты слышишь? Ты меня приручил!!! А отвечать за меня не хочешь. Даже не замечаешь.

Весь день я ходила под впечатлением от этой маленькой книжки. И мне еще больше захотелось услышать ту музыку, которая ей созвучна. Но как я узнаю, это что за музыка была? Ведь мы не общаемся с Лёвой. Он меня позабыл. Он меня бросил!

На следующий день Захар спросил перед первым уроком:

– Ну что, встречалась со своим хахалем?

– Отстань, Захар, нет у меня никакого хахаля.

– Кто вас знает, девчонок… Врете ведь все…

Не нужно было спрашивать, кого он имел в виду. А когда я возвращалась с перемены в класс, увидела, что Кислицин вытащил из кармашка моего рюкзака телефон и проверяет звонки и эсэмэски.

Я подбежала и выхватила мобильник из его рук.

– Кислицин! Ты меня достал!

– Да ладно, не парься! – Захар отклонил голову и защитился руками, как будто я его бить собиралась. – Я только посмотреть хотел. Ну, у тебя и когти. Руку поцарапала!

– Так тебе и надо!

– Да чё ты, чё? Я же только посмотрел!

Как будто телефоном можно еще и в футбол поиграть. Нет, стоп! Захар прав: по сотику можно не только шпионить. Можно, например, по моему телефону послать Капитонову эсэмэску с каким-нибудь ругательством или угрозой от моего имени. Может, уже послал? Я проверила отправленные сообщения. Нет, чисто.

– Не трогай мой телефон. Кислицин, ты слышал?

– Да ладно!

– Не «да ладно», а вообще не трогай! Никогда! Понял?

– А то что, Покровская? – Захар сощурился так, что берега темных глаз почти сомкнулись.

– А то вышвырну тебя из-за своей парты!

– С ее парты! Да я и сам уйду с твоей парты, слышь, ты, ветка с трухлявого дерева!

– Вали.

– Да пожалуйста. Больше только не уговаривай вернуться!

– Договорились.

– Кислицин, садись со мной, – предложила Нинка Буфетова, белобрысая девчонка с накрашенными губами. Она наблюдала за нашей разборкой с большим удовольствием. Лучше бы ресницы и брови красила, а не рот. Терпеть ее не могу. У нее разговоры только лишь о парнях, кто да как на нее глаз положил.

Захар даже бровью на Нину не повел. Обозрел, куда еще можно приземлиться. Нинка фыркнула, свысока глянула на меня и медленно, с достоинством, удалилась из класса. Ха! Я ее, бедняжку, обидела. Теперь будет трепаться на всех углах, что я прогнала Кислицина. То, что Захар ушел сам, она во внимание не примет.

Свободное место было у Певченко, его сосед по парте, Мишка Забоев, простыл и в школу не ходил уже два дня. Дня через три появится… Кислицин перенес туда свой рюкзак, даже не спрашивая у Тимки разрешения. Ну да, Певченко против не будет, они с Захаром приятели.

Он специально к Нинке не сел: оставил место для отступления. Как будто непонятно. И как только я могла влюбиться в такого мелкого парня? Проверяет сотик, устраивает почти семейные сцены – кто бы мог подумать? Ведет себя как истеричная баба.

Прозвенел звонок, и в класс вползла биологичка Зоя Васильевна. У нас биология два раза в неделю, два дня подряд, как ни странно.

После того случая, когда она подслушивала наш с Лёвой разговор и я назвала ее шпионкой, за что мне пришлось извиниться, мы друг друга не переваривали. Но терпели, куда деваться? Сейчас Шпионина (про себя я звала ее именно так) пошмыгала глазками на меня и Захара, туда-сюда, туда-сюда и сразу прицепилась ко мне:

– Покровская, что ты там пишешь? Оставь ручку в покое. Не нужно писать. Нужно слушать.

Я отложила ручку, которой дописывала домашнее задание по математике, положила руки на парту, как первоклассница, и уронила на них голову. Какая же тоска эта Зоя Васильевна!

– Покровская, ты что, спать собралась?

Я поднялась и села неестественно прямо. Господи! Когда же Шпионина оставит меня в покое? Когда она уйдет на пенсию? Не при моей жизни в школе, это точно. Она не доставит мне такого удовольствия.

Я оглянулась на Захара, который сидел с Тимкой в третьем ряду. И тут же наткнулась на его упорный взгляд.

После уроков Лариса Григорьевна попросила меня, Алю Королькову и Валю Агееву провести в младших классах анкетирование. Проводили какое-то социологическое исследование, что ли. Каждый малыш должен был написать о своем желании. Любом желании – по отношению к себе или к миру, как он сам захочет.

Я проводила анкету в первом «В» классе, в том самом, где учился Жорик. Мы сразу друг друга узнали. Он заулыбался, я помахала ему рукой. Все первоклашки посмотрели на Жорика с уважением. А как же: знаком со старшеклассницей. Старшеклассники для малышей – великие люди, их авторитет незыблем. Вообще же мелкие такие потешные. У многих спереди не хватает зубов, и это совершенно не портит их личики. Наверное, потому что знаешь – что это временно. У стариков отсутствие зубов потому и страшит, ведь это навсегда, у них нет запаса кальция на новые зубы. Вообще же, детство и старость – такие жуткие противоположности. Детство – ожидание жизни, старость – ожидание смерти. Детство – розовые очки, старость надевает очки черные. Детство – это красота, старость – уродство. По крайней мере, мне так кажется. Поэтому я хочу жить только до пятидесяти. Да ну, не хочу быть немощной старухой…

Малыши усердно писали. Думали минут пять, писали – почти пятнадцать. Это одну-то фразу!

В конце уроков я собрала у мелких листочки с ответами. Их нужно было отдать классной, но я ее в школе не нашла и притащила листочки домой. Ну и полюбопытствовала, конечно, что малявки накалякали. Вот некоторые высказывания:

Я хочу, чтобы люди стали добрые и не воровали и никого не били

Я не хочу быть юристом

Я не хочу быть предателем и преступником!

Я хочу, чтобы мама стала добрая и нежная

Я хочу, пусть люди не воюют

Я хочу себе щасьтя

Я хочу жить во всех странах мира

Я хочу, чтобы я была умная добрая и красивая

Я не хочу быть моделью, потому что их часто убивают и я не хочу чтобы меня убивали

Я хочу, чтобы Рома на меня смотрел

Я хочу, чтобы в мире не было никаких преступлений наводнений и нападений

Я хочу быть в мире с аднаклассницами

Все ответы мне показались важными! Молодцы эти мелкие! За искренность молодцы. Кто-то думает лишь о себе и себе хочет «щастья», а кто-то – о «преступлениях, наводнениях и нападениях» во всем мире. Подписи в анкетах не требовались. Но мне показалось, что это мальчишки думают глобально – о мире, девочки – зауженно – о себе. Значит, мужчины и женщины так же отличаются друг от друга, как детство и старость! У девчонок круг мыслей маленький, как мяч, у мальчишек – огромный, как планета. Я вдруг пожалела, что я – девчонка. Наверное, поэтому я так много думаю о любви. Я тоже, увы, ограниченная.