Есть такие слова, которые превратились в симулякры, с фальшивым блеском. От книги с названием «Родина» ждешь или чего-то такого фальшивого, или остросоциальных абсурдных фельетонов в стиле Зощенко, впрочем, возможно еще и болезненных признаний в любви и раскаяния, как у Тургенева, Лермонтова, Бунина. Родина в нашем сознании еще и понятие историческое (а часто и истерическое): должны быть катастрофы, социальные беды. Ничего такого в книге Елены Долгопят «Родина» (2016) нет. Это какая-то другая Родина (или – родина).
Здесь случаются чудеса – главным образом, не фантастические, а чудеса милосердия и понимания. В рассказе «Потерпевший» скромный ретушер, лишившись нового пальто, умирает от отчаяния, но, в отличие от Акакия Акакиевича, после смерти он становится не духом мщения, а добрым другом и помощником следователю (который в итоге раскрывает дело ретушера, казавшееся тупиковым). В «Смерти президента» и «Крови» властители получают шанс на другую, простую и праведную жизнь. В «Машине» женщину, оказавшуюся ночью на трассе, спасает такое же одинокое, хоть и фантастическое создание. Замкнутая девушка в «Работе» нечаянно совершает акт милосердия в циничной корпоративной среде, а в «Ночи» провал в памяти солдата дает возможность сблизиться двум одиноким, уставшим людям. В рассказе «Билет» герой внезапно решает сходить в филармонию по билету, оставшемуся от умершего коллеги. Неожиданно Николай Анатольевич, никогда раньше не интересовавший героя, становится для него очень важен – он будто пытается с ним познакомиться заново, понять его – и мир, увиденный глазами бывшего коллеги, вдруг преображается:
«Обычно он был невнимателен к окружающему. Но в этот вечер он чувствовал себя на месте Николая Анатольевича. Как будто бы Николай Анатольевич мог видеть все то, что он видел. Не своими, чужими глазами он смотрел. И мир казался новым. Таким, каким никогда прежде не был. Он доставал из кармана билет и выронил монетку. И даже эта упавшая на каменный пол монетка казалась необыкновенной. Как будто бы он видел все это в первый раз в жизни. Или в последний».
Для автора важно найти такой взгляд – первый или последний, и в каждом герое и событии рассмотреть самое главное, труднодоступное – подземные воды, по которым течет настоящая внутренняя жизнь людей, в воображении и памяти. Это может быть тайная любовь («Что-то было», «Прощание») или переживание женщиной своего одиночества («Холодный ветер», «Старый дом»). Это могут быть творческие страдания художника: в рассказе «Премьерный показ» на представление своей новой картины приезжает режиссер, тяжелый, замкнутый, отчужденный человек. Он сомнамбулически рассказывает о том, как ищет образ: про преследователя-тень, который зависим от своей жертвы; зрители ожидают увидеть выдуманную режиссером историю, а оказываются свидетелями откровенного (и потому неприличного, непубличного), пусть и художественного переживания:
«И каждый зритель в зале оказался вдруг свидетелем невозможного, запретного, того, что должно быть скрыто от постороннего слуха. Свидетелем чужих тайных мыслей».
И если честность – это необходимая жертва, которую требует искусство от художника, то для обычного человека раскрытие своих мыслей, фантазии перед публикой становится не просто пыткой – настоящей катастрофой. В рассказе «Совет» мы видим странный мир – точнее, мир тот же самый, вплоть до мелочей – это серая повседневность подмосковного поселка, жители которого каждый день ездят на работу в Москву. И вдруг некая сила начинает показывать по ТВ этих жителей: сперва это просто очень близкая съемка действий человека, оператор приближает и увеличивает – смакуя до тошноты – каждую физиологическую подробность. Однако вскоре «камера» (нечто, что снимает) проникает в мысли людей – и вот уже весь провинциальный поселок следит за фантазиями своих знакомых. Ничего сверхъестественного и сверхпреступного в этих фантазиях нет: пожилая женщина жадно облизывает мороженое, не заплатив за него; женатый мужчина мечтает о близости с другой женщиной (героиней рассказа). Однако эти кадры, снятые гипернатуралистично, с плотоядным смакованием подробностей, разрушают жизнь людей, оказавшихся в центре внимания таинственного и всесильного «режиссера».
Чудо милосердия состоит и в том, чтобы не нарушать границ личности, иногда ведь и одиночество спасительно (как в рассказе «Отпуск»: женщина, почувствовав сильное отвращение к людям, самоизолируется, имитирует свое отсутствие). У воображения тоже должны быть границы, даже если они мучительны, как в коротком рассказе «Сон» (можно назвать стихотворением в прозе): мать и дочь разделены границами сна и реальности, единственное, что их связывает – снегопад за окном, они всматриваются в этот густой полусказочный снег, пытаясь не столько увидеть, сколько почувствовать связь друг с другом.
«Родина» - это книга о границах, милосердных и одновременно мучительных. Границы эти проходят в пространстве («Города»), во времени (между прошлым и настоящим – в «Иллюзионе», «Доме»), между людьми («Старый дом», «Следы»), между жизнью и смертью («Потерпевший», «Билет»), между фантазиями и реальностью («Совет», «Сон»). Границы есть у памяти: ведь чем длиннее жизнь, тем очевиднее ее направление. В «Иллюзионе» женщина едет в электричке – и обычная дорога домой становится путешествием в прошлое: маршрут памяти уже не изменить, в ней тоже свои таинственные остановки, мимо которых героиня в юности «проехала» мимо. «Человек с коричневым лицом», случайный попутчик в поезде, странный мальчик с большим заварочным чайником, в которого была она влюблена, но так и не поняла его, потому что неожиданно сошлась с другим. Множество случайных остановок в жизни с загадочными забывшимися или несостоявшимися сюжетами (так в рассказе «Старый дом» из семейного альбома выпадает фотография незнакомца – кто он и как оказался здесь, этого героиня так и не узнает). Но среди этих более или менее случайных лиц, встреч, событий каждый хранит в памяти то единственное место и время, когда он был (или кажется, что был) счастлив. Для бедного ретушера это детство, когда «светило солнце, уходило за тучу, огонь гудел в очаге, сгребали старые листья, кошка шла, и тень ее удлинялась». Несчастная женщина из «Старого дома» мечтает «взглянуть хоть одним глазком на них, на маму и на брата, и на себя в косичках, услышать, как тогда часы тикали, войти в дом невидимкой и посмотреть на нас всех, разговоры подслушать». В «Иллюзионе» память возвращает женщину в юность – момент первой любви, когда она «осуществилась». В «Следах» бывший директор вспоминает свой «смешной кинотеатр»: «тихий угол, темный зал, странных, погруженных в сон зрителей, умные разговоры в прокуренном буфете. Разговоры ни о чем и ни с чем вприкуску». И хотя «времена были так себе, разруха, но там у нас — рай земной».
Вот такое «свое место» или «время» есть у каждого – и родина в рассказах Елены Долгопят от слова «родное», «свое». В рассказе-притче «Города» военный в отставке отправляется в путешествие по России в поисках идеального города для жизни (скорее даже – для смерти). Там должна быть чистая река и парк, и драматический театр, и памятники архитектуры, и колхозный рынок, и доброжелательные жители, и хорошая поликлиника, и чтобы был садовый участок с яблонями и вишнями. Много советов слышит от других Николай Игоревич, какой город и чем лучше, но ни один город не становится для него родным, ведь свое место на земле – «родину» - надо выстрадать, а не купить. Жаль бесконечного снежного пустого пространства, по которому долго едет Николай Игоревич, где никто не живет, только одинокий мальчик на лыжах смотрит издалека на проезжающий поезд. Жаль оставить город с отравленным сладким воздухом, потому что все в этом мире нуждается в любви и трепете, а самые трудные и грустные местности, и даже чужие – тем более чужие! – как больные дети, еще большего внимания и сочувствия. И Николай Игоревич возвращается туда, где он поневоле оказался, в Восточный Казахстан, и останется там, даже когда развалится Советский Союз.
Родина не может быть никак оценена, она не хорошая, не плохая, она своя, личная, обжитая, выстраданная. Со стороны – всего лишь заезженный маршрут от дома до работы, скучная квартира одинокого невезучего и робкого человека. В душе у него тоже все не очень интересно: сотни границ, которые он боится нарушить, лабиринт из множества тупиков. И все же это его собственный лабиринт, его тайные переживания, воспоминания о детстве, о счастье, о любви. В этих хитросплетениях чувств, воспоминаний, мыслей и живет образ родины, который мы все, приняв в детстве из рук родителей, носим в душе.
